хотела обладать вашим
спокойствием!
     И  все  домочадцы желали ей  того же,  ибо Мари использовала свое новое
несчастье как предлог,  чтобы изводить окружающих. Все, что говорилось, все,
что делалось или не делалось в доме, служило ей лишним доказательством того,
что   она   окружена   черствыми,   бессердечными  людьми,   равнодушными  к
материнскому горю.  Ева не раз слышала ее причитания и  выплакала все глаза,
жалея бедную маму и чувствуя себя виновницей ее страданий.
     Прошло недели две,  и в здоровье девочки наступило заметное улучшение -
одно из тех обманчивых затиший,  которыми эта безжалостная болезнь так часто
усыпляет любящие сердца,  сжимающиеся болью за  близкого человека.  Шаги Евы
снова послышались в саду и на веранде.  Она снова смеялась,  играла. И отец,
вне себя от радости, говорил, что скоро девочка будет совсем здорова. Только
мисс Офелия и доктор знали истинную цену этой короткой отсрочке.
     И еще одно сердце не хотело обманывать себя - сердце маленькой Евы. Его
переполняла щемящая нежность ко  всем,  кого  она  должна была  покинуть.  И
больше всего к  отцу,  ибо  девочка,  не  отдавая себе в  том ясного отчета,
чувствовала,  что у  отца нет никого дороже ее  на всем свете.  Она любила и
мать  и,  со  свойственной детям  безграничной верой в  непогрешимость мамы,
только печалилась и терялась, чувствуя ее эгоизм.
     А  как  Ева жалела любящих,  преданных слуг,  в  жизни которых она была
светлым лучом!  Дети не склонны к обобщениям,  но этой не по летам вдумчивой
девочке  глубоко запало  в  сердце  все  то  зло,  которое порождает система
рабства.  Ей хотелось что-то сделать для негров -  и не только для своих,  -
как-то помочь им, но как, она и сама не знала...


        "x x x"

     Однажды вечером Сен-Клер  позвал  дочь,  чтобы  показать ей  статуэтку,
которую он  купил ей в  подарок.  Ева поднялась на веранду.  Лучи заходящего
солнца окружили сиянием ее тонкую фигурку в белом платье,  зажгли золотом ее
волосы.  И сердце Сен-Клера мучительно сжалось,  когда он увидел перед собой
эти  пылающие щеки и  лихорадочно горящие глаза.  Он  привлек дочь к  себе и
забыл, зачем звал ее.
     - Ева, родная моя, тебе лучше? Правда, лучше?
     - Папа,  -  с  неожиданной твердостью  сказала  Ева,  -  я  давно  хочу
поговорить с тобой. Давай поговорим сейчас, пока мне не стало хуже.
     Сен-Клер,  весь дрожа, усадил ее на колени. Она прижалась головой к его
груди и сказала:
     - Зачем таить это про себя, папа? Я скоро покину вас... покину и больше
никогда не вернусь. - И девочка всхлипнула.
     - Ева, милая, перестань! - воскликнул Сен-Клер, стараясь сдержать дрожь
в голосе.  -  Это просто нервы, вот ты и приуныла. Гони прочь мрачные мысли.
Смотри, что я тебе купил!
     - Нет,  папа,  -  сказала Ева, мягко отстраняя его руку, - не обманывай
себя.  Мне не стало лучше.  Я знаю,  что скоро уйду от вас.  И если б не ты,
папа,  и  не  все мои друзья,  я  была бы очень счастлива.  Мне хочется уйти
отсюда, очень хочется.
     - Дитя мое! Откуда в тебе эта грусть? Я сделал все для твоего счастья.
     - Да,  папа,  но как же мне не грустить,  когда вокруг столько горя!  И
все-таки... все-таки мне больно расставаться с тобой!
     - О чем ты говоришь? Что тебя так печалит?
     - Многое, папа... Я горюю о наших несчастных невольниках. Они так любят
меня, так ласковы со мной... Ах, папа! Если б их можно было освободить!
