град и заочно
приговорен к смертной казни.  Приговор не был отменен, просьбы о помиловании
не поступало. Какой же он полковник?
     Профессор улыбнулся:
     --  Вот  вы  --  политик.  Если  вас  завтра  назначат   дворником,  вы
перестанете быть политиком? Нет. Просто вашей аудиторией будет не Госдума, а
метлы  и мусорные  баки. Можно  человека разжаловать, можно расстрелять.  Но
если он  по духу своему  полковник, а особенно полковник-разведчик, им  он и
останется. Даже мертвый.  Из этой же категории и  полковник  Аарон Блюмберг.
Это у него сейчас такая фамилия.
     -- А настоящая? -- спросил Шишковец.
     -- Арон Мосберг.
     -- О Господи!
     --  Это одна из самых старых и уважаемых чекистских фамилий. Отец Арона
был  расстрелян,  мать  отсидела  двенадцать  лет,  сам  он  воспитывался  в
специнтернатах  для  ЧСИР.  Знаете  эту  аббревиатуру?  Член семьи изменника
Родины. У  него  могла быть блестящая карьера в КГБ. Просто  феерическая. Он
был самым  молодым полковником  в  истории советской разведки. Но  он выбрал
другой путь. И я сейчас даже не могу сказать: к сожалению или к счастью.
     Шишковец нахмурился. Профессор явно позволял себе лишнее. К  тому же он
все время вел  свою  линию  в разговоре, легко игнорируя попытки собеседника
перевести речь в другую плоскость. И это тоже раздражало Шишковца. Пора было
наконец поставить Профессора на место.
     --  Давайте  будем  придерживаться  общепринятых   терминов,  --  мягко
предложил он.  --  Мы  можем  как  угодно  относиться  к  деятельности этого
Блюмберга или Мосберга, но для России, которая об®явила себя правопреемницей
Советского Союза, он -- преступник,  осужденный на смертную казнь  за измену
Родине. Воспримем это как  данность. Вы  меня  поняли? И давайте  больше  не
возвращаться к этой теме.
     Профессор  допил  кофе,  вынул  из  диктофона  кассету,  сунул  ее   во
внутренний  карман  своего  коричневатого, бугрящегося на  крупных мосластых
плечах пиджака. Потом вызвал дежурного, приказал:
     -- Линию с Москвой, срочно.
     Он назвал номер линии. Шишковец знал этот номер.  Это  был прямой канал
связи с одним из ближайших помощников президента.
     --  И билет до Москвы на первый утренний рейс, --  продолжал Профессор.
--  В  туристский класс.  Спокойной ночи, Андрей  Андреевич.  Извините,  что
попусту вас потревожил.
     -- Вы хотите сказать, что улетаете в Москву?
     -- Да.
     -- Но...  заседания Балтийского клуба  не  закончились.  И вы должны...
Профессор усмехнулся:
     -- Пытаюсь припомнить такой  же  дурацкий разговор за последние хотя бы
года три -- нет, не  припоминается. Я  вам, голубчик, ничего не должен. И вы
мне ничего не должны. Не  знаю, как у  вас, а у  меня кредитор всего один. Я
должник России. И только. Ваше  положение выше моего. И вы можете отдать мне
приказ. Но сделать  это  сможете единственным способом.  Обратиться к своему
руководству, оно обратится к моему, а мое  руководство, если  сочтет нужным,
отдаст мне  приказ.  Вот этот  приказ  я  буду  обязан выполнить.  И никакой
другой. Разумеется, кроме прямого приказа президента. Я пригласил вас на эту
встречу, чтобы вы из первых рук получили информацию огромной, стратегической
важности.  Вас она не  интересует. Что  я  могу сказать?  Ничего. Полагаю, в
Москве  есть люди, которые  менее озабочены собственными  амбициями. А  если
таковых и  там нет,  мне  придется уйти в отставку и с деревенской завалинки
смотреть, как распадаются остатки того, что было когда-то великой Россией.
