анной гравием дорожке,  ведущей к  веранде,  послышалось цоканье подков.
Миссис Шелби подбежала к перилам:
     - Это ты, Сэм? А где остальные?
     - Мистер Гейли остался отдохнуть в гостинице. Он ужасно устал, миссис.
     - А Элиза, Сэм?
     - Она на том берегу Иордана,  в  земле Ханаанской*,  если дозволено так
выразиться.
     ______________
     * Слова "на том берегу Иордана,  в земле Ханаанской" были поняты миссис
Шелби как сообщение о том, что Элиза умерла.

     - Что  ты  говоришь,  Сэм!  -  прерывающимся голосом воскликнула миссис
Шелби,  чувствуя, как у нее подкашиваются ноги от ужаса, ибо она истолковала
слова Сэма по своему.
     - Да, да, миссис Шелби, господь защищает своих рабов. Лиззи перебралась
через реку в  Огайо,  да  так быстро,  словно сам господь перевез ее туда на
огненной колеснице, запряженной двумя конями.
     В  присутствии хозяйки благочестие Сэма не знало границ,  и он особенно
охотно черпал свои сравнения и образы из библии.
     - Сэм, пойди сюда, - сказал мистер Шелби, выходя на веранду. - Расскажи
все толком.  Успокойтесь, Эмили! - Он обнял жену за талию. - Вы вся дрожите.
Ну зачем эта излишняя чувствительность!
     - Излишняя чувствительность?  Разве я не женщина, не мать? Разве мы оба
не отвечаем перед богом за несчастную Элизу? Господи, прости нам этот грех!
     - Какой грех, Эмили? Мы поступили так, как нам повелевал долг.
     - А  меня терзает чувство вины,  -  сказала миссис Шелби,  -  и никакие
доводы рассудка не могут победить его.
     - Энди!  Поворачивайся живей,  черномазый!  -  крикнул  Сэм.  -  Отведи
лошадей на конюшню. Слышишь, хозяин меня зовет? - И через минуту он появился
в дверях гостиной, держа в руках свою панаму из пальмовых листьев.
     - Ну,  Сэм,  рассказывай все по порядку,  -  сказал мистер Шелби. - Где
Элиза?
     - Я,  хозяин, сам, своими глазами, видел, как она перебежала по льдинам
в Огайо.  И так ловко,  мы просто диву дались. Чудо, да и только! А какой-то
человек помог ей  взобраться на берег,  это я  тоже видел,  а  больше ничего
нельзя было разглядеть, потому что туман.
     - Это что-то невероятное, Сэм! Можно ли перебежать реку по льдинам!
     - Можно ли? Да без божьей помощи этого нипочем не сделать! Ведь как все
было?  Мы трое - мистер Гейли, я и Энди - подъехали к маленькой гостинице на
самом берегу.  Я ехал немного впереди -  сил моих не было,  так мне хотелось
поймать Лиззи!  Ну вот,  поравнялся я с гостиницей и вдруг вижу - она у окна
стоит,  на всем виду,  а те нагоняют меня, уж совсем близко. Тут, как назло,
шляпа у  меня слетела,  я как закричу -  мертвого можно было разбудить таким
криком.  Ну, конечно, Лиззи услыхала и метнулась от окна, а мистер Гейли тут
как тут,  у самой двери.  Она выбежала на улицу -  и прямо к берегу.  Мистер
Гейли увидал ее и ну кричать. Тогда мы все втроем - мистер Гейли, я и Энди -
кинулись в погоню за Лиззи. А она уж у самой реки. Течение у берега быстрое,
разводье  широкое,  а  за  ним  сплошные льдины,  будто  большой  остров,  и
крутятся,  одна на другую лезут. Мы Лиззи почти догнали, я уж думал, схватит
он ее,  и вдруг она как взвизгнет да как перемахнет через разводье на льдину
и  дальше припустилась!  Прыг-прыг,  сама вскрикивает,  лед под ней скрипит,
потрескивает,  а она,  словно коза,  скачет. Господи ты боже мой! Я сроду не
видал, чтобы женщина на такое была способна!
     Миссис Шелби сидела бледная от волнения и молча слушала Сэма.
     - Слава создателю!  Элиза жива! - воскликнула она. - Но что с ней будет
дальше?
     - Господь не оставит ее,  - сказал Сэм, благочестиво закатывая глаза. -
Миссис всегда нас учила,  что все мы -  орудие в руках господа.  Если б я не
подчинился сегодня его воле, мистер Гейли успел бы десять раз поймать Лиззи.
