кто  распространяет  свое  Я  на  целый  народ  свой,  тот  с  большим
ожесточением и  за себя,  и за  свой народ  становится на точку зрения
эгоизма  по  отношению  к  инородцам  и  чужеземцам.  Расширение круга
внешней  солидарности,  мли  перенесение  эгоизма  с лица на семью, на
народ и на государство, имеет,бесспорно, большое нравственное значение
в жизни  человечества, поскольку  в пределах  данного круга  себялюбие
ограничивается,  перевешивается,  даже  вовсе  вытесняется отношениями
человеколюбивого,  нравственного  характера.   Однако  всем  этим   не
упраздняется в человечестве САМЫЙ  ПРИНЦИП эгоизма, который состоит  в
безусловном  внутреннем  противоположении  себя  и  своего - чужому, в
утверждении бездны  между ними.  Однако эгоизм  прежде всего НЕРЕАЛЕН,
фантастичен, он утверждает несуществующее и невозможное. Считать  себя
исключительным средоточием  вселенной в  сущности так  же нелепо,  как
считать себя стеклянною скамейкою или созвездием Большой Медведицы.
    Если, таким образом,  эгоизм осуждается разумом  как бессмысленное
утверждение несуществующего и невозможного, то противуположный принцип
альтруизма,  психологически  основанный  на  чувстве  жалости,  вполне
оправдывается разумом, как и совестью. В силу этого принципа единичное
лицо  признает,  что  и  другие  существа  суть такие же относительные
центры бытия и живых сил,  как и оно само. Здесь  утверждается правда,
признается то, что  есть. Из этой  правды, о которой  внутренно в душе
каждому   свидетельствует   чувство   жалости,   возбуждаемое  другими
существами, как сродными  и подобными ему,  разум выводит принцип  или
правило отношения ко  всем другим существам:  ПОСТУПАЙ С ДРУГИМИ  ТАК,
КАК ХОЧЕШЬ, ЧТОБЫ ОНИ ПОСТУПАЛИ С ТОБОЙ САМИМ.
    Общее правило  или принцип  альтруизма естествено  расчленяется на
два частные: 1) не делай другому ничего такого, чего себе не хочешь от
других;       2) делай другому  вс„ то, чего сам  хотел бы от  других.
Короче и проще: никого не обижай и всем, насколько можешь, помогай.
    Первое, отрицательное, правило называется правилом справедливости,
второе -  милосердия. Но  такое различие  не совсем  точно. Милосердие
предполагает справедливость, а справедливость требует милосердия,  это
только различные стороны, различные  способы проявления одного и  того
же.
    Между  этими  двумя  сторонами   или  степенями  альтруизма   есть
действительное различие, но нет   и не может быть противуположности  и
противоречия.  Не  помогать  другим  -  значит уже обижать их; человек
последовательно справедливый непременно будет исполнять и  обязанности
милосердия, а человек истинно-милосердный не может быть в то же  время
несправедливым. Эта НЕРАЗДЕЛЬНОСТЬ двух альтруистических правил  очень
важна  как  основание  для  внутренней  связи права  и нравственности,
политики и духовной жизни  общества.
     Логические  требования  альтруизма  всеобъемлющи,  разум не знает
пристрастий и перегородок;  и в этом  он совпадает с  тем чувством, на
котором психологически  опирается альтруизм.  Жалость, как  мы видели,
также  универсальна  и  беспристрастна,  и  в  ней  человек доходит до
"уподобления Богу", потому что  обнимает одинаковым участием всех  без
различия: и  добрых, и  "врагов истины",  и людей,  и демонов,  и даже
"естество пресмыкающихся".  



                               ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ.

                    РЕЛИГИОЗНОЕ НАЧАЛО В НРАВСТВЕННОСТИ.


    Нравственные правила  справедливости и  милосердия, психологически
опирающиеся на чувство жалости, хотя включают в свой объем всю область
живых  существ,   но  содержание   этих  правил   не  покрывает   всех
нравственных отношений даже между человеческими лицами. Прежде  всего:
каким  должно  быть  нормальное  отношение  малолетних  детей,  но уже
способных понимать  нравственные требования  детей, к  их родителям  ?