     - Дитя мое! Разве им плохо живется у нас?
     - А если с тобой что-нибудь случится,  что будет тогда?  Таких, как ты,
мало.  Дядя  Альфред совсем другой,  и  мама тоже другая.  А  вспомни хозяев
несчастной Прю! Какие люди бывают жестокие! - И плечи у Евы вздрогнули.
     - Ева!  Ты слишком впечатлительна.  Как я мог допустить, чтобы при тебе
рассказывали все эти истории.
     - Вот это меня и огорчает,  папа. Ты хочешь, чтобы я жила счастливо, не
знала горя и даже никогда не слыхала ничего печального. Это нехорошо: ведь у
других людей вся жизнь -  сплошное горе,  сплошные страдания.  Я  должна все
знать.  И вот я думаю,  думаю... Папа, а разве нельзя отпустить на волю всех
рабов?
     - Ты задала мне трудный вопрос,  дорогая. Рабство - большое зло, в этом
не может быть никакого сомнения.  Так думают многие,  в  том числе и я.  Мне
очень хотелось бы,  чтобы в нашей стране не осталось ни одного раба.  Но как
это сделать, я не знаю.
     - Папа,  ты  такой благородный и  добрый и  так хорошо умеешь говорить!
Тебе удалось бы убедить других людей отпустить рабов на волю.  Когда я умру,
папа,  подумай обо мне и сделай это ради меня.  Я и сама освободила бы наших
невольников, если бы могла.
     - Когда ты  умрешь?  Ева,  не надо так говорить!  -  с  болью в  сердце
воскликнул Сен-Клер. - Ты единственное, что у меня есть на свете!
     - У  бедной Прю  тоже был  ребенок...  единственное ее  сокровище.  Она
слышала,  как он плачет,  и ничего не могла поделать.  Папа,  эти несчастные
люди  любят своих детей не  меньше,  чем  ты  любишь меня.  Помоги им!  Няня
постоянно плачет о своих ребятишках.  И Том стосковался по родным. А сколько
других негров живет в разлуке с семьей! Как это ужасно, папа!
     - Ну хорошо,  хорошо,  дорогая!  -  ласково сказал Сен-Клер. - Я сделаю
все, что ты захочешь, только не огорчайся и не говори о смерти.
     - И  обещай мне,  папа,  отпустить Тома  на  волю,  когда  я...  -  она
запнулась, потом неуверенно договорила: - когда я уйду...
     - Хорошо, моя дорогая. Все будет сделано. Все, о чем ты просишь...
     Вечерние тени  становились все  гуще  и  гуще.  Сен-Клер  отнес  Еву  в
спальню,  и  когда она легла в  постель,  он  выслал из  комнаты слуг и  сам
убаюкал ее.


        "ГЛАВА XXV"

                                    Урок

     Был воскресный день.  Сен-Клер курил сигару на веранде,  откинувшись на
спинку бамбукового кресла.  Мари лежала на  кушетке под  легким,  прозрачным
пологом от комаров и  держала в руках изящно переплетенный молитвенник.  Она
взялась за него только потому,  что было воскресенье,  и притворялась, будто
читает молитвы, а на самом деле нет-нет да и погружалась в сладкую дремоту.
     - Огюстен,  - сказала она, открыв наконец глаза, - надо послать в город
за доктором Пози. Я уверена, что у меня что-то неладное с сердцем.
     - Зачем же  вам понадобился Пози?  Доктор,  который пользует Еву,  тоже
очень знающий.
     - Со  всякой болезнью к  нему не обратишься,  а  у  меня,  по-видимому,
что-то очень серьезное, - сказала Мари. - Я уж третью ночь об этом думаю. Не
могу спать - такие боли, такое странное ощущение в груди!
     - Ах, Мари, вы просто не в духе! Я уверен, что никакой болезни сердца у
вас нет.
