- Генеральша Дербеннон, как
овдовела прошлым летом,  так  и  сшила себе такое платье.  И  очень красивое
получилось!
     - Что вы скажете? - обратилась Мари к мисс Офелии.
     - Я не знаю,  как у вас здесь принято,  -  ответила та.  - Вам лучше об
этом судить.
     - Мне совершенно нечего надеть,  а решать надо как можно скорее, потому
что на будущей неделе я отсюда уеду, - сказала Мари.
     - Как, уже?
     - Да.  Брат  Сен-Клера пишет,  что  обстановку и  слуг  надо  продать с
аукциона, а дом оставить на попечение поверенного.
     - Как раз об этом я и хотела с вами поговорить,  - сказала мисс Офелия.
- Огюстен обещал отпустить Тома  на  свободу и  успел  предпринять кое-какие
шаги к этому. Я надеюсь, что вы доведете начатое им дело до конца.
     - И  не  подумаю!   -  отрезала  Мари.  -  Том  один  из  самых  ценных
невольников.  Я не могу позволить себе такую роскошь. И вообще, что он будет
делать на свободе? Ему так гораздо лучше живется.
     - Том  мечтает стать свободным человеком,  тем  более что хозяин обещал
ему это, - сказала мисс Офелия.
     - Ну еще бы!  - воскликнула Мари. - Они все об этом мечтают, вечно всем
недовольны!  А я принципиально против освобождения негров.  Когда у них есть
хозяева,  они и живут по-человечески и от рук не отбиваются. Но стоит только
отпустить негра на  волю,  и  кончено!  Он  сопьется,  перестанет работать и
превратится в  бездельника,  в  бродягу.  Таких  примеров сотни!  Свобода не
доводит их до добра.
     - Но Том такой работящий, смирный, набожный!
     - Ах, что вы мне рассказываете! Будто я не знаю этих негров! Они хороши
до тех пор, покуда не уйдут из-под крылышка хозяина.
     - Если вы продадите его с  аукциона,  еще неизвестно,  в  какие руки он
попадет. Об этом тоже следует подумать, - сказала мисс Офелия.
     - А,  вздор!  Почему это вдруг хороший негр достанется плохому хозяину?
Плохих хозяев не так уж много.  Это все одни разговоры. Я родилась и выросла
на  Юге и  что-то не припомню,  чтобы к  неграм относились хуже чем они того
заслуживают. Чего другого, а этого опасаться нечего!
     - Хорошо,   допустим,   -   твердо  сказала  мисс  Офелия.  -  Но  ведь
освобождение  Тома  было  предсмертным  желанием  вашего  мужа!   Он  обещал
отпустить его умирающей Еве, и, по-моему, вам следовало бы считаться с этим.
     Мари закрыла лицо платком, разрыдалась и начала усердно нюхать флакон с
солями.
     - Все против меня! - сквозь слезы причитала она. - Такая нечуткость! Уж
от  вас-то  я  совсем не ожидала,  что вы будете лишний раз напоминать мне о
моем горе!  Хоть бы  кто-нибудь меня пожалел!  Кому еще  приходилось терпеть
такие испытания!  Была у  меня единственная дочь -  и она умирает.  Был муж,
который умел понимать мою сложную натуру,  -  и  его тоже уносит смерть!  Вы
знаете,  как я тяжело перенесла эти утраты, и все-таки не боитесь напоминать
мне о них! Это жестоко! Намерения у вас были, вероятно, добрые, но это такая
нечуткость с вашей стороны... такая нечуткость!
     Мари совсем зашлась от слез и крикнула няне,  чтобы та распахнула окна,
принесла ей  камфору,  положила холодный компресс на  голову  и  расстегнула
платье.  Поднялась обычная в таких случаях суматоха, и мисс Офелия поспешила
скрыться к себе в комнату.  Она сразу поняла,  что дальнейшие разговоры ни к
чему  не  приведут и  только вызовут очередной припадок.  После этого стоило
кому-нибудь напомнить Мари об  отношении ее  мужа и  Евы к  слугам,  как она
устраивала истерику.  И  мисс  Офелия помогла Тому  лишь тем,  что  написала
письмо миссис Шелби,  где  сообщала о  ею  невзгодах и  настоятельно просила
как-нибудь помочь ему.
     На  другой  день  Тома,  Адольфа и  еще  нескольких негров  отправили в
невольничий барак,  в  распоряжение одного  работорговца,  который  подбирал
партию к предстоящему аукциону.