     Шишковцу недаром прочили большое  будущее. Он  умел правильно оценивать
ситуацию   и   быстро    принимать   решения.   Он   вдруг    ощутил    себя
мальчишкой-первокурсником  перед  этим старым  жилистым  грифом,  в  котором
чувствовались такая сила и уверенность  в  своих силах и правах,  которым не
было логического об®яснения, но  которые были основой  этого человека. Более
того, Шишковец  ощутил,  что  такие люди, не  мелькающие  на  телеэкранах  и
газетных полосах, не известные никому, --  они-то как раз  и  есть настоящие
властители   государства,   какие   бы  должности  они   ни  занимали.   Они
действительно   служили   России,  верили  в  это,  и  эта  вера  давала  им
фактическую, а не  назывную власть в стране. На их фоне даже самые известные
и  авторитетные  политики  выглядели  не  более  чем  марионетками,  которых
заставляет двигаться скрытый за кулисами кукловод. Одним из таких кукловодов
и был этот жилистый, мосластый старик. И Шишковец понял, что сейчас решается
его  будущее. А в таких случаях уязвленное  самолюбие плохой  советчик,  его
лучше на время запрятать поглубже в карман.
     Это Шишковец и сделал.
     -- Прошу меня извинить, --  сказал он. -- Я не придал должного значения
срочности и серьезности вашего вызова. Я слушаю вас очень внимательно.
     Профессор сунул в щель диктофона кассету и нажал кнопку "Play".
     * * *
     На хорах произошло какое-то движение, зажегся неяркий свет над органным
пюпитром,  прозвучали  первые, не очень уверенные аккорды.  Несколько  минут
Профессор и полковник Блюмберг молча слушали, потом Профессор спросил:
     -- Что это?
     -- Не  знаю.  Какой-то  хоральный прелюд, скорее всего.  Мне  так  и не
хватило времени послушать серьезную музыку. Вам тоже?
     -- Да.
     -- Диктофон  лучше  вынуть  и положить между нами на кресло. А  то  мой
голос  будет  резаться, а  ваш чрезмерно усиливаться.  Зачем  давать  лишнюю
работу расшифровщикам?..
     * * *
     Шишковец остановил запись.
     -- Диктофон? -- переспросил он.  --  Откуда он знал, что вы записываете
разговор?
     Профессор только что не развел в стороны большими мосластыми руками.
     -- Даже не знаю, как вам ответить. Он просто знал, и все.
     -- У него был детектор? -- предположил Шишковец.
     -- Какой детектор? При чем тут детектор? Ему не нужен никакой детектор.
У  профессионала такие  вещи просто в крови, в генах. Вы же  знаете, в какой
момент выкрикнуть лозунг, чтобы его подхватила толпа?
     -- В общем, да.
     -- Вам  нужен для этого детектор? Подсказчик? Нет. -- Считая об®яснение
законченным   и  исчерпывающим,   Профессор  пустил   остановленную  Андреем
Андреевичем запись.
     * * *
     "Профессор.  Я не сомневался, что  эта  встреча состоится,  как  только
увидел тебя в ложе прессы. Зачем тебе понадобился этот маскарад?
     Блюмберг. Почему  маскарад?  Я  экономический  эксперт,  мое  агентство
официально  аккредитовано в пресс-центре  Балтийского клуба. Я просто не мог
игнорировать событие такой важности.
     Профессор. Это твои телевизионщики пишут там все подряд?
     Блюмберг. Да, я нанял эту группу.
     Профессор. Зачем?
     Блюмберг.  Давайте не будем тратить на это время. Сами вы это прекрасно
знаете,  а  тому,  для  кого  предназначена эта  кассета,  об®ясните  своими
словами. Нет у меня никакого настроения читать лекции  для ваших толстомясых
боссов..."
     * * *
     "Толстомясые боссы"  не очень понравились Шишковцу, но Профессор жестом
попросил его не останавливать запись.
     * * *
     "Блюмберг.  Встречный вопрос, коль уж мы  затронули эту тему.  Как  вам
удалось  поставить на уши все контрольные телесистемы Германии? И меньше чем
за  сутки. Понимаю:  в Союзе,  то  есть в  России, там довольно приказа.  Но
здесь, в чужой стране?
     Профессор.  Мы  сотрудничаем.  У нас  много  общих  врагов.  Наркотики,
терроризм.