Ребенок непосредственно  признает ПРЕВОСХОДСТВО  родителей над  собою,
свою ЗАВИСИМОСТЬ  от них,  он чувствует  к ним  БЛАГОГОВЕНИЕ, и отсюда
вытекает практическая  обязанность ПОСЛУШАНИЯ.  Нравственное отношение
детей к родителям  не определяется равенством  и имеет прямо  обратное
значение -  оно основывается  на признании  того, в  чем эти  существа
НЕРАВНЫ между собою. И психологическою основой нравственного отношения
здесь первоначально не может быть  участие в чужом страдании, так  как
родители непосредственно являются для ребенка не со стороны их нужды в
чужой  помощи,  а  со  стороны  их  собственной  помогающей силы в его
нуждах.
    Общий принцип справедливости требует, чтобы мы относились к другим
так, как мы желаем,  чтобы они относолись к  нам самим. Пол это  можно
логически подвести и нравственное отношение детей к их родителям: любя
свою мать, или отца, ребенок хочет чтобы и они любили его. Но эти  две
формы любви имеют между  собою существенное отличие, не  вытекающее из
общего  начала:  в  первом  отношении господствует чувство преклонения
перед высшим и  долг послушания ему,  причем вовсе не  предполагается,
что  ребенок  требует  к  себе  от  родителей  такого  же подчинения и
повиновения.  Можно  утверждать,  что  дети,  почитая и слушаясь своих
родителей, желают такого же отношения к себе со стороны своих  будущих
детей.  Помимо   всякой  проблематической   мысли  о   будущих   детях
нравственное чувство НАСТОЯЩЕГО ребенка  к его родителям имеет  вполне
достаточное  основание  в  действительном  взаимоотношении  между этим
ребенком о его  родителями, именно в  его ВСЕЦЕЛОЙ ЗАВИСИМОСТИ  ОТ НИХ
КАК ОТ СВОЕГО ПРОВИДЕНИЯ -  с этим неизбежно связывается признание  их
существенного превосходства, а  отсюда логически вытекает  обязанность
послушания; таким  образом, сыновняя  любовь получает  свой совершенно
особый характер почтения или благоговения, выводящий ее за общие рамки
простого альтруизма.
    Можно  заметить,   что  и   родительская  любовь,   или   жалость,
представляющая первое коренное проявление альтруистических  отношений,
предполагает  тоже  неравенство,  только  в обратную сторону. Родители
жалеют  детей  ПО  ПОДОБИЮ  с  собою,  как однородных, хотя фактически
неравных с собою, - это неравенство здесь лишь привходящее; тогда  как
специфическое  чувство  детей  к  родителям  по  существу определяется
превосходством   последних,   следовательно,    прямо   основано    на
неравенстве.
    Если  внимательно  наблюдать  ребенка,  старающегося защитить свою
мать от действительной или мнимой обиды, то легко заметить, что в  его
чувствах преобладает гнев и негодование на оскорбителя святыни. Он  не
столько жалеет обиженную, сколько сердится на обидчика. Чувства  этого
ребенка  существенно   сходны  с   теми,  которые   одушевляют  толпу,
защищающую своего идола.
    Все проявления жалости и вытекающего из нее альтруизма существенно
обусловлены равенством, а неравенство является в них лишь случайным  и
превосходящим моментом. Жалея другого, я во всяком случак  уподобляюсь
ему, мысленно  ставлю себя  на его  место, вхожу,  так сказать,  в его
кожу; этим уже  предполагается мое равенство  с ним как  с однородным.
Признавая другого равным себе, сострадающий сравнивает его состояние с
таким же своим и  из их одинаковости выводит  нравственную обязанность
участия и помощи.
    Чтобы жалеть  другого, нужно  ПРИРАВНИВАТЬ его  к себе  или себя к
нему,  тогда   как  предполагаемое   существенное  неравенство,    или
инородность,  исключая  мысль  об   ОДИНАКОВЫХ  состояниях,  в   корне
подрывает  жалость  и   всякое  альтруистическое  отношение.   "Дважды
рожденный" индус безжалостен к судрам; основывая свое отношение к  ним
на неравенстве, т.е. именно на невозможности приравнять себя к ним, он
не может ставить себя на   их место, уподоблять их состояния   своим,-
не может принимать в них участие.