        "ГЛАВА XXX"

                             Невольничий барак

     Невольничий  барак!  При  этих  словах  некоторые  из  моих  читателей,
вероятно,   нарисуют  себе  страшную  картину.  Перед  их  мысленным  взором
предстанет мрачное,  смрадное логово.  Но  вы  ошибаетесь,  простодушные мои
друзья!  Живой товар высоко ценится на  рынке,  следовательно,  за ним нужен
уход, его надо хорошо кормить и содержать в чистоте, так, чтобы он лоснился.
Невольничий барак в  Новом Орлеане мало  чем  отличается от  всякого другого
торгового склада.  Подойдя к нему,  вы увидите под навесом у входа несколько
негров и негритянок,  выставленных там в качестве образца товара, имеющегося
в самом помещении.
     Вам  вежливо предложат пройти  внутрь и  покажут мужей,  жен,  братьев,
сестер,  отцов,  матерей и  маленьких ребятишек,  которых "можно  приобрести
поштучно и  оптом,  в  зависимости от  желания покупателя",  можно нанять на
время,  заложить в  банк или  обменять на  любой другой товар,  пользующийся
спросом на рынке.
     Дня через два после разговора мисс Офелии с  Мари Адольфа,  Тома и  еще
нескольких  негров  Сен-Клера  поручили  заботам  некоего  мистера  Скеггса,
содержателя барака, откуда их должны были повести на аукцион.
     Том,  как  и  остальные его  товарищи,  взял с  собой солидных размеров
сундучок с  одеждой.  На  ночь  их  поместили в  длинную комнату,  обитатели
которой  -   негры  всех  возрастов,   всех  оттенков  кожи  -   предавались
безудержному веселью и то и дело разражались громкими взрывами хохота.
     - Я вижу, вы, ребята, не скучаете. И правильно делаете, - сказал мистер
Скеггс,  входя в барак.  -  У меня негры всегда веселятся. Молодец, Сэмбо! -
обратился он  к  огромному детине,  который кривлялся и  паясничал на потеху
своим собратьям.
     Несчастному Тому,  как вы легко можете вообразить,  было не до веселья,
и, поставив свой сундучок подальше от этой шумной компании, он сел на него и
прислонился головой к стене.
     Торговцы живым товаром обычно из кожи вон лезут,  стараясь поддерживать
среди невольников бесшабашное веселье,  ибо это лучший способ отвлечь их  от
мыслей о  своем положении.  Люди,  которые вершат судьбу негра с той минуты,
как его продают на Севере, и до тех пор, пока он не попадет на Юг, прилагают
немало  усилий к  тому,  чтобы  сделать свой  товар  ко  всему  равнодушным,
бесчувственным,  грубым. Работорговец собирает партию невольников в Виргинии
или Кентукки и  гонит их в  какую-нибудь здоровую местность на откорм.  Сыты
они там бывают по  горло и  все-таки нет-нет,  да и  затоскуют,  а  чтобы не
тосковали,  к  ним  приставляют скрипача и  велят  плясать и  веселиться под
музыку.  Но попадаются среди них такие,  кому пляски и  пение не идут на ум,
кто  не  перестает думать о  жене,  детях,  о  родном доме.  И  этих считают
строптивыми, опасными и обращаются с ними соответственно. А какого обращения
можно ждать от работорговцев -  людей жестоких и  к  тому же ни перед кем не
отвечающих за  свои действия!  "Будь молодцом -  веселым,  бойким,  особенно
когда ты  на  виду,  -  внушают негру,  -  иначе не попасть тебе к  хорошему
хозяину, да и от работорговца влетит, если он не сбудет тебя с рук".
     - А  что этот негр здесь делает?  -  сказал Сэмбо,  когда мистер Скеггс
вышел из комнаты. Сэмбо был черный-пречерный, огромного роста, очень живой и
проказливый,  как обезьяна.  - Ты что тут делаешь? - И он шутливо ткнул Тома
пальцем в бок. - Никак, размечтался?
     - Меня продадут завтра с аукциона, - негромко ответил Том.
     - Продадут с аукциона?  Хо-хо!  Ребята,  видали,  каков шутник?  Мне бы
научиться так  людей веселить!  И  этого тоже  завтра продадут?  -  И  Сэмбо
бесцеремонно хлопнул Адольфа по плечу.
     - Прошу  ко  мне  не  лезть!  -  свирепо огрызнулся тот  и  выпрямился,
выказывая всем своим видом крайнее отвращение.
     - Ого!  Полюбуйтесь-ка,  ребята!  Белый негр! Что твои сливки, белый! А
надушился-то как!  - И Сэмбо потянул носом, принюхиваясь к Адольфу. - Такому
место только в  табачной лавке!  От  него  весь табак пропахнет,  покупатели
валом будут валить.
