гров читать?
     - Что за нелепый вопрос, Ева! Этого никто не делает.
     - А почему?
     - Потому что  грамота им  совершенно не  нужна.  Работать лучше они все
равно не станут, а ни на что другое негры не годны.
     - Мисс Офелия научила Топси грамоте, - стояла на своем Ева.
     - Да, но ты видишь, к чему это привело? Более отвратительной девчонки я
в жизни не видела!
     - А  бедная няня!  Ей  так  хочется научиться грамоте.  Что  она  будет
делать, когда я не смогу читать ей?
     Мари  ответила,  не  прерывая  своего  занятия  (она  разбирала вещи  в
комоде):
     - Со временем,  Ева, у тебя будут другие дела и обязанности. В том, что
ты читаешь вслух неграм,  ничего плохого нет.  Я сама это делала, когда была
здорова.  Но как только ты начнешь выезжать и  думать о  нарядах,  у тебя не
останется ни  одной свободной минуты.  Вот смотри:  эти бриллианты я  подарю
тебе к твоему шестнадцатилетию.  Я тоже надевала их на свой первый бал.  Ах,
Ева, если б ты знала, какой я тогда имела успех!
     Ева взяла футляр, вынула оттуда бриллиантовое колье и устремила на него
задумчивый взгляд своих больших глаз. Мысли ее витали где-то далеко.
     - Какая ты вдруг стала серьезная! - воскликнула Мари.
     - Мама, а эти бриллианты дорого стоят?
     - Ну еще бы! Папа выписал их мне из Франции. Это целое состояние.
     - Как бы мне хотелось,  чтобы они были мои,  - сказала Ева, - и чтобы я
могла сделать с ними все, что захочу!
     - А что бы ты с ними сделала?
     - Продала бы,  купила  бы  на  эти  деньги  имение в  свободных штатах,
переселила бы туда всех наших негров, наняла бы учителей, чтобы они учили их
читать и писать...
     Мари рассмеялась, не дав ей договорить:
     - Да это настоящий пансион для негров! А игре на фортепиано и рисованию
по бархату ты бы тоже их обучала?
     - Они бы у меня научились сами писать и читать письма, - твердо сказала
Ева.  -  Я  ведь знаю,  мама,  как им тяжело.  Том страдает от того,  что он
неграмотный,  и няня,  и многие другие. По-моему, это очень нехорошо, что их
не учат.
     - Ах,  перестань,  Ева!  Ты еще совсем ребенок,  где тебе разбираться в
таких вопросах!  -  сказала Мари.  - И, кроме того, от твоей болтовни у меня
разболелась голова.
     Мари  всегда  ссылалась  на  головную  боль,   если  хотела  прекратить
разговор, который был ей не по вкусу.
     Ева тихонько вышла из комнаты. Но с того самого дня она начала прилежно
обучать няню грамоте.


        "ГЛАВА XXIII"

                                   Энрик

     Однажды,  вскоре после этого разговора,  к  Сен-Клеру приехал погостить
его брат Альфред со своим старшим сыном.
     Двенадцатилетний Энрик был стройный темноглазый мальчик, властный не по
годам,  но очень живой и  веселый.  Свою кузину он увидел впервые и сразу же
пленился ее ангельской кротостью и добротой.
     У  Евы был белый пони,  очень покойный на ходу и такой же смирный,  как
его маленькая хозяйка.
     На следующий день после приезда гостей к веранде подали двух оседланных
лошадок.  Дядя  Том  вел  пони,  а  красивый мальчик-мулат лет  тринадцати -
вороного  арабского коня,  которого только  что  купили  Энрику  за  большие
деньги.
     Энрик,  по-мальчишески гордый  новым  конем,  внимательно осмотрел его,
приняв поводья из рук своего маленького грума, и вдруг нахмурился.
     - Додо! Это что такое? Ты, лентяй, не почистил его?
     - Почистил, хозяин, - робко ответил Додо, - а он опять запылился.
     - Молчать,  негодяй!  -  крикнул Энрик,  взмахнув хлыстом. - Смеешь еще
разговаривать!
     - Мистер Энрик... - начал было мулат.
     Энрик наотмашь стегнул его по лицу, схватил за руку, бросил перед собой
на колени и принялся бить, не жалея сил.
     - Вот получай!  Я тебе покажу, как мне перечить! Отведи лошадь в стойло
и вычисти ее как следует. Знай свое место, собака!
     - Сударь,  -  сказал Том,  -  Додо  хотел  вам  объяснить,  что  лошадь
вывалялась  в  пыли,  когда  ее  вывели  из  конюшни.  Она  горячая,  вот  и
разыгралась. А что он чистил ее, это правда, я сам за ним присматривал.
     - Молчи,  тебя  не  спрашивают!  -  крикнул мальчик и,  повернувшись на
каблуках, взбежал на веранду, где стояла Ева в синей амазонке*.
     ______________
     * Амазонка - женский костюм с широкой длинной юбкой для верховой езды.