  Здесь признание неравенства  есть чисто отрицательное,   разрывающее
связь  существ, порождающее  или оправдывающее всякие  безнравственные
отношения.  Другой  характер   имеет  то  положительное   неравенство,
которым  определяется  сыновняя  любовь   ил  благочестие. Неравенство
плантатора   с негром  упраздняет   солидарность чувств  и   интересов
между   ними;  преимущество   родителей  перед   детьми обусловливает,
напротив,    их  солидарность,    служит   основанием    особого  рода
нравственных   отношений.     Здесь  естественный   корень РЕЛИГИОЗНОЙ
НРАВСТВЕННОСТИ, которая представляет особую, важную область в духовной
природе человека, независимо от положительных религий и метафизических
систем. 
    С   прошлого   столетия,   когда   появилась   книга  Де-Бросса  о
"богах-фетишах",  стало  распространяться  мнение,  получившее большую
популярность   под   влиянием    позитивной   философии   О.    Конта.
Первоначальною  формой  религии,  согласно  этому  мнению,  признается
ФЕТИШИЗМ, т.е. обоготворение случайно обративших на себя внимание  или
произвольно  выбранных  вещественных  предметов,  частию  натуральных,
частию даже искуственных. Зачатки или же остатки такого  вещественного
культа, несомненно, замечаются всегда и во всех религиях, но признание
этого  фетишизма  за  основную  и  первоначальную религию человечества
помимо  несогласия  с  историческими  свидетельствами и показателями о
верованиях  дикарей  заключает  в  себе логическую нецелесообразность.
    Чтобы признать камень, кусок дерева или раковину за бога, т.е.  за
существо  высшего  значения  и  могущества,  необходимо  уже  в  своем
сознании иметь понятие о высшем существе. Откуда же получается понятие
божества,  Те  вещественные  предметы,  которые  делаются  фетишами  и
идолами, сами по себе - в своей наличной, чувственной действительности
- не имеют признаков высшего существа. Значит, это понятие взято не от
них. Несомненно, что человек по природе своей способен иметь понятие о
высшем  существе.  Всякое  понятие,  хотя  бы  и присущее потенциально
человеческому разуму и в этом смысле врожденное, для своего перехода в
ДЕЙСТВИТЕЛЬНОЕ сознание требует  известных ощутительных впечатлений  и
восприятий, которые вызывают это потенциальное понятие к проявлению  и
дают ему его живую, конкретную форму, подвергающуюся затем дальнейшему
умственному процессу расширенияи углубления, осложнения и очищения. Но
действительное   впечатление   от   куска   дерева    не  представляет
достаточного основания, чтобы впервые  вызвать в уме понятие  о высшем
существе  или  служить  к   его  первоначальному  образованию.   Более
подходящими в этом  отношении можно признать  впечатления от солнца  и
луны, рек  моря и  т.д. Когда  дело идет  о первоначальном образовании
какого-нибудь основного понятия в человеческом сознании, нужно иметь в
виду не взрослого человека,  а ребенка. Но совершенно  несомненно, что
для  ребенка  гораздо  ощутительнее  его  зависимость от его матери (а
потом  отца),  чем  от  солнца,  реки,  грозы.  Впечатления,  изначала
получаемые им  от родителей,  содержат в  себе достаточное  основание,
чтобы вызвать в нем понятие о высшем существе и те чувства        б  л
агоговейной любви, а также  страха перед несоизмеримой силой,  которые
связаны с этим понятием  и составля ют основу  религиозного отношения.
Фактически несомненно  и совершенно  понятно, что  дети до  известного
возраста ВОВСЕ НЕ ОБРАЩАЮТ ВНИМАНИЯ НА САМЫЕ КРУПНЫЕ ЯВЛЕНИЯ  ПРИРОДЫ:
солнце  для  них  не  ьолее  замечательно,  чем  простая лампа, и гром
небесный производит на  них не больше  впечатления, чем стук  домашней
посуды.
    Не в  виде случайных  фетишей и  рукодельных идолов,  а также не в
виде  величественных  или  грозных  явлений  природы, а в живом образе
родителей  впервые   воплощается  для   младенствующегочеловека   идея
Божества. Поэтому, вопреки господствующему  мнению, с самого начала  в
религии нравственный элемент имеет  хотя не исключительное, но  весьма
важное  значение.  По  своей  первоначальной  природе  божество  имеет
преобладающий характер ПРОВИДЕНИЯ.
