но она выдерживала допрос с
непоколебимой серьезностью и разыгрывала полную невинность.  Все знали, чьих
рук это дело,  а прямых улик не было,  и чувство справедливости не позволяло
мисс Офелии наказывать Топси.
     Проказы эти приурочивались так,  что виновница их всегда выходила сухой
из воды. Например, расплата с горничными Розой и Джейн происходила в те дни,
когда они были в  немилости у  хозяйки,  что случалось довольно часто,  и не
могли рассчитывать на сочувствие с ее стороны.  Короче говоря,  Топси сумела
внушить всем в  доме,  что с  ней лучше не связываться,  и в конце концов ее
оставили в покое.
     Работа так и  горела у  девочки в  руках,  и  все,  чему ее учили,  она
схватывала с  поразительной быстротой.  После  нескольких уроков  Топси  так
наловчилась убирать комнату мисс Офелии, что даже эта требовательная леди не
находила к чему придраться. При желании, которое, кстати сказать, появлялось
у  Топси не  часто,  она,  как  никто другой,  могла расстелить покрывало на
кровати,  взбить подушки,  обмести пыль с мебели,  прибрать комнату. Но если
мисс  Офелия,  понаблюдав  за  своей  воспитанницей дня  три-четыре,  наивно
предполагала,  что  уборка  стала  наконец  для  Топси  привычным  делом,  и
оставляла ее без присмотра, в комнате начиналось нечто невообразимое. Вместо
того  чтобы  стелить  постель,  Топси  зарывалась своей  курчавой головой  в
подушки,  предварительно сняв с  них наволочки,  и  вылезала вся в  пуху и в
перьях,   взбиралась  на   столбики  кровати  и   свешивалась  оттуда  вверх
тормашками,  размахивала простынями,  наряжала валик  в  ночную сорочку мисс
Офелии и разыгрывала с ним всевозможные представления,  строя себе в зеркале
рожи, напевая и посвистывая.
     Однажды мисс Офелия оставила комод незапертым (забывчивость, совершенно
ей несвойственная!)  и,  вернувшись,  застигла Топси в  ту минуту,  когда та
кривлялась перед зеркалом, накрутив на голову ее красную индийскую шаль.
     - Топси!  -  воскликнула мисс Офелия,  доведенная до отчаяния проказами
девочки. - Почему ты так безобразно себя ведешь?
     - Не знаю, миссис. Должно быть потому, что я гадкая девчонка.
     - Что же мне с тобой делать, Топси?
     - Да высечь,  конечно!  Прежняя хозяйка постоянно меня секла.  Я только
после норки и могу работать.
     - Но,  Топси,  мне вовсе не  хочется тебя сечь.  Ты и  без этого можешь
прекрасно все делать. Ну скажи, почему ты отлыниваешь от работы?
     - Ох, миссис, да я привыкла к порке. Мне она только на пользу.
     Мисс Офелия пробовала и  это средство...  себе на горе.  Топси кричала,
стонала, умоляла о прощении, а через полчаса, усевшись на балконные перила и
окружив  себя  толпой  восхищенно  взиравшей  на   нее   мелюзги,   говорила
презрительным тоном:
     - Разве это  порка?  Да  мисс Фели и  комара не  убьет!  Вот мой старый
хозяин порол так порол! Кожу клочьями с меня сдирал!
     По воскресеньям мисс Офелия учила Топси катехизису*.  Память у  девочки
была  прекрасная,  она  с  легкостью повторяла за  своей  учительницей целые
фразы, приводя ее этим в восторг.
     ______________
     * Катехизис -  изложение христианского вероучения, составленное в форме
вопросов и ответов.

     - Неужели  ей  нужно  заучивать наизусть катехизис?  -  спросил однажды
Сен-Клер. - Зачем?
     - Кроме  пользы,   это  ничего  не  принесет.  Детям  полагается  учить
катехизис, - ответила мисс Офелия.
     - Даже если они не понимают в нем ни слова?
     - Вначале  не  понимают,  зато,  когда  вырастут,  вникнут во  все  как
следует.
     - А я так до сих пор не вник, - признался Сен-Клер, - хотя в свое время
вы потратили немало труда, чтобы вбить мне в голову эту премудрость.
     Воспитание Топси продолжалось около двух  лет.  Мисс Офелия не  знала с
ней ни минуты покоя и под конец даже привыкла к этим мученьям, как привыкают
к невралгии или мигреням.