А кто упустил утром лошадей и гонялся за ними до самого обеда?  Кто уговорил
мистера Гейли дать пять миль крюку?  Не будь меня, он бы живо ее сцапал, как
собака енота. А я исполнял волю божью.
     - Как бы тебе не пожалеть об этом,  друг мой любезный!  Я  не потерплю,
чтобы  мои  люди  так  обращались с  джентльменами!  -  сказал мистер Шелби,
напустив на себя строгий вид.
     Но  негра так же трудно обмануть напускной суровостью,  как и  ребенка.
Его не  проведешь.  Негр прекрасно чувствует притворство.  И  Сэма ничуть не
огорчил этот  выговор,  хотя он  сразу же  состроил покаянную мину и  слушал
хозяина, скорбно поджав губы.
     - Верно,  все верно.  Я нехорошо поступил,  каюсь.  Ясное дело,  нельзя
потакать такому бесчинству. Я сам это понимаю. Но несчастного негра иной раз
просто подмывает на нехорошие дела,  особенно когда он видит,  как такие вот
люди, вроде мистера Гейли, начинают куражиться. Да и какой он джентльмен! Мы
настоящих джентльменов с малолетства привыкли видеть, нас не обманешь!
     - Хорошо,  Сэм,  -  сказала миссис Шелби. - Поскольку ты признаешь свою
вину,  разрешаю тебе  сходить к  тетушке Хлое  и  попросить у  нее  холодной
ветчины, оставшейся от обеда. Вы с Энди, наверно, проголодались.
     - Никогда не забуду вашей доброты, миссис, - сказал Сэм, наспех отвесил
ей поклон и удалился.
     Как  мы  уже  намекали раньше,  Сэм  обладал одним  прирожденным даром,
который сослужил бы  ему  хорошую службу,  если б  он  подвизался у  нас  на
политическом поприще,  а  именно -  даром извлекать для себя пользу из любых
жизненных  обстоятельств  и  обращать  их  на  возвеличение  и  прославление
собственной персоны. Так было и на сей раз: ублажив хозяев своей набожностью
и  смирением,  он лихо нахлобучил набекрень панаму и проследовал во владения
тетушки Хлои с намерением всласть покрасоваться на кухне.
     "Пусть послушают меня эти негры,  - говорил он самому себе. - Такого им
порасскажу, что у них глаза на лоб полезут!"
     Следует отметить,  что  больше всего  на  свете Сэм  любил сопровождать
своего хозяина на  всякие политические сборища.  Пристроившись где-нибудь на
изгороди или забравшись на  дерево,  он упивался речами ораторов,  а  потом,
окружив себя  толпой  чернокожих собратьев,  тоже  приехавших сюда  вместе с
хозяевами,  удивлял  и  восхищал их  шутовским пересказом всего  слышанного,
умудряясь сохранять при  этом  полную  серьезность и  даже  торжественность.
Нередко бывало так, что к чернокожим слушателям Сэма присоединялись и белые,
и  их смех и подмигиванье доставляли огромное удовольствие нашему краснобаю.
Сэм считал ораторское искусство своим призванием и никогда не упускал случая
блеснуть им.
     Между Сэмом и тетушкой Хлоей с давних пор существовала вражда или, если
угодно,  некоторый холодок в отношениях. Но поскольку Сэм считал необходимым
подкрепиться, перед тем как выступать с речами, он решил на сей раз выказать
свое миролюбие.  Ему было хорошо известно, что приказание миссис Шелби будет
исполнено в  точности,  но  почему  бы  не  расположить к  себе  исполнителя
хозяйской воли?  От этого можно только выиграть.  Он предстал перед тетушкой
Хлоей  исполненный необычайно  трогательного смирения  и  покорности судьбе,
наславшей на него неисчислимые муки за помощь ближнему, и, подробно объяснив
ей,  зачем хозяйка прислала его сюда,  тем самым признал владычество тетушки
Хлои на вверенной ее попечениями кухне.
     Эта   уловка   подействовала.   Ни   один   простодушный,   исполненный
добродетелей гражданин  не  поддавался  так  легко  на  заигрывания  хитрого
политикана,  пустившегося во все тяжкие во время предвыборной кампании,  как
поддалась тетушка Хлоя на лесть Сэма.  Будь он блудным сыном*,  его и  то не
окружили бы такой поистине материнской заботой,  таким радушием. Не прошло и
нескольких минут,  как  перед  гордым,  счастливым Сэмом  появилась  большая
оловянная  миска,   полная  всяческих  лакомств,  скопившихся  на  кухне  за
последние три дня.  Сочные ломти ветчины, золотистые куски маисовых лепешек,
горбушки пирогов,  куриные крылышки,  потроха,  ножки - все это представляло
собой  весьма  живописную смесь,  и  Сэм,  в  сдвинутой набекрень панаме,  с
царственным  видом  восседал  за   столом,   не   забывая  своими  милостями
примостившегося справа от него Энди.