    Сперва  Провидение  воплощается  в  матери. При беспорядке брачных
отношений на низших ступенях общественного развития значение матери  и
культ  материнства  остается  преобладающим;  различные  народы, как и
отдельный  человек,  пережили  эпоху  матриархальную,  следы   которой
сохраняются  и  доселе  в  исторических  свидетельствах,  в переживших
обычаях,  а  также  и  в  современном  быту  некоторых  дикарей.  Но с
установлением   патриархального   родового   быта   роль    Провидения
сохраняется для матери лишь во время материальной зависимости детей от
нее как от своей кормилицы  и первой воспитательницы. Тут для  ребенка
мать  есть  единственное  высшее  существо; но, достигая сознательного
возраста, он видит, что сама  мать находится в зависимости от  другого
высшего существа - его отца, кормителя и защитника всей семьи; он есть
настоящее провидение,  и на  него естественно  переносится религиозное
почитание.

    Религиозное  отношение  детей  к  родителям  как  к  своему живому
Провидению,  естественно  возникающее   в  первобытном   человечестве,
проявляется  с  полной  ясностью   и  силою,  когда  дети   становятся
взрослыми,  а  родители  УМИРАЮТ.  Почитание  умерших  отцов и предков
занимает,     бесспорно,     первостепенное     место     в   развитии
религиозно-нравственных   и   общественных   отношений   человечества.
Огромная китайская нация  до сих пор  живет этою религией  предков, на
которой  основан  весь  социальный,  государственный  строй  (19 век).
Отношение к живым родителям, хотя и есть первое основание религии,  не
может,  однако,  сохранять  чисто  религиозный  характер: этому мешает
повседневная  близость  и  взаимодействие.  К  тому  же, когда ребенок
подрастает,  он  от  своего  живого  отца  узнает  об умершем предке и
предках как о предмете уже установившегося религиозного почитания,  и,
таким  образом,  религия  наличных  родителей  естественно поглощается
культом родителей  отшедших, облеченных  в таинственное  величие. Отец
при жизни становится  лишь кандидатом в  боги, а пока  лишьпосредником
действительного  бога  -  умершего  предка.  Не  страх,  а смерть дает
человечеству новых богов.
    Известная  теория,  глвный  представитель  которой  есть   Герберт
Спенсер, из почитания умерших  предков выводит всю религию.  Предметом
религии всегда  были деятельные  человекообразные существа,  или духи.
Едва ли можно  сомневаться, что первообразом  духов были души  умерших
предков (стихийные дух  в России -  дедушка водяной, дедушка  домовой,
дедушка  леший  и  т.д.  ).  Самая  распространенная форма фетишизма -
поклонение  камням  -  находится  в  несомненной зависимости от культа
умерших. Так  у семитов  священные камни  так и  назывались: БЕТ-ЭЛЯМИ
или БЕТ-ИЛЯМИ, т.е. домами божьими. То же должно сказать и о деревьях.
    Религия первобытной семьи человеческой определяется представлением
отца,  или  ближайшего  предка,  сначала  живого, потом умершего. Этот
свой, частный родитель есть высшее начало для семьи, источник ее жизни
и благополучия, предмет  почитания, благодарности и  послушания, одним
словом,  ее  Провидение.  Естественным  историческим ростом образуются
боги  общинные,  племенные,   народные,  пока,  наконец,   религиозное
сознание  объединенного  в  мысли,  если  не  на деле, человечества не
достигло   идеи   всеобщего   Отца   небесного   с  Его  всеобъемлющим
Провидением. 