     Блюмберг. Значит,  под маркой  поиска  террористов  вы и провернули это
дело? На пару часов раньше -- и вы бы меня засекли.  Я как-то и сам не сразу
понял, что происходит.
     Профессор. Значит, это был ты?
     Блюмберг. Мои люди. Все данные о каждом человеке, который имел  хотя бы
косвенное отношение к переговорам, зафиксированы и хранятся в сейфе.
     Профессор. И что ты будешь с этой информацией делать?
     Блюмберг. Это будет зависеть  от  того,  что будете делать вы. Давайте,
учитель, немного посидим  и помолчим. Я  мечтал  об этой минуте двадцать три
года..."
     * * *
     Странная, глубокая тишина храмового зала. Негромкий орган.
     * * *
     "Блюмберг. Как вы жили все эти годы. Профессор?
     Профессор. Работал. А ты?
     Блюмберг. Тоже.
     Профессор. Я прочитал  обе твои книги. Ну, про нравы нашей конторы  я и
без тебя знал. А книга про французский Иностранный легион очень понравилась.
Как тебя туда занесло?
     Блюмберг. Я прослужил там пять лет. Хотел забыть, что я русский.
     Профессор. Не удалось?
     Блюмберг. Нет.
     Профессор. Пишешь еще?
     Блюмберг.  Нет. Все,  что  я  знал,  я написал. А  выдумывать скучно  и
недостойно этого странного и, в общем, высокого ремесла. Занимаюсь бизнесом.
     Профессор. И преуспел, насколько я знаю.
     Блюмберг. Преуспел? Может  быть. Я как-то об этом  не думаю. Ну, есть у
меня  миллионов  двадцать. Но знаете, за что бы я их все до последнего цента
отдал?  Чтобы оказаться с  вами во  дворе  Елисеевского гастронома,  взять у
грузчиков две бутылки "Кавказа" по трешке и выхлестать их там же "из горла".
Как мы однажды с вами и сделали. Помните, надеюсь?
     Профессор. Конечно, помню.
     Блюмберг.  Парадоксально,  но  даже  на  разных сторонах  баррикады  мы
работали для одной цели. И самое поразительное другое. То, чего никто из нас
не ожидал: мы ее достигли.
     Профессор.  У  нас  были разные  цели. Ты  разрушая  систему снаружи, я
пытался реформировать и укрепить ее изнутри. Можешь радоваться:  ты оказался
более прав.
     Блюмберг.  Рано  радоваться. Итог происшедшего не осознан.  И  не скоро
будет осознан. И не поддается прогнозу будущее. Это самое тревожное.
     Профессор. Рад, что ты  это понимаешь. Ты не хочешь расспросить  меня о
России?
     Блюмберг.   Вы  знаете  о  ней  не   больше   меня.   При   всей  вашей
информированности. Или даже меньше. Потому что я смотрю на нее снаружи, а вы
изнутри.
     Профессор. А вот эту вещь я знаю. Это Пассакалья Баха. Помолчим..."
     * * *
     Пауза. Негромкий орган. Еще пауза.
     * * *
     "Блюмберг.  А теперь переверните кассету и поговорим  о деле.  Чем были
вызваны нынешние переговоры?
     Профессор. Никаких переговоров не было.
     Блюмберг. Мы говорим сейчас  не для средств массовой информации, а  для
людей,  принимающих  решения.  Переговоры  были.  Про  списки  участников  я
упоминал. Могу добавить, что у меня есть несколько записей встреч российской
делегации с прибалтами. Секретных встреч. Если называть вещи своими именами,
прибалты  послали  Россию с  ее  балтийскими  претензиями куда подальше. Без
обиняков. Их поддержали, по существу, скандинавы и немцы. Я не говорю сейчас
о том, разумно ли и  справедливо ли это. Я просто констатирую факт. И вопрос
у меня такой: кто инициировал эти переговоры и почему?
     Профессор. Я был категорически против.
     Блюмберг. Но ваше мнение, как всегда, игнорировали? Вам это не надоело,
учитель? Итак, для чего были начаты эти переговоры?
     Профессор. Что именно ты хочешь узнать?
     Блюмберг. Я хочу понять