     ______________
     * Блудный сын -  по-библейскому преданию,  человек,  раскаявшийся после
беспутных  скитаний  и   вернувшийся  к  отцу,   который  был  так  рад  его
возвращению, что не знал, чем угостить.

     Кухня была полна друзей-приятелей Сэма,  которые сбежались сюда со всей
усадьбы  послушать,   чем   кончился  этот   полный  событий  день.   Пробил
долгожданный час!  Слава наконец-то  осенила Сэма!  Он  рассказывал о  своих
подвигах,  всячески  приукрашивая  их.  Рассказ  сопровождался оглушительным
хохотом, который подхватывала и мелюзга, набившаяся во все углы кухни и даже
лежавшая на  полу.  Но  сам  рассказчик хранил полную невозмутимость посреди
всего этого шума  и  гама  и  только изредка закатывал глаза да  уморительно
подмигивал  слушателям,  не  сбиваясь  с  возвышенного и  поучительного тона
своего повествования.
     - Итак,  сограждане,  -  провозгласил под  конец Сэм,  взмахнув куриной
ножкой, - теперь вы сами убедились, как приходится хитрить человеку, который
решил стать на  защиту всех вас -  да,  всех вас,  ибо тот,  кто посягнет на
одного из нас,  посягает на весь наш народ.  И любому работорговцу,  который
будет тут рыскать и зариться на наших людей,  придется иметь дело со мной. Я
стану на его пути. Придите ко мне, братья мои! Сэм постоит за вас, Сэм будет
защищать ваши права до последнего вздоха...
     - Погоди,  Сэм,  да  ведь ты еще сегодня утром собирался помочь мистеру
Гейли изловить Лиззи, а теперь сам себе перечишь! - перебил его Энди.
     - Послушай моего совета, Энди, - с необычайным высокомерием сказал Сэм,
- не  берись судить о  том,  что  тебе не  по  разуму.  Вы,  мелюзга,  народ
безвредный, но где вам разбираться в принципах!
     Энди  виновато умолк,  сраженный непонятным словом "принципы",  которое
произвело не менее сильное впечатление и на его сверстников,  находившихся в
кухне. А Сэм продолжал:
     - Во мне заговорила совесть,  Энди.  Когда я решил изловить Лиззи,  мне
думалось,  что хозяин этого хочет.  А  у хозяйки,  оказывается,  на уме было
совсем другое.  Вот тут-то совесть во мне и  заговорила,  потому что держать
сторону хозяйки всегда выгоднее.  А  человек я  верный,  от  своих принципов
никогда не отступаю,  и совесть у меня есть. - С этими словами Сэм поднес ко
рту куриную шейку.  -  Какой толк в  принципах,  если их  не придерживаться!
Получай, Энди, косточку, я ее не дочиста обглодал.
     - Ладно,  ладно,  -  сказала тетушка Хлоя, - не мешало бы тебе еще один
принцип иметь:  ложиться спать вовремя и не держать здесь людей до утра! Ну,
малыши, марш отсюда мигом, не то каждый по затрещине получит.
     - Негры!  - провозгласил Сэм, милостиво взмахнув панамой. - Примите мое
благословение. Расходитесь по домам и не грешите.
     И, удостоенное этим напутствием, собрание покинуло кухню.


        "ГЛАВА IX,"

            из которой следует, что сенатор - всего лишь человек

     Сидя у камина,  веселый огонь которого играл на ковре уютной гостиной и
поблескивал на  чашках и  сверкающем чайнике,  сенатор* Берд  снимал сапоги,
готовясь сунуть ноги  в  красивые новые туфли,  вышитые ему  женой,  пока он
ездил  на  сессию сената.  Миссис Берд,  олицетворение безмятежного счастья,
следила,  как  прислуга  накрывает  на  стол,  и  то  и  дело  обращалась  с
назиданиями к детворе,  предающейся тем проказам и шалостям,  от которых нет
покоя матерям с самого сотворения мира.
     ______________
     * Сенатор -  член сената,  законодательного собрания.  В США есть кроме
общего для всей страны сената, в Вашингтоне, также отдельные сенаты в каждом
штате. Мистер Берд был членом сената штата Огайо.