     - Говорю тебе, не лезь! - повторил взбешенный Адольф.
     - Ишь ты,  какие мы,  белые негры,  недотроги! Полюбуйтесь-ка на нас! И
Сэмбо стал кривляться,  передразнивая Адольфа.  - Фу-ты, ну-ты, ножки гнуты!
Сразу видно - в хорошем доме жил.
     - Правильно!  -  сказал Адольф. - Мой хозяин за вас всех ломаного гроша
бы не дал.
     - Ишь  ты,  поди  ж  ты,  -  не  унимался  Сэмбо,  -  какие  мы  важные
джентльмены!
     - Мои хозяева были Сен-Клеры! - гордо заявил Адольф.
     - Да что ты говоришь!  Вот они,  наверно,  радуются,  что избавились от
такого чучела!  Думают, сбыть бы его поскорее с рук вместе с битой посудой и
прочей дребеденью! - сказал Сэмбо с издевательской ухмылкой.
     Адольф,  окончательно выйдя  из  себя,  бросился на  своего  обидчика с
кулаками.  В комнате поднялся такой крик и хохот, что на шум прибежал мистер
Скеггс.
     - Что у вас тут делается?  Ну,  тихо!  -  крикнул он,  взмахнув длинным
бичом.
     Негры  бросились врассыпную.  Один  только  Сэмбо,  успевший  завоевать
благоволение Скеггса  своими  шутовскими  выходками,  остался  на  месте  и,
гримасничая, увертывался от ударов его бича.
     - Да что вы,  сударь!  Мы народ смирный.  Это вон они, новенькие. Такие
задиры оказались, все время к нам привязываются.
     Мистер Скеггс налетел на Тома с Адольфом и, не разбираясь особенно, кто
из них прав, кто виноват, наградил обоих тумаками, затем велел всем ложиться
спать и удалился.
     Теперь,  читатель, давайте оставим мужскую половину барака и посмотрим,
что делается в  помещении,  отведенном для женщин.  Войдя туда,  вы  увидите
спящих на  полу негритянок всех оттенков кожи,  всех возрастов.  Тут  есть и
черные,  как смоль,  и почти белые,  и маленькие дети,  и старухи. Вот лежит
хорошенькая девочка лет десяти.  Мать ее вчера продали,  и она долго плакала
втихомолку  и  наконец  заснула.  Вот  дряхлая  старуха.  Посмотрите  на  ее
мозолистые ладони и высохшие руки - сколько она потрудилась на своем веку! А
завтра  ее  продадут  за  бесценок,   лишь  бы  нашелся  покупатель.  И  еще
сорок-пятьдесят женщин лежат в  этой комнате,  закутавшись с  головой кто  в
одеяло,  кто в шаль.  А в углу,  поодаль от остальных, сидят две негритянки,
сразу бросающиеся в глаза своим не совсем обычным видом. Одна из них мулатка
лет пятидесяти,  с мягким взглядом темных глаз,  с приятным лицом. Платье на
ней  добротное,  хорошо сшитое,  на  голове -  высокий тюрбан из  цветастого
шелка.  Сразу видно,  что она жила у  заботливых хозяев.  Тесно прижавшись к
ней,  сидит девушка лет пятнадцати -  это ее дочь.  Судя по светлому оттенку
кожи, она квартеронка, но очень похожа на мать. Те же ласковые темные глаза,
только ресницы длиннее;  те  же  вьющиеся волосы,  только каштановые,  а  не
черные.  Одета девушка не менее опрятно,  ее нежные белые руки,  видимо,  не
знали тяжелой работы.  И мать и дочь в той же партии, что и слуги Сен-Клера,
и  завтра  их  тоже  продадут  с  аукциона.   А  джентльмен,   которому  они
принадлежат,  проживает в  Нью-Йорке  и  считается добрым  христианином.  Он
получит деньги после торгов,  преспокойно пойдет в церковь и даже не помянет
этих двух женщин в своих благочестивых молитвах.