    Представление  ребенка  о  своих  родителях,  членов  рода  о духе
предка-родоначальника,   предствление    целых   народов    о    богах
национальных, общечеловеческое представление о едином и всеблагом Отце
всего существующего весьма различны между собою; так же различаются  и
ФОРМЫ КУЛЬТА.  Реальная связь  отца с  детьми не  нуждается ни в каких
особых установлениях и посредствах; но связь с невидимым духом  предка
должна быть поддерживаема чрезвычайными способами: так как он не может
разделить обыкновенного  стола человеческого,  а питается  испарениями
крови, то его  надо кормить жертвами.  Жертвы домашние родовому  духу,
естественно,  отличаются  от  жертв  всенародных  богам  национальным,
вездесущий Отец вселенной вовсе не требует никаких вещественных жертв,
а  только  поклонения  в  духе  и  истине.  Но  при  всем том сыновнее
отношение к высшему сушеству на всех этих различных степенях  остается
в  сущности  одно  и  то  же.  Самый  грубый  каннибал,  как  и  самый
совершенный праведник, поскольку оба  они религиозны, сходятся в  том,
что одинаково хотят  творить не свою волю, а волю отца. Это одинаковое 
и всегда  себе   равное  сыновнее  отношение  к  высшему  и составляет 
тот принцип   истинного    ПИЭТИЗМА,   который    связывает   религию    
с нравственностью  и   может  называться   как  религиозным   началом  
в нравственности, так и правственным началом в религии.  
    Можно ли утверждать  это начало как  общеобязательное нравственное
правило  наряду  с  принципами  аскетизма  и  альтруизма,  По-видимому
сыновнее отношение к  высшей воле зависит  прежде всего от  веры в эту
волю, а этой веры нельзя требовать  то того у кого ее не  имеется:. Но
тут есть недоразумение. Признание высшего  над собою не зависит ни  от
каких определенных  представлений ума  и, следовательно,  ни от  каких
положительных верований, а в ОБЩНОСТИ своей оно несомненно обязательно
для  всякого   разумно-нравственного  существа.   Ибо  всякое    такое
существо, стремясь к своей жизненной цели, необходимо убеждается,  что
ее  достижение  не  нахолится  во  власти  человеческой,  т.е.  всякое
разумное существо  приходит к  признанию своей  ЗАВИСИМОСТИ то чего-то
невидимого  и  неведомого.  Отрицать  такую  зависимость   невозможно.
Спрашивается только: то, от чего я завишу, имеет смысл или нет ?  Если
не  имеет,  то   значит,  и  мое   существование,  как  зависящее   от
бессмыслицы, тоже бессмысленно, и  в таком случае вовсе  не приходится
говорить о  каких бы  то ни  было разумно  - нравственных  принципах и
целях, ибо они  могут иметь значение  только при уверенности  в смысле
моего существования, только под условием разумности мировой связи, или
преобладания смысла  над бессмыслицею  во вселенной.  Если моя  высшая
духовная природа есть только случайное явление, то аскетическая борьба
с плотью вместо усиления моего духовного существа может привести к его
уничтожению,  а  в  таком  случае  зачем  я  буду  следовать  правилам
воздержания и лишать себя реальных удовольствий для пустого призрака ?
Точно так же если при отсутствии осмысленного нравственного порядка  в
мире наша  деятельность на  благо ближних  может приносить  этим самым
ближним вместо  желаемой пользы  только вред,  то нравственный принцип
альтруизма   упраздняется   внутренним   противоречием;   предполагая,
например, что  сущность мира  есть слепая  и бессмысленная  воля и что
всякое бытие по существу своему  есть страдание, с какой стати  буду я
усиливаться  помогать  своим  ближним  в поддержании их существования,
т.е.  в  деле  увековечения  их  страдания,  - при таком предположении
логичнее будет из чувства жалости приложить все старания к тому, чтобы
умертвить возможно большее число живых существ.
    Сознательно и разумно делать добро я могу только тогда, когда верю
в добро, в его объективное, самостоятельное значение в мире, т.е. верю
в  нравственный  порядок,  в  Провидение,  в  Бога. Эта вера логически
первее всех положительных религиозных воззрений и установлений,  равно
как и метафизических  учений, и она  в этом смысле  составляет то, что
называется естественною религией.

    От  естественной  религии  получают  свою  разумную  санкцию   все
требования  нравственности.  Положим,  разум  прямо  говорит  нам, что
хорошо подчинять плоть духу, хорошо помогать ближним, признавать права
других  как  свои  собственные;  но  для  того,  чтобы  слушаться этих
внушений разума, нужно верить в  него, верить, что добро, которого  он
от  нас