     - Том,  оставь дверную ручку!.. Мери, Мери! Не тяни кошку за хвост - ей
больно!  Джим,  нельзя лазить на стол! Друг мой, как хорошо, что ты дома! Мы
тебя совсем не ждали сегодня!  - воскликнула она, улучив наконец-то минутку,
чтобы поговорить с мужем.
     - Да,  да! Я решил - дай-ка съезжу домой хоть на одну ночь, отдохну как
следует. Устал ужасно, и голова болит.
     Миссис Берд покосилась на стоявший в  шкафу пузырек с камфорным маслом,
явно собираясь прибегнуть к его помощи, но муж остановил ее:
     - Нет, Мери, не пичкай меня лекарствами. Чашка горячего ароматного чаю,
немножко домашнего уюта -  вот  все,  что  мне нужно.  Да,  нелегкая жизнь у
законодателей!
     И  сенатор улыбнулся,  словно ему было приятно думать,  что он приносит
себя в жертву родине.
     - А  что у  вас там делается,  в  сенате?  -  спросила его жена,  когда
чаепитие кончилось.
     Маленькая миссис Берд  обычно не  утруждала себя  заботами о  сенатских
делах,  мудро решив,  что у нее достаточно своих собственных. Поэтому мистер
Берд удивленно поднял брови и сказал:
     - Да ничего особенного.
     - А  правда,  что  сенат принял закон,  запрещающий давать кров и  пищу
несчастным беглым неграм?  Я  давно об  этом слышу,  но  мне  все как-то  не
верится - неужели такой закон можно утвердить?
     - Что с тобой, Мери? Ты вдруг стала интересоваться политикой!
     - Вздор!  Мне никакого дела нет до  вашей политики,  но это,  по-моему,
неслыханная жестокость! Я надеюсь, друг мой, что вы его не пропустили.
     - Сенат  действительно принял  закон,  запрещающий оказывать содействие
невольникам, которые бегут из Кентукки. За последнее время аболиционисты так
осмелели,  что в Кентукки начинают серьезно беспокоиться,  и мы,  как добрые
христиане,  должны что-то предпринять у  себя в штате,  чтобы положить конец
всем этим волнениям.
     - Так неужели же нам нельзя будет приютить этих горемык хотя бы на одну
ночь, покормить их, дать им что-нибудь из старой одежды и отправить дальше.
     - Нельзя, моя дорогая. В этом и заключается "помощь и содействие беглым
неграм".
     Миссис Берд  была женщина скромная,  застенчивая,  с  голубыми глазами,
нежным, как персик, цветом лица и певучим, мягким голосом. Но отвагой она не
блистала.   Индюк  средних  размеров  мог  обратить  ее   в   бегство  своим
кулдыканьем,  а дворовой собаке достаточно было только оскалить зубы,  чтобы
одержать над ней полную победу.  Муж и  дети составляли для миссис Берд весь
мир  -   мир,   которым  она  управляла  больше  уговорами  и  лаской,   чем
приказаниями.  Только одно могло вывести ее  из  себя -  жестокость;  всякое
проявление  жестокости  вызывало   в   ней   приступы  гнева,   казалось  бы
несовместимые с  ее  на  редкость кротким характером.  Не  было матери более
снисходительной и доброй, и все же сыновья благоговейно хранили в памяти тот
день,  когда она  расправилась с  ними без  всякой пощады за  то,  что они в
компании  с  соседними озорными  мальчишками забросали камнями  беззащитного
котенка.
     Миссис Берд,  зардевшись румянцем,  что  очень шло к  ней,  поднялась с
места, твердыми шагами подошла к мужу и сказала весьма решительным тоном:
     - Джон,   признайся  мне  откровенно:   ты  тоже  считаешь  этот  закон
справедливым?
     - А если я скажу "да", Мери, ты меня не убьешь?
     - Ну, этого я от тебя не ожидала! Неужели ты голосовал за него?
     - Голосовал, мой очаровательный политик!
     - И  тебе не стыдно?  Какой возмутительный,  позорный закон!  Я  первая
нарушу его,  дайте только срок.  До чего же мы дожили, если женщина не может
накормить и  обогреть несчастного,  изголодавшегося человека только  потому,
что он раб и всю свою жизнь знал одни лишь гонения!
     - Подожди,  Мери, выслушай меня. Я понимаю твои чувства, дорогая, и еще
больше люблю тебя за такую отзывчивость.  Но прислушайся к  голосу рассудка.
Пойми,  что  сентименты* здесь  неуместны.  Речь  идет  об  очень  серьезных
вопросах.  Ради  спокойствия общества  мы  должны  поступиться соображениями
личного порядка.
     ______________
     * Сентименты - чувствительность.