     Обе они -  мы будем называть их Сусанной и Эммелиной - были в услужении
у  одной добрейшей новоорлеанской леди,  которая относилась к  ним с большой
душевностью и  даже научила их читать и писать.  И если жизнь в неволе может
быть  счастливой,   Сусанне  и   Эммелине  жилось  хорошо.   Но   делами  их
благодетельницы управлял ее  единственный сын,  человек ветреный и  любивший
сорить  деньгами.  Мало-помалу  он  промотал  матушкино  имение  и  оказался
несостоятельным должником.  Одним  из  самых  крупных  его  заимодавцев была
солидная нью-йоркская фирма "Б. и Кo". Поверенный "Б. и Кo" в Новом Орлеане,
получив соответствующее распоряжение от своих доверителей,  наложил арест на
имущество должника, самыми ценными статьями которого были эти две женщины да
негры с плантации.  Мистер Б.,  будучи, как мы уже говорили, добропорядочным
сыном  церкви и  гражданином свободного штата,  несколько смутился,  получив
письмо от своего поверенного. Он не одобрял торговли рабами принципиально не
одобрял!  -  но  речь  шла  о  тридцати тысячах долларов,  а  тридцать тысяч
долларов слишком крупная сумма,  чтобы жертвовать ею ради принципа.  И  вот,
поразмыслив как следует и  посоветовавшись с людьми,  в чьей поддержке он не
сомневался,  мистер Б. написал поверенному, чтобы тот распорядился делами по
своему усмотрению, а затем переслал в Нью-Йорк вырученную сумму.
     В  положенный срок письмо пришло в  Новый Орлеан,  и  на другой же день
Сусанну и Эммелину препроводили в невольничий барак, откуда наутро их должны
были повести на аукцион.
     Прислушаемся же к  разговору этих двух женщин,  которые еле виднеются в
лунном свете,  льющемся сквозь забранное решеткой окно.  Обе они плачут,  но
плачут тихо, так, чтобы никто их не услышал.
     - Мама, положи голову мне на колени, поспи немножко, - говорит девушка,
стараясь сдержать слезы.
     - Где  уж  тут  спать,  Эмми!  Ведь это последняя наша ночь,  завтра мы
расстанемся.
     - Кто знает, может быть, нас продадут вместе...
     - Ах,  Эмми, я так боюсь потерять тебя, что уже ничему не верю! Но если
нас разлучат завтра,  обещай мне не забывать, чему тебя наставляли с детских
лет.
     Так  говорит несчастная мать,  ибо она знает,  что завтра любой,  самый
жестокий,  самый подлый человек сможет стать хозяином ее дочери, если только
у него найдутся деньги на такую покупку.
     Но  вот  наступило  утро,   и  в  бараке  все  пришло  в  движение.   У
почтеннейшего мистера Скеггса немало хлопот,  так как товар надо подготовить
к аукциону. Он наспех оглядывает одежду невольников, приказывает им смотреть
веселее и  выстраивает их в  круг для окончательной проверки перед тем,  как
вести на биржу.


        "x x x"

     Под  величественными сводами биржи  по  мраморным плитам  круглого зала
расхаживает  множество  людей.   В   разных  концах  его   для  аукционистов
приготовлены  небольшие  помосты.  Два  из  них  уже  заняты  блистательными
ораторами,   которые,  мешая  английский  язык  с  французским,  превозносят
качество  своего  товара.  Возле  свободного  помоста  толпятся  невольники,
ожидающие начала торгов. Среди них мы видим слуг Сен-Клера - Тома, Адольфа и
еще  несколько  человек.  Тут  же  стоят  Сусанна  и  Эммелина,  испуганные,
печальные.  Будущие покупатели,  а может быть, просто любопытные, ощупывают,
разглядывают этот товар со всех сторон,  обсуждая его качества вслух,  точно
жокеи, оценивающие статьи скаковых лошадей.
     - Альф!  А ты как сюда попал! - воскликнул какой-то щеголеватый молодой
человек,  хлопая  по  плечу  другого такого же  щеголя,  который разглядывал
Адольфа в монокль.
     - Мне нужен лакей, я услыхал, что сен-клеровские негры идут с торгов, и
решил посмотреть, может быть...
     - Покупать негров Сен-Клера!  Да  упаси тебя  боже!  Они  избалованные,
наглые.
     - Я этого не боюсь! - сказал первый. - Если какой-нибудь из них попадет
ко мне,  живо из него дурь выбью. Со мной шутки плохи, я не Сен-Клер. Нет, в
самом деле, надо купить этого молодца. Он мне нравится.
     - Да ты с  ним разоришься вконец!  Ведь он,  наверно,  счета деньгам не
знает.
     - У меня узнает!  Посидит разок-другой в каталажке и образумится.  Будь
покоен, я этому милорду покажу, где раки зимуют! Нет, решено, покупаю!
     Том тоскливо поглядывал на мелькающие перед ним лица, думая, кого же из
этих людей ему бы хотелось назвать своим хозяином.  И если б вам,  уважаемый
сэр,  пришлось вместе с Томом выбирать себе полновластного господина,  вы бы
убедились,  как трудно найти в людской массе такого человека, которому можно
безбоязненно доверить свою  судьбу.  Том  видел  перед  собой  людей рослых,
широкоплечих,   горластых;   людей  маленьких,   щуплых,   писклявых;  людей
подтянутых,  вылощенных, холодных и множество представителей той братии, для
которой ближний все равно что щепка:  понадобится -  бросай ее в  огонь,  не
понадобится - оставляй в корзине. Похожих на Сен-Клера среди них не было.