     - Ну,  разумеется!  -  воскликнула Мари.  -  Я была готова к этому. Еве
стоит только кашлянуть или чуть прихворнуть, и вы уже вне себя от тревоги, а
до меня вам дела нет.
     - Если вы хотите во что бы то ни стало иметь больное сердце,  я не буду
лишать вас такого удовольствия, - сказал Сен-Клер.
     - Надеюсь,  что вам не  придется пожалеть о  своих словах,  когда будет
поздно.  Хотите верьте,  хотите нет, а тревога за Еву и уход за нашей бедной
девочкой только обострили эту болезнь. Я-то давно о ней подозревала.
     "Трудно догадаться,  о каком уходе говорит Мари", - подумал Сен-Клер и,
как и  подобало такому "злодею",  молча продолжал курить сигару,  до тех пор
пока к крыльцу не подъехала коляска, из которой вышли мисс Офелия и Ева.
     Мисс Офелия проследовала к  себе в  спальню снять шляпку и шаль,  а Ева
подбежала к отцу и забралась к нему на колени.
     Не прошло и двух минут,  как из комнаты мисс Офелии послышался громкий,
возмущенный голос.
     - Опять Топси натворила каких-то бед!  -  сказал Сен-Клер.  -  Бьюсь об
заклад, что это она прогневала кузину.
     И  не  успел он  договорить,  как  негодующая мисс  Офелия появилась на
веранде, таща за руку маленькую преступницу.
     - Иди сюда,  иди!  -  приговаривала она. - Я сейчас все расскажу твоему
хозяину.
     - Ну, что случилось? - спросил Огюстен.
     - То случилось,  что я отказываюсь от этой девчонки!  Сил моих больше с
ней нет!  Всякому терпению есть предел!  Я  заперла ее  в  комнате и  велела
выучить наизусть один гимн. И как вы думаете, что она натворила? Подглядела,
куда я  прячу ключ от  комода,  забралась в  ящик,  вытащила оттуда шелк для
отделки  шляпок  и  разрезала  его  кукле  на  платье!  Это  же  неслыханное
безобразие!
     - Я вам говорила,  кузина,  что с неграми добром ничего не сделаешь,  -
сказала Мари.  - Будь на то моя воля, - и она бросила укоризненный взгляд на
Сен-Клера,  -  я  бы  отослала эту девчонку на  конюшню и  приказала бы  как
следует ее высечь. Она бы у меня долго этого не забыла.
     - Не сомневаюсь,  -  сказал Сен-Клер.  -  А  еще говорят,  что у женщин
доброе сердце!
     - Ваша сентиментальность,  Сен-Клер, здесь совершенно неуместна. Кузина
- человек разумный,  и  она  теперь  сама  убедилась,  что  иначе  ничего не
сделаешь.
     Мисс  Офелия,   как  женщина  аккуратная,   не   могла  не  возмутиться
хозяйничаньем Топси в комоде.  Да многие из наших читательниц отнеслись бы к
этому точно так  же.  Но  слова Мари пришлись ей  не  по  вкусу и  несколько
остудили ее гнев.
     - Нет,  этого я  никогда не  допущу,  -  сказала она.  -  Но,  Огюстен,
посоветуйте,  что  мне  делать?  Сколько  я  возилась  с  этой  девочкой!  И
вразумляла ее, и секла, и как только ни наказывала - и все попусту, будто об
стену горох!
     - Ну-ка, поди сюда, мартышка, - сказал Сен-Клер, подзывая Топси к себе.
     Та подошла к хозяину, боязливо и вместе с тем лукаво поглядывая на него
своими блестящими круглыми глазами.
     - Почему ты так скверно себя ведешь?  - спросил Сен-Клер, еле сдерживая
улыбку при виде этой хитренькой рожицы.
     - Наверно,  потому,  что я дрянь девчонка, - смиренно ответила Топси. -
Мисс Фели сама так говорит.