     - Кузина,  прости!  Из-за  этого  болвана  тебе  придется ждать.  Давай
посидим здесь,  они  сейчас  вернутся.  Но  что  с  тобой?  Почему ты  такая
грустная?
     - Зачем ты обидел Додо? Как это нехорошо... жестоко! - сказала Ева.
     - Жестоко?  -  с непритворным удивлением повторил мальчик.  - Я тебя не
понимаю, милая Ева.
     - Я  не  позволю тебе  называть меня  милой Евой,  если  ты  будешь так
поступать.
     - Кузина,  ты не знаешь Додо!  С ним иначе нельзя. Он лгун, притворщик.
Его  надо сразу же  осадить,  чтобы он  пикнуть не  посмел.  Папа всегда так
делает.
     - Ведь дядя Том сказал, как это все случилось, а он никогда не лжет.
     - Ну,  значит этот негр какой-то особенный!  У моего Додо что ни слово,
то ложь.
     - Это потому, что ты его запугал.
     - Ева,  да что ты так беспокоишься о  Додо?  Смотри,  я начну ревновать
тебя к нему!
     - Он ни в чем не виноват, а ты побил его.
     - Ну,  пусть ему  это  зачтется за  какую-нибудь следующую провинность.
Лишний удар хлыстом Додо не повредит -  он своевольный мальчишка. Но если ты
принимаешь это так близко к сердцу, я не буду больше бить его при тебе.
     Такое обещание не удовлетворило Еву, но все ее попытки убедить кузена в
своей правоте были тщетны.
     Вскоре появился Додо с лошадьми.
     - Ну вот,  Додо, теперь я вижу, ты постарался, - более милостивым тоном
сказал его юный хозяин. - Подержи пони, а я помогу мисс Еве сесть.
     Додо подошел и стал рядом с лошадкой.  Лицо у него было грустное, глаза
заплаканные.
     Энрик,  щеголявший своей галантностью, усадил кузину в седло и подал ей
поводья. А Ева нагнулась к Додо и сказала:
     - Спасибо, Додо, ты хороший мальчик.
     Изумленный взгляд мулата остановился на  личике Евы.  Щеки его залились
румянцем, на глаза навернулись слезы.
     - Додо! - повелительно крикнул ему хозяин.
     Мальчик кинулся к его лошади.
     - Вот тебе деньги на леденцы,  -  сказал Энрик, сев в седло, и поскакал
за Евой.
     Мальчик долго смотрел вслед удаляющимся всадникам.  Один из  них одарил
его деньгами,  другая тем, что было ему во сто крат дороже: добрым, ласковым
словом.  Додо  разлучили с  матерью всего  несколько месяцев назад.  Альфред
Сен-Клер купил его на  невольничьем рынке,  решив,  что красивый мулат будет
под  стать  прекрасной арабской лошадке.  И  теперь  Додо  проходил выучку у
своего молодого хозяина.
     Братья Сен-Клер видели из глубины сада всю эту сцену.
     Огюстен вспыхнул, но ограничился лишь насмешливо-небрежным вопросом:
     - Вот это и называется у нас республиканским воспитанием, Альфред?
     - Энрик вспыльчив, как порох, - невозмутимо ответил тот.
     - И  ты  считаешь,  что  такие вспышки ему на  пользу?  -  сухо спросил
Огюстен.
     - А что с ним поделаешь? Он настоящий бесенок. Мы дома давно махнули на
него рукой. Но Додо тоже хорош! Порка ему никогда не повредит.
     - И  вот так-то твой Энрик усваивает себе первый республиканский завет:
"Все люди рождаются равными и свободными!"*
     ______________
     *  Слова из  "Декларации прав человека и  гражданина",  провозглашенной
французской буржуазной  революцией.  Прообразом  этого  документа  послужила
"Декларация  независимости"  США  (1776),  в  которой  американские  колонии
объявляли себя независимыми от Англии.

     - А! Это все сентиментальный вздор, которого Том Джефферсон* наслушался
у французов,  -  сказал Альфред. - В наше время просто нелепо вспоминать его
болтовню.
     ______________
     * Томас Джеффеpсон (1743-1826) -  американский государственный деятель,
один из  авторов "Декларации независимости" и  президент США с  1801 по 1809
год.