     Незадолго до  начала  аукциона  какой-то  коренастый,  небольшого роста
человек  с  деловым  видом  протолкался сквозь  толпу,  бесцеремонно работая
локтями,  и  приступил к осмотру невольников.  Том сразу почувствовал к нему
отвращение,  возраставшее с минуты на минуту. Человек этот, несмотря на свой
небольшой рост,  вероятно,  отличался необычайной силой.  Круглая,  как шар,
голова, зеленоватые глаза навыкате, косматые белесые брови и выцветшие лохмы
волос все это,  надо признаться, не располагало в его пользу. Он жевал табак
и  то  и  дело  сплевывал густую жижу,  утирая свои мясистые губы волосатой,
веснушчатой ручищей  с  грязными  ногтями.  Осмотр  невольников продолжался,
очередь дошла до Тома. Незнакомец схватил его за челюсть, осмотрел ему зубы,
заставил показать бицепсы, повернуться кругом, подпрыгнуть.
     - Откуда родом? - коротко спросил он.
     - Из Кентукки, сударь, - ответил Том, беспомощно озираясь по сторонам.
     - На какой работе был?
     - Управлял хозяйством у господ.
     - Ври больше! - бросил незнакомец, отходя от него.
     Он  задержался на минуту около Адольфа,  сплюнул табачную жижу прямо на
его начищенные сапоги и, презрительно хмыкнув, двинулся дальше. Теперь перед
ним стояли Сусанна и Эммелина. Он поднял свою тяжелую грязную лапу, потрогал
руки девушки,  посмотрел,  какие у нее зубы,  и оттолкнул к Сусанне, на лице
которой  отражались  все  муки,  перенесенные  материнским  сердцем  за  эти
несколько минут.
     Испуганная Эммелина разрыдалась.
     - Молчать,  тварь!  -  крикнул аукционист.  -  Торги начинаются,  а она
хныкать вздумала!
     И торги начались.
     Адольф  достался за  солидную сумму  тому  самому молодому джентльмену,
который и хотел купить его. Остальных невольников Сен-Клера разобрали другие
покупатели.
     - Ну, теперь твоя очередь. Слышишь? - окликнул Тома аукционист.
     Том поднялся на  помост и  испуганно огляделся по  сторонам.  Все звуки
слились для  него в  неясный гул -  голос аукциониста,  расхваливающего свой
товар по-английски и  по-французски,  выкрики покупателей с мест...  и вдруг
молоток стукнул в  последний раз...  Том расслышал только слово "долларов" и
понял, что он продан!
     Его  столкнули с  помоста.  Коренастый человек с  круглой головой грубо
схватил свою покупку за плечо и крикнул:
     - Стань здесь!
     Том почти не  сознавал,  что с  ним происходит.  А  торги продолжались.
Снова стукнул молоток -  Сусанна продана!  Она сходит с помоста, задерживает
шаги,  с  тоской  оглядывается назад.  Дочь  протягивает  ей  руки.  Сусанна
обращает страдальческий взгляд на человека,  который купил ее. Это почтенный
пожилой джентльмен, с добрым лицом.
     - Сударь, умоляю вас, купите мою дочь!
     - Я бы охотно это сделал, да, боюсь, денег не хватит, - говорит тот и с
жалостью смотрит,  как  Эммелина поднимается на  помост,  испуганно и  робко
озираясь по сторонам.  Кровь приливает к ее бледным щекам,  глаза загораются
лихорадочным огнем.
     - Я  постараюсь что-нибудь  сделать,  по  мере  своих  возможностей,  -
говорит добрый джентльмен, пробираясь к помосту, и вступает в торг.
     Впрочем,  его хватает ненадолго.  Предложения так высоки, что он быстро
выбывает из  строя.  Аукционист горячится,  но  покупатели умолкают один  за
другим.  Остались двое: какой-то старик весьма важного вида и наш коренастый
знакомец с круглой,  как шар,  головой.  Старик набавляет цену, презрительно
поглядывая на своего конкурента.  Но у коренастого,  по-видимому, и упорства
больше и кошелек набит туже.  Еще минута,  и торг закончен.  Стук молотка...
девушка досталась ему!
     Ее  хозяина  зовут  мистер  Легри.  Он  владелец хлопковой п