     Что касается Сен-Клера,  то он забавлялся Топси, словно это был попугай
или собачка. Впав в немилость за свои проделки, она пряталась за его стулом,
и  он  всякий раз выручал ее  из беды.  На деньги,  которые время от времени
перепадали Топси от хозяина,  она покупала орехов и  леденцов и щедрой рукой
одаривала ими  всех негритят в  доме,  ибо в  чем другом,  а  в  скаредности
упрекать эту девочку не приходилось.  Сердце у  нее было доброе,  а озорство
служило ей только средством самозащиты.


        "ГЛАВА XXI"

                                 В Кентукки

     Читатели,  вероятно,  не  откажутся посмотреть вместе с  нами на хижину
дяди Тома в  кентуккийском поместье и  узнать,  как живут те,  с  кем он так
давно расстался.
     Летний день клонился к  вечеру,  двери и  окна гостиной были распахнуты
навстречу залетному ветерку.  Мистер Шелби сидел рядом с гостиной, в большом
зале,  который тянулся через весь дом и  выходил обоими концами на  веранды.
Откинувшись на спинку одного кресла и положив ноги на другое, он наслаждался
послеобеденной сигарой. Миссис Шелби сидела у раскрытых дверей, с вышиваньем
в  руках.  Она сосредоточенно думала о  чем-то и,  видимо,  выбирала минуту,
чтобы поделиться своими мыслями с мужем.
     - Вы знаете,  Хлоя получила письмо от Тома, - заговорила наконец миссис
Шелби.
     - Вот как! Значит, у него завелись там друзья. Ну, как ему живется?
     - Судя по всему,  он попал в  очень хороший дом.  К  нему там прекрасно
относятся, работа нетрудная.
     - Вот и хорошо,  я очень рад за него...  искренне рад,  - сказал мистер
Шелби.   -  Наш  Том  так  приживется  на  Юге,  что,  пожалуй,  не  захочет
возвращаться сюда.
     - Напротив, он очень беспокоится, спрашивает, когда его выкупят.
     - Вот это я  затрудняюсь сказать.  Стоит только наделать долгов,  и  из
них,  кажется, никогда не выпутаешься. У меня такое ощущение, будто я увязаю
в трясине. Сегодня занимаешь у одного, чтобы расплатиться с другим, завтра -
у  третьего,  чтобы расплатиться с первым.  Не уснешь передохнуть,  выкурить
сигару -  подходят сроки  разных векселей,  заемных писем  и  тому  подобной
дряни, которая сыплется на тебя со всех сторон.
     - Мне  кажется,  друг  мой,  что  поправить наши  дела  можно.  Давайте
продадим всех лошадей, продадим какую-нибудь ферму и расплатимся с долгами.
     - Перестаньте говорить  вздор,  Эмили!  Вы  прекраснейшая жена,  другой
такой не найдется во всем Кентукки,  но в делах вы ничего не смыслите,  как,
впрочем, и все женщины.
     - Может быть,  - сказала миссис Шелби. - Но почему бы вам не поделиться
со  мной  своими заботами?  Дайте  мне  хотя  бы  список ваших  кредиторов и
должников, и я сделаю все, чтобы свести концы с концами.
     - Довольно,  Эмили!  Перестаньте меня мучить!  Я  и самому себе не могу
дать точный отчет о своих затруднениях,  а вы так о них говорите,  будто это
пироги тетушки Хлои,  которые она подравнивает и  защипывает со всех сторон.
Нет, это все не вашего ума дело!
     Мистер Шелби даже повысил голос,  не найдя лучшего способа убедить жену
в своей правоте.
     Она замолчала,  подавив вздох.  Откровенно говоря,  характер у  нее был
гораздо тверже,  чем у мужа,  и мистер Шелби напрасно не доверял ее женскому
уму,  ибо она обладала большой практической сметкой и  прекрасно разобралась
бы в его делах.
     Миссис  Шелби  всей  душой  хотела  выполнить обещание,  данное Тому  и
тетушке Хлое, и эта новая задержка очень ее огорчила.
     - Неужели мы не сможем скопить нужную сумму?  Бедная тетушка Хлоя!  Она
так надеется на это!
     - Очень жаль!  Я поторопился - не надо было давать им никаких обещаний.
А  теперь,  по-моему,  разумнее всего было бы  сказать об  этом Хлое.  Пусть
привыкает к мысли,  что Том не вернется. Через год-два он найдет себе другую
жену, и Хлое тоже следовало бы подумать о другом муже.
     - Мистер Шелби!  Я учила наших негров, что их брак священен так же, как
и наш,  и теперь не осмелюсь дать Хлое подобный совет!  Вы только подумайте,
друг мой,  разве можно забывать обещания,  которые мы  даем этим беззащитным
существам?  Если  другим путем  деньги добыть нельзя,  я  буду  давать уроки
музыки. Моих заработков хватит на выкуп.