     - Да, пожалуй, ты прав, - многозначительно проговорил Огюстен.
     - Мы прекрасно знаем, - продолжал его брат, - что не все люди рождаются
свободными и равными. На мой взгляд, эти республиканские разглагольствования
- чистейший вздор.  Равными  правами могут  пользоваться люди  образованные,
богатые, люди тонкого ума и воспитания, а не жалкая чернь.
     - Если бы ты мог внушить черни эти мысли!  -  воскликнул Огюстен.  -  А
ведь во Франции она однажды показала себя во всей силе*.
     ______________
     *  Речь  идет  о  французской буржуазной  революции  1789  года,  когда
французский народ восстал против дворянства и церкви.

     - Чернь надо держать в  повиновении,  не ослабляя узды ни на минуту,  -
сказал Альфред и топнул ногой в подтверждение своих слов.
     - Зато когда она поднимает голову, тогда берегись! Вспомни хотя бы, что
творилось в Сан-Доминго*.
     ______________
     *  Сан-Доминго  -  восточная часть  острова  Гаити  в  Караибском море,
негритянское    население    которого    неоднократно   восставало    против
испано-французских колонизаторов.

     - Ничего! В нашей стране мы как-нибудь обойдемся без этого. Надо только
раз  и  навсегда  положить конец  теперешним разговорам о  том,  что  негров
следует развивать, неграм следует давать образование и прочее тому подобное.
Низшему классу образование ни к чему.
     - Ты поздно спохватился,  -  сказал Огюстен. - Образование они получат,
весь  вопрос только в  том,  какое.  Наша  социальная система ничего,  кроме
варварства и жестокости,  преподать им не может.  Благодаря нам негры теряют
человеческий облик  и  превращаются в  животных.  И  если  они  когда-нибудь
поднимут голову, нам несдобровать.
     - Никогда этого не будет! Никогда! - пылко воскликнул Альфред.
     - Ну что ж,  -  сказал Сен-Клер, - разведи пары в котле, завинти крышку
потуже и сядь на нее. Посмотрим, что с тобой будет.
     - Посмотрим!  -  ответил Альфред. - Если машина работает без перебоев и
котел в исправности, сидеть на крышке не страшно.
     - Точно  так  же  рассуждало  французское  дворянство  времен  Людовика
Шестнадцатого*, а в наши дни так рассуждают Австрия** и Пий Девятый***. Но в
одно прекрасное утро котлы взорвутся, и вы все взлетите на воздух.
     ______________
     * Людовик XVI -  король Франции, ненавидимый народом и казненный в 1793
году по постановлению Конвента.
     **  Правительство австрийской монархии было в  XIX веке одним из  самых
реакционных в  Европе.  Национальные меньшинства,  чьи  территории входили в
состав Австрии,  а  также Италия,  находившаяся в  то  время под австрийским
игом, испытывали тяжесть гнета Австрийской монархии.
     *** Пий IX -  римский папа с 1846 по 1878 год;  реакционер, подавлявший
прогрессивные течения в политической и культурной жизни Италии.

     - Будущее покажет, кто из нас прав, - со смехом сказал Альфред.
     - Помяни мое слово:  массы восстанут,  и низшие классы возьмут над нами
верх.
     - Брось твердить эту  красную республиканскую чепуху,  Огюстен!  Ты,  я
вижу,  хочешь стать уличным оратором.  Впрочем, у тебя все данные для этого.
Но что касается меня,  то я  надеюсь умереть прежде,  чем твоя грязная чернь
будет нашей владычицей.
     - Грязная или не грязная,  а ее день когда-нибудь настанет, и она будет
диктовать вам  свою волю,  -  сказал Огюстен.  -  А  какой из  нее получится
властелин,  это  зависит только от  вас.  Французское дворянство навлекло на
свою голову санкюлотов*, на Гаити народ...
     ______________
     * Санкюлоты (в переводе "бесштанные") - презрительное прозвище, которое
аристократы  в   эпоху   французской  буржуазной  революции  дали   наиболее
революционным слоям населения.