     - Все это вздор,  Джон! Можешь поучать меня хоть до утра, все равно я с
тобой не соглашусь.  Скажи мне вот что: ты способен прогнать от своих дверей
голодного,  иззябшего человека только потому,  что он беглый невольник?  Ну,
скажи, способен?
     Если говорить всю правду,  так придется признать, что, к несчастью, наш
сенатор был от природы человек очень добрый и отзывчивый и отказывать людям,
нуждающимся в помощи,  было совсем не в его привычках.  Жена прекрасно знала
это и, следовательно, вела атаку на незащищенные позиции. Таким образом, ему
не оставалось ничего другого, как прибегнуть к испытанным средствам, которые
только  для  того  и  существуют,  чтобы  оттянуть время.  Он  сказал "гм!",
несколько раз  кашлянул,  вынул  из  кармана платок и  стал  протирать очки.
Миссис Берд,  убедившись в  безвыходном положении противника,  без  зазрения
совести воспользовалась своим преимуществом.
     - Хотела бы я посмотреть,  как ты это сделаешь,  Джон, очень хотела бы!
Например, как ты прогонишь женщину, которая постучится к тебе зимой, в стужу
и вьюгу. А может быть, ты задержишь ее и отправишь в тюрьму? Это на тебя так
похоже!
     - Слов нет, долг тягостный... - с расстановкой начал мистер Берд.
     - Долг?  Джон,  зачем ты так говоришь! Наш долг совсем не в этом. Пусть
хозяева обращаются со  своими неграми получше,  тогда они никуда не  убегут.
Если бы у меня -  упаси боже! - были рабы, я бы за них не беспокоилась: кому
хорошо живется,  тот не станет думать о  побеге,  уверяю тебя.  А  если негр
все-таки убежит,  так он,  несчастный,  натерпится такого страху,  так будет
голодать и  холодать,  что незачем еще натравливать на него всех и  каждого.
Нет, я вашему закону не подчинюсь!
     - Мери, Мери, дорогая моя! Выслушай меня, надо рассуждать здраво!
     - Ты знаешь,  Джон,  как я не люблю пускаться в рассуждения,  да еще по
такому поводу.  Вы, политики, вечно мудрите, а лишь дойдет до дела, так сами
же  отказываетесь от  своих мудрствований.  Точно я  не  вижу тебя насквозь,
Джон!  Ты сам чувствуешь, что сенат принял несправедливый закон, и не будешь
ему подчиняться.
     В эту критическую минуту их черный слуга, старый Каджо, приоткрыл дверь
в  гостиную и  попросил миссис пройти на  кухню.  Наш сенатор,  почувствовав
некоторое облегчение,  проводил жену взглядом, в котором сочетались досада и
лукавый смешок, уселся в кресло и взялся за газету.
     Но вскоре за дверью послышался взволнованный голос миссис Берд:
     - Джон, Джон! Выйди сюда на минутку!
     Отложив газету  в  сторону,  сенатор прошел в  кухню  и  остановился на
пороге, изумленный зрелищем, открывшимся его глазам.
     Хрупкая  молодая  женщина в  изорванном,  обледенелом платье  лежала  в
глубоком обмороке на  двух составленных рядом стульях.  Она была без туфель,
от  чулок остались одни лохмотья,  из  свежих ран на ступнях сочилась кровь.
Черты ее  лица явно говорили о  принадлежности к  гонимой расе,  но  кто мог
остаться  равнодушным  к  их  скорбной,   трогательной  красоте!   Холодная,
мертвенная неподвижность этого лица заставила сенатора вздрогнуть.  Он стоял
молча,  затаив дыхание.  Его жена и единственная их черная служанка, тетушка
Дина,  хлопотали над несчастной женщиной,  стараясь привести ее в чувство, а
старик Каджо держал на коленях маленького мальчика и,  сняв с него башмаки и
чулки, растирал ему озябшие ножки.
     - Сердце разрывается,  на нее глядя!  -  сказала тетушка Дина. - Видно,
как попала в тепло,  так сразу и сомлела. А ведь когда вошла на кухню, будто
и  ничего была,  говорит:  "Нельзя ли у  вас погреться?" Я только собиралась
спросить,  откуда они  с  малышом пришли,  а  она  вдруг возьми да  и  упади
замертво. Руки нежные, сразу видно - черной работы не знали.
     - Бедняжка!  - с состраданием сказала миссис Берд, вдруг поймав на себе
растерянный взгляд больших темных глаз.
     И  тут же выражение ужаса исказило мертвенно бледное лицо женщины.  Она
приподнялась на св