     - И вы пойдете на такое унижение, Эмили? Я не допущу этого!
     - Унижение!  Для меня гораздо унизительнее, если люди перестанут верить
моему слову.
     - Я знаю вашу склонность к геройству и несбыточным мечтаниям,  - сказал
мистер Шелби,  - но прежде чем идти на такое донкихотство*, надо как следует
подумать, Эмили.
     ______________
     *  Донкихотство -  ненужное геройство (по имени героя романа Сервантеса
"Дон-Кихот Ламанчский").

     Их разговор прервала тетушка Хлоя, появившаяся на веранде.
     - Будьте так любезны, миссис... - сказала она.
     - Ты что, Хлоя? - спросила хозяйка, поднимаясь с кресла.
     - Не угодно ли миссис взглянуть на птицу?
     Миссис Шелби вышла на веранду и  с улыбкой посмотрела на Хлою,  которая
сосредоточенно разглядывала битых цыплят и уток, разложенных в ряд на земле.
     - Я думаю, не приготовить ли нам паштет из цыплят?
     - Мне, право, все равно, тетушка Хлоя. Делай, как знаешь.
     Хлоя не двигалась с места, рассеянно поворачивая на ладони цыпленка. Ее
мысли были,  очевидно,  заняты чем-то другим. Наконец она собралась с духом,
коротко рассмеялась и заговорила:
     - Господи,  миссис!  И  зачем только вам  с  хозяином думу думать,  где
достать деньги, когда они у вас в руках! - И Хлоя снова рассмеялась коротким
смешком.
     - О чем ты?  Я не понимаю,  -  сказала миссис Шелби, не сомневаясь, что
Хлоя слышала ее разговор с мужем от первого до последнего слова.
     - Да вы сами посудите,  миссис!  -  посмеиваясь,  ответила та. - Другие
господа посылают своих негров на заработки и получают за это немалые деньги.
Кому охота держать такую ораву дома, ведь ее прокормить чего стоит!
     - Что же ты предлагаешь, Хлоя?
     - Я,  миссис, ничего не предлагаю. А вот Сэм говорит, будто в Луисвилле
есть один...  бандитер,  что ли,  как их там называют...  и  будто ему нужна
хорошая пирожница. Жалованья обещает положить четыре доллара в неделю.
     - Ну и что же?
     - Вот я  и думаю,  пора бы вам,  миссис,  приставить Салли к настоящему
делу.  Я  ведь  который год  с  ней  вожусь,  кое-чему научила.  Если миссис
отпустит меня на  заработки,  вот вам и  лишние деньги будут.  Я  со  своими
печеньями и  пирожками ни  перед  кем  не  осрамлюсь,  любой  бандитер  мной
останется доволен.
     - Кондитер, Хлоя.
     - Ну, кондитер! Никак я это слово не запомню.
     - А что же с детьми будет бросишь их?
     - Господи,  миссис!  Да мальчишки-то уж подросли,  работать будут,  они
шустрые.  А девочка у меня зря никогда не капризничает, с ней возни немного.
Ее Салли к себе возьмет.
     - Луисвилл далеко отсюда.
     - Да  разве меня этим запугаешь?  Ведь он вниз по реке?  Может,  и  мой
старик  где-нибудь  в  тех  местах?  -  И,  сказав это,  Хлоя  вопросительно
посмотрела на миссис Шелби.
     - Нет, Хлоя, он еще дальше, на несколько сот миль.
     Лицо у Хлои вытянулось.
     - Ну, ничего. Все-таки ты будешь ближе к нему. Хорошо, я тебя отпущу, а
твои заработки все, до последнего цента, пойдут на выкуп Тома.
     Как туча расцвечивается серебром,  когда ее коснется солнечный луч, так
осветилось сейчас темное лицо тетушки Хлои.  Она буквально просияла, услышав
эти слова.
     - Господи,  миссис! Какая же вы добрая! Я сама об этом думала. Ведь мне
ничего не надо -  ни одежды,  ни обуви.  Я все до цента сберегу. А сколько в
году недель, миссис?
     - Пятьдесят две, - сказала миссис Шелби.
     - Подумать только! И за каждую неделю по четыре доллара! Сколько же это
всего будет?
     - Двести восемь долларов.
     - У-ух ты!  -  удивленно и  радостно протянула Хлоя.  -  А долго ли мне
работать, пока я скоплю все деньги?
     - Года четыре,  а может быть,  и пять. Но тебе не придется отрабатывать
всю эту сумму, я и своих денег туда добавлю.