     - Брось, Огюстен! Хватит с нас разговоров об этом проклятом Гаити! Если
б там были англо-саксы, все повернулось бы по-другому. Англо-саксонская раса
- вот кто истинный властелин мира, и так будет всегда. Власть в наших руках,
а  эта  низшая раса останется у  нас в  подчинении.  -  Альфред снова топнул
ногой. - Не бойся! Мы держим свой порох под надежной охраной.
     - Что  и  говорить!  Ваши  сыновья,  воспитанные подобно Энрику,  будут
хорошей охраной у порохового погреба - в них столько хладнокровия, выдержки!
Вспомни пословицу:  "Если не властвуешь над собой, не берись властвовать над
другими".
     - Да,  это  серьезный  вопрос,  -  в  раздумье  проговорил  Альфред.  -
Воспитывать детей  при  нашей  системе  нелегко.  Она  дает  слишком большой
простор  страстям,  которые  в  нашем  климате  и  без  того  горячи.  Энрик
доставляет мне много беспокойства. Он мальчик великодушный, добрый, но стоит
ему вспылить,  и  с ним буквально нет сладу.  Я думаю послать его учиться на
Север,  где еще не забыли,  что такое послушание.  Кроме того,  там он будет
среди равных, а не среди подчиненных.
     - Вот видишь!  Значит,  в нашей системе есть серьезный изъян,  если она
мешает нам выполнять важнейшую обязанность человечества - воспитание детей.
     - Мы с тобой заводили этот разговор сотни раз,  Огюстен, и ни к чему не
пришли. Давай лучше сыграем партию в шахматы.
     Братья  поднялись  на  веранду  и  сели  за  легкий  бамбуковый столик.
Расставляя фигуры на доске, Альфред сказал:
     - Если бы я придерживался твоего образа мыслей,  Огюстен,  я бы не стал
сидеть сложа руки.
     - Не сомневаюсь!  Ты ведь человек действия.  Но что бы ты предпринял на
моем месте?
     - Ну,  скажем,  занялся бы  развитием своих рабов,  -  с  презрительной
усмешкой ответил Альфред.
     - С  таким же успехом ты мог бы навалить на них Этну и  потом приказать
им распрямить спину под этой тяжестью! Один человек не может пойти наперекор
обществу.  Образование негров должно взять в  свои руки государство,  а если
нет - так пусть, по крайней мере, не противодействует этому.
     - Твой ход, - сказал Альфред.
     Братья погрузились в игру и отвлеклись от нее лишь тогда,  когда в саду
послышался стук лошадиных копыт.
     - Вот и дети,  - сказал Огюстен, вставая из-за стола. - Посмотри, Альф!
Ну что может быть прекраснее этого?
     И действительно,  картина, открывшаяся их глазам, была прекрасна. Энрик
весело смеялся,  наклоняясь с  седла  к  своей  очаровательной кузине.  Щеки
девочки разгорелись от быстрой езды, и нежный румянец еще больше подчеркивал
золото ее волос, выбившихся из-под синей шапочки.
     - Какая она у тебя красавица,  Огюстен!  - воскликнул Альфред. - Придет
время, и сколько сердец будет страдать из-за нее!
     - Боюсь, что ты прав! - с неожиданной горечью сказал Сен-Клер и, сбежав
вниз по ступенькам,  снял дочь с седла.  - Ева, радость моя! Ты устала? - Он
прижал ее к груди.
     - Нет, папа, - ответила девочка.
     Но отец не мог не заметить ее прерывистого дыхания.
     - Зачем же ты так быстро скакала? Ведь тебе это вредно!
     - Я обо всем забыла, папа, мне было так хорошо!
     Сен-Клер отнес ее в гостиную и уложил на диван.
     - Энрик,  ты должен беречь Еву,  - сказал он. - Помни, ей нельзя быстро
ездить.
     - Я  всегда буду ее беречь,  -  сказал мальчик,  садясь на диван и беря
кузину за руку.
     Вскоре  Ева  стала  дышать  ровнее.  Ее  отец  и  дядя  снова  занялись
шахматами, предоставив детей самим себе.
     - Как  мне  грустно,  Ева,  что папа не  может остаться здесь подольше!
Когда я  теперь тебя  увижу?  Если  бы  мы  жили  вместе,  я  бы  постарался
исправиться,  стал бы лучше обращаться с  Додо.  У меня нет против него зла,
просто я  очень  вспыльчивый.  Да  он  и  не  может  пожаловаться на  плохое
обращение. Я постоянно даю ему денег, одет он прекрасно. И вообще моему Додо
живется неплохо.
     - А  тебе хорошо бы  жилось,  если б  рядом с  тобой не  было ни  одной
любящей души?
     - Конечно, нет!
     - А ведь ты разлучил Додо с родными, с друзьями, и теперь у него нет ни
одного близкого человека.
     - Ну,  как же быть? Ведь мать к нему не привезешь, а полюбить его сам я
не могу.
     - Почему? - спросила Ева.
     - Полюбить Додо?  Да  что  ты,  Ева!  Он  мне  может  нравиться или  не
нравиться, но кто же любит своих слуг?
     - Я люблю.
     - Вот странно!
     - Ведь в библии сказано, что нужно любить всех.
     - Ну,  в библии...  Там много чего сказано,  но кому же придет в голову
это выполнять?
     Ева ничего не ответила и устремила задумчивый взгляд куда-то вдаль.
     - И все-таки, Энрик, - сказала она после долгого молчания, - постарайся
полюбить Додо, не обижай его... хотя бы ради меня.
     - Ради тебя,  дорогая кузина,  я готов полюбить кого угодно, потому что
ты лучше всех на свете! - с жаром воскликнул Энрик.
     - Вот  и  хорошо!  -  сказала Ева.  -  Только  смотри не  забудь своего
обещания.
     Звонок, приглашающий к обеду, прервал их разговор.