     - Сколько она для тебя сделала, а ты этого не ценишь!
     - О господи!  Да со мной всегда так.  Уж чего только моя старая хозяйка
ни вытворяла!  И секла меня - побольнее, чем мисс Фели, и за волосы таскала,
и  о  дверь головой колотила...  Да  если б  мне  по  волоску все  мои космы
повыдергали, все равно ничего не поможет. Одно слово - негритянка.
     - Нет,  я отказываюсь от нее!  - сказала мисс Офелия. - Хватит! Не могу
больше мучиться.
     Ева,  которая молча  наблюдала за  этой  сценой,  тихонько сделала знак
Топси,   приглашая  ее  за  собой.   Сбоку  к  веранде  примыкала  маленькая
застекленная комнатка,  где  Сен-Клер часто сидел с  книгой,  и  обе девочки
вошли туда.
     - Любопытно, что Ева задумала? - сказал Сен-Клер. - Пойду посмотрю.
     Подкравшись на  цыпочках  к  стеклянной двери,  он  откинул  портьеру и
заглянул в  комнатку.  Потом приложил палец к  губам и  поманил к  себе мисс
Офелию.
     Девочки сидели на полу, лицом друг к дружке. Топси хранила свой обычный
лукаво-насмешливый вид,  а Ева,  взволнованная, смотрела на нее полными слез
глазами.
     - Топси,  почему ты  такая нехорошая?  Почему ты не хочешь исправиться?
Неужели ты никого не любишь, Топси?
     - А я не знаю,  как это -  любят.  Леденцы любить и всякие сласти - это
еще понятно, - ответила Топси.
     - Но ведь отца с матерью ты любишь?
     - Не было их у меня. Я вам об этом говорила, мисс Ева.
     - Да,  правда,  -  грустно сказала та.  -  Но,  может быть, у тебя были
друзья, сестры...
     - Никого у меня нет - нет и не было.
     - Ах, Топси, если бы ты захотела исправиться, если б ты постаралась...
     - Нечего мне стараться,  все равно я негритянка, - сказала Топси. - Вот
если б с меня содрали кожу добела, тогда еще можно было бы попробовать.
     - Это ничего не значит,  что ты черная,  Топси. Мисс Офелия полюбила бы
тебя, если б ты слушалась ее.
     Топси рассмеялась резким,  коротким смешком,  что обычно служило у  нее
выражением недоверия.
     - Ты мне не веришь? - спросила Ева.
     - Нет.  Она меня терпеть не может, потому что я негритянка. Ей лучше до
жабы дотронуться.  Негров никто не  любит.  Ну  и  пусть,  мне все равно,  -
отрезала Топси и принялась насвистывать.
     - Топси,  бедная,  да  я  тебя люблю!  -  от всего сердца сказала Ева и
положила свою тонкую,  прозрачную ручку ей на плечо.  - Я люблю тебя, потому
что ты одна,  без отца,  без матери, без друзей, потому что ты несчастная. Я
очень больна,  Топси, и мне недолго осталось жить. Как бы я хотела, чтобы ты
исправилась...  сделай это,  хотя  бы  ради  меня.  Ведь  мы  с  тобой скоро
расстанемся.
     Из  круглых глаз  чернушки так  и  хлынули слезы.  Крупные капли градом
падали на ласковую белую ручку.
     - Мисс Ева!  Мисс Ева! - проговорила она. - Я буду хорошая, обещаю вам,
честное слово!
     Сен-Клер опустил портьеру.
     - Как она напоминает мне мою мать! - сказал он.
     - Не могу побороть в себе предубеждения против негров, - вздохнула мисс
Офелия.  -  Что правда,  то правда:  я брезговала этой девочкой,  но мне и в
голову не приходило, что она об этом догадывается.
     - Ребенка не проведешь, - сказал Сен-Клер. - Он всегда чувствует, как к
нему относятся.  Если вы  питаете отвращение к  детям,  их  благодарность не
завоюешь никакими заботами, никакими милостями. Странно, но это так.
     - Я ничего не могу с собой поделать,  -  повторила мисс Офелия. - Негры
мне  вообще неприятны,  а  эта  девочка в  особенности.  Отвращение побороть
трудно.
     - А вот у Евы его нет.
     - Это все ее доброта!  Как бы я  хотела быть такой,  как наша Ева!  Она
многому может научить меня.
     - Старшие не в первый раз получают уроки от маленьких детей,  -  сказал
Сен-Клер.


        "ГЛАВА XXVI"

                                   Смерть

     Обманчивый прилив сил, поддерживавший Еву последние дни, был на исходе.
Все реже и реже слышались ее легкие шаги в саду, все чаще прикладывалась она
на  маленький диванчик у  выходящего на веранду окна и  подолгу не сводила с
озера задумчиво-печального взгляда.
     Как-то днем,  лежа с открытой книжкой в руках,  она услыхала на веранде
сердитый голос матери:
     - Это еще что за новости! Ты рвешь цветы, негодница!
     И до Евы донесся звук шлепка.
     - Миссис! Я для мисс Евы! - послышался голос Топси.
     - Для мисс Евы! Лжешь! Очень ей нужны твои цветы, негритянское отродье!
Убирайся отсюда вон!
     Ева вскочила с дивана и выбежала на веранду.
     - Мама, не гони ее! Дай мне этот букет!
     - Ева, у тебя и так полна комната цветов.
     - Чем больше, тем лучше, - сказала девочка. - Топси, поди сюда.
     Топси, которая стояла, угрюмо потупившись, подошла к Еве и протянула ей
свой букет.  Она сделала это нерешительно и  робко.  Куда девались ее  былая
живость и смелость!
     - Какой красивый! - сказала Ева.
     Букет был не столько красив, сколько оригинален. Он состоял из пунцовой
герани и одной белой камелии с глянцевитыми листьями;  этот резкий контраст,
по-видимому, и прельстил Топси.
     - Ты  замечательно умеешь  подбирать цветы,  -  сказала  Ева,  и  Топси
осталась очень довольна этой похвалой.  -  Поставь его вон в  ту  вазу,  она
пустая. И теперь носи мне букеты каждый день.
     - Странная причуда! - сказала Мари. - Зачем тебе это нужно?
     - Ничего, мама, ты только не сердись. Не будешь?
     - Конечно,  нет,  милая. Делай, как хочешь. Топси, ты слышала, что тебе
говорят? Смотри же не забудь!
     Топси сделала реверанс и  снова потупилась,  а  когда она повернулась к
двери, Ева увидела слезинку, блеснувшую на ее черной щеке.
     - Мама,  я  знала,  что  Топси  хочется доставить мне  удовольствие,  -
сказала она матери.
     - Вздор!  Эта  девчонка только и  ждет,  как  бы  набедокурить.  Ей  не
позволяют рвать цветы,  вот  она  и  нарвала целый букет.  Но  если тебе это
нравится, пожалуйста.
     - Мама,  а  мне кажется,  что Топси теперь не  такая,  как прежде.  Она
старается быть хорошей.
     - Ох!  Сколько еще ей надо стараться, чтобы стать примерной девочкой! -
с пренебрежительным смешком сказала Мари.
     - Но ведь у Топси такая тяжелая жизнь!
     - Уж  в  нашем-то доме ей не на что пожаловаться!  Мало ли было возни с
этой девчонкой!  Да ведь ее ничем не проймешь -  ни просьбами, ни уговорами.
Какой была, такой и осталась.
     - Мама,  ты попробуй сравнить нас! Я живу среди родных, среди друзей, у
меня есть все. А Топси? Вспомни, что она вытерпела, прежде чем попала к нам!
     - Не знаю... может быть. - И Мари зевнула. - Господи, какая жара!
     - Мама, - сказала Ева, - я хочу подстричь покороче волосы.
     - Зачем это? - спросила Мари.
     - Чтобы раздать локоны друзьям, пока у меня еще есть силы. Позови тетю,
пусть она принесет ножницы.
     Мари кликнула мисс Офелию из соседней комнаты.
     Девочка  приподнялась ей  навстречу,  тряхнув  головкой,  распустила по
плечам свои длинные золотистые кудри и сказала:
     - Тетушка, остригите овечку!
     - Что такое?  - удивился Сен-Клер, входя в комнату с блюдом фруктов для
дочери.
     - Папа,  я  решила подстричь волосы,  они слишком густые,  мне жарко от
них, а локоны подарю всем домашним.
     - Осторожнее!  -  сказал Сен-Клер мисс Офелии. - Выстригайте так, чтобы
не было заметно. Евины кудри - моя гордость.
     Он стоял,  нахмурив брови,  сжав губы,  и смотрел, как ножницы отрезали
длинные пряди золотистых волос.  Девочка брала их  в  руки,  обвивала вокруг
своих тонких пальцев и  складывала одну  за  другой на  колени,  с  тревогой
поглядывая на отца.
     - А теперь позовите сюда всех наших слуг,  - проговорила она наконец. -
Мне надо кое-что сказать им.
     - Хорошо, - коротко, через силу бросил Сен-Клер.
     Мисс Офелия распорядилась,  чтобы желание Евы было выполнено,  и вскоре
все слуги собрались около ее кровати.
     Ева лежала с рассыпавшимися по подушке волосами,  яркий румянец пятнами
выступал у  нее на щеках,  подчеркивая худобу этого личика и  проникновенный
взгляд больших синих глаз.
     Слуги посматривали друг на друга, вздыхали, грустно покачивали головой.
Женщины закрывали лицо передником. Первые минуты в комнате стояло молчание.
     Но вот Ева приподнялась с подушек и сказала:
     - Милые мои  друзья,  мне  захотелось повидаться с  вами,  потому что я
люблю вас всех.  Вы  всегда были так добры ко  мне!  Примите же от своей Евы
маленький подарок,  и пусть он всегда напоминает вам о ней. Я дам каждому из
вас по прядке волос...
     Со слезами и  рыданиями негры столпились около кровати и приняли из рук
больной последний знак ее любви к ним.
     Мисс Офелия,  опасавшаяся,  как  бы  эта  волнующая сцена не  повредила
девочке,  незаметно делала то  одному,  то  другому знак  рукой,  чтобы они,
отходя от кровати, не задерживались в комнате.
     Наконец все ушли, остались только Том и няня.
     - Дядя Том,  -  сказала Ева,  -  вот этот самый красивый локон -  тебе.
Возьми и ты,  няня,  моя добрая, дорогая няня! - И она ласково обняла старую
мулатку.
     - Мисс Ева,  как же  я  останусь без вас?  На  кого вы  меня покидаете,
одну-одинешеньку!  -  обливаясь  горькими  слезами,  проговорила  ее  верная
нянюшка.
     Мисс Офелия мягко подтолкнула обоих слуг к  двери в полной уверенности,
что больше в комнате никого не осталось, но оглянувшись, вдруг увидела перед
собой Топси.
     - Ты откуда взялась? - удивилась она.
     - Я все время здесь стою,  -  ответила Топси, утирая кулачками глаза. -
Мисс Ева! Неужто вы мне ничего не дадите?
     - Дам,  Топси,  дам!  Вот,  возьми этот локон и каждый раз,  как будешь
смотреть на него, вспоминай меня, вспоминай, что я тебя любила и желала тебе
добра.
     Топси спрятала заветный дар за  пазуху,  уткнулась лицом в  передник и,
повинуясь приказанию, вышла из комнаты.
     Мисс Офелия, которая украдкой смахнула не одну слезу в продолжение этой
сцены, затворила за ней дверь. Сен-Клер сидел в кресле, закрыв рукой гл