     - Чтобы миссис давала уроки?  Да кто же это потерпит?  Хозяин правильно
говорил - не к лицу вам такое занятие.
     - Ничего,  Хлоя,  не  беспокойся.  Я  не уроню чести нашей семьи,  -  с
улыбкой сказала миссис Шелби. - Когда же ты думаешь уезжать?
     - Да  я  еще  ничего не  думаю.  Правда,  Сэм  везет туда стригунков на
продажу,  обещал и меня с собой прихватить. Я кое-какие вещи собрала... Если
миссис будет угодно,  я завтра утром и уеду с Сэмом. Мне только пропуск надо
и рекомендацию.
     - Хорошо,  Хлоя, если мистер Шелби не будет возражать, я все сделаю. Но
сначала надо с ним поговорить.
     Миссис Шелби поднялась наверх,  а Хлоя,  радостная,  помчалась к себе в
хижину готовиться к отъезду.
     - Мистер Джордж, а вы ничего и не знаете! Я завтра уезжаю в Луисвилл! -
объявила она Джорджу Шелби, когда тот застал ее за разборкой детской одежды.
- Надо все пересмотреть,  привести в порядок.  Да,  мистер Джордж, уезжаю...
буду получать четыре доллара в  неделю,  а миссис будет копить эти деньги на
выкуп моего старика.
     - Фью! Вот здорово! - воскликнул Джордж. - Когда же ты едешь?
     - Завтра утром,  вместе с  Сэмом.  А  вы,  мистер Джордж,  сели  бы  да
прописали бы моему старику про наши дела.
     - Сейчас напишем,  -  сказал Джордж.  -  Вот дядя Том обрадуется, когда
получит от  нас  весточку!  Я  только сбегаю домой за  бумагой и  чернилами.
Тетушка Хлоя, а про стригунков тоже надо написать, правда?
     - Обязательно,  мистер Джордж.  Ну,  бегите, а я приготовлю чего-нибудь
закусить.  Теперь не  скоро вам  придется ужинать у  вашей бедной старенькой
Хлои!


        "ГЛАВА XXII"

                       "Трава сохнет, цветок увядает"

     Незаметно,  день за днем, прошли два года. Наш друг Том жил в разлуке с
близкими и  часто тосковал по дому,  но уныние никогда не овладевало им.  Он
умел  в  любой  обстановке находить  что-нибудь  хорошее,  а  чтение  библии
поддерживало в нем спокойное и бодрое состояние духа.
     На свое письмо,  о  котором мы уже упоминали,  он вскоре получил ответ,
написанный старательным почерком Джорджа,  таким крупным и четким,  что,  по
словам Тома,  его можно было прочитать "с другого конца комнаты".  В  письме
сообщались весьма  важные домашние новости,  уже  известные нашему читателю.
Там было сказано,  что тетушка Хлоя пошла в  услужение к  одному кондитеру в
Луисвилле и,  будучи большой искусницей по  части разных пирожков и  тортов,
зарабатывает  немалые  деньги,  и  деньги  эти  все,  до  последнего  цента,
откладываются на выкуп Тома.  Моз и Пит процветают, а малютка бегает по всем
комнатам и находится под присмотром Салли и самих хозяев.
     Без  тетушки Хлои  хижина стоит закрытая,  но  Джордж не  пожалел слов,
описывая, как ее отделают и разукрасят, когда Том вернется домой.
     В  конце письма перечислялись все  предметы,  которые Джордж проходит в
школе,  и  название каждого из них начиналось с заглавной буквы,  снабженной
множеством завитушек. Дальше приводились клички четырех жеребят, появившихся
на конюшне в отсутствие Тома, а заодно сообщалось, что папа и мама здоровы.
     Письмо было  написано слогом сухим и  сжатым,  но  Тому оно  показалось
верхом совершенства.  Он не уставал любоваться им и даже советовался с Евой,
не  повесить ли  его  в  рамке на  стену.  Привести этот  план в  исполнение
помешало только то, что одной стороны листка тогда не было бы видно.
     Дружба между Томом и Евой росла с каждым днем.  На рынке он выбирал для
нее самые красивые букеты,  покупал ей  то  спелый персик,  то  апельсин.  И
сердце его наполнялось радостью,  когда он,  возвращаясь домой, издали видел
ее золотистую головку и слышал детский голосок:
     - Ну, дядя Том, покажи, что ты мне принес сегодня!
     К тому времени,  о котором сейчас идет речь, Сен-Клеры перебрались всем
домом на  свою  виллу на  озере Поншартрен.  Летний зной заставил всех,  кто
только мог, бежать из душного города к этим берегам, куда долетал освежающий
ветер с моря.