        "ГЛАВА XXIV"

                              Предзнаменования

     Через два  дня  Альфред с  сыном уехали,  и  с  этого времени Ева,  для
которой игры  и  прогулки в  обществе кузена были непосильны,  начала быстро
слабеть.  До сих пор Сен-Клер избегал советоваться с врачами, боясь услышать
от них страшную истину, но последние дни Ева чувствовала себя так плохо, что
не выходила из комнаты, и он наконец решился вызвать к ней доктора.
     Мари Сен-Клер,  поглощенная изучением своих новых воображаемых недугов,
не замечала состояния дочери. Она твердо верила, что ее муки несравнимы ни с
чем, и возмущалась, когда кто-нибудь из домашних осмеливался пожаловаться на
недомогание.  Это все от лени,  от распущенности, утверждала Мари. Побыли бы
на ее месте, тогда узнали бы, что такое настоящие страдания!
     Мисс Офелия не  раз  пыталась пробудить в  ней материнскую тревогу,  но
безуспешно.
     - Девочка совершенно здорова,  - возражала Мари. - Она резвится, играет
как ни в чем не бывало.
     - Но у нее не проходит кашель.
     - Кашель?  Ах,  что вы мне рассказываете!  Я всю жизнь кашляю.  Когда я
была в возрасте Евы,  у меня подозревали чахотку.  Няня проводила все ночи у
моей постели. А вы говорите, у Евы кашель. Пустяки!
     - Она слабеет с каждым днем, у нее одышка.
     - Бог мой! Я живу с одышкой годы! Это нервы, и больше ничего.
     - А испарина по ночам?
     - У  меня  тоже  испарина,  вот  уже  лет  десять.  Ночные сорочки хоть
выжимай! Простыни приходится развешивать для просушки. Разве Ева потеет так,
как я?
     Мисс Офелия решила на время замолчать.
     Но теперь,  когда болезнь Евы была несомненна и в доме появился доктор,
Мари вдруг круто изменила свою тактику.
     Так она и знала,  так она и предчувствовала, что ей суждено стать самой
несчастной матерью на  свете.  Единственная,  горячо  любимая дочь  сходит в
могилу у  нее  на  глазах,  а  она  сама еле  жива!  И  Мари заставляла няню
проводить около себя  все  ночи напролет,  а  днем капризничала больше,  чем
когда-либо, словно черпая силы в своем новом несчастье.
     - Мари,  дорогая,  перестаньте!  -  успокаивал ее Сен-Клер.  -  Не надо
отчаиваться.
     - Где  вам  понять материнское сердце,  Огюстен!  Вы  и  раньше мне  не
сочувствовали, а теперь и подавно.
     - Но зачем приходить в отчаяние, как будто надежды уже нет!
     - Я не могу относиться к этому с таким безразличием,  как вы, Сен-Клер.
Если вас не  беспокоит здоровье единственной дочери,  то обо мне этого никак
нельзя сказать.  После всего,  что я вынесла,  еще один удар!  Да я этого не
переживу.
     - Ева всегда была хрупкого здоровья,  - говорил Сен-Клер. - Кроме того,
быстрый рост  истощает детей.  Ее  теперешнее состояние я  приписываю летней
жаре  и  приезду Энрика,  с  которым она  столько играла  и  бегала.  Доктор
уверяет, что надежда на выздоровление есть.
     - Ну  что ж,  если вы  предпочитаете видеть все в  розовом свете,  воля
ваша.  Есть же  такие счастливцы,  которым бог  дал черствое сердце!  А  моя
чувствительность несет мне одни страдания.  Как бы  я