     Вилла Сен-Клера, окруженная со всех сторон верандой, выходила окнами на
лужайки и  в  огромный сад,  благоухающий тропическими цветами и растениями.
Его  извилистые дорожки  сбегали  к  самому  озеру,  широкая гладь  которого
искрилась серебром в  лучах солнца,  непрестанно меняясь и  становясь час от
часу ярче и прекраснее.
     День клонился к вечеру.  Огненный закат зажег весь горизонт и отражался
в  воде,  неотличимой  от  неба.  По  озеру,  отливающему золотисто-розовыми
бликами,  легко,  словно призраки,  скользили белые паруса лодок,  а  первые
звездочки мерцали высоко в небе, глядя на свое трепетное отражение внизу.
     Том и  Ева сидели на дерновой скамье в увитой зеленью беседке,  у самой
воды.
     - Знаешь, дядя Том, - сказала девочка, - я скоро уйду туда.
     - Куда, мисс Ева?
     Она встала и подняла руку, показывая на небо.
     Сердце Тома сжалось,  и он вспомнил, как часто ему приходилось замечать
за  последние полгода,  что  Ева  уже  не  может по-прежнему часами играть и
бегать по  саду,  что  ручки у  нее становятся все тоньше и  тоньше,  личико
прозрачнее,  дыхание короче.  Вспомнились ему  и  жалобы  мисс  Офелии,  что
никакие лекарства не помогают Еве от кашля.  Да и сейчас щеки у девочки были
горячие...  Однако мысль,  на которую наводили слова этой доброй женщины, до
сих пор ни разу не приходила ему в голову.
     И  как  раз  в  эту  минуту вдали  послышался встревоженный голос  мисс
Офелии:
     - Ева! Ева! Такая роса, а ты все еще в саду!
     Они вышли из беседки и поспешили домой.
     Мисс Офелия выходила не одного больного на своем веку.  С детства, живя
в  Новой  Англии,  она  умела  распознавать первые признаки того  коварного,
незаметно подкрадывающегося недуга,  который губит столько прекрасных жизней
и  задолго до конца кладет на них печать смерти.  И  мисс Офелия не могла не
заметить у  Евы  легкого  сухого  кашля  и  болезненного румянца,  не  могла
обмануться блеском ее глаз и лихорадочной возбужденностью.
     Она пробовала высказывать свои опасения Сен-Клеру,  но  он всякий раз с
не свойственной ему раздражительностью отметал их в сторону.
     - Будет вам  каркать,  кузина!  Терпеть этого не  могу!  Неужели вы  не
понимаете, что ребенок растет? Быстрый рост всегда ослабляет детей.
     - А этот кашель?
     - Пустяки!  Есть о чем говорить!  Она, вероятно, простудилась, только и
всего.
     - Да,  но у Элизы Джейн,  у Эллен и у Мари Сендерс это начиналось точно
так же.
     - Перестаньте рассказывать мне всякие ужасы! Вы, так называемые опытные
сиделки,  всегда готовы перемудрить.  Стоит ребенку чихнуть или кашлянуть, и
вам уже кажется,  что все кончено.  Следите за  Евой,  не  выпускайте ее  по
вечерам из комнат, не давайте ей утомляться, и она скоро поправится.
     Сен-Клер только говорил так,  а  на самом деле его тревога за дочь день
ото дня становилась все сильнее. Он с волнением наблюдал за Евой и то и дело
твердил,  что ребенок совершенно здоров,  что это желудочный кашель, который
часто бывает у  детей,  а сам почти не отпускал ее от себя,  все чаще и чаще
брал  с  собой на  верховые прогулки и  чуть  не  каждый день приносил домой
рецепты разных укрепляющих снадобий -  "не потому,  что девочке они нужны, а
просто так... вреда от этого не будет".
     А  Ева  всеми  своими помыслами стремилась лишь  к  тому,  чтобы делать
добро,  чтобы согревать лаской тех, кто в этом нуждался. Сердце у нее всегда
было  доброе,  но  теперь  все  в  доме  стали  замечать  в  ней  необычайно
трогательную чуткость к окружающим.  Она по-прежнему проводила много времени
с Топси и другими негритятами, но была не столько участницей их игр, сколько
зрительницей,  по-прежнему смеялась над  забавными проделками Топси и  вдруг
умолкала, и по лицу ее пробегала тень, глаза затуманивались, а мысли улетали
куда-то далеко-далеко.
     - Мама,  -  обратилась она как-то к Мари Сен-Клер,  - почему мы не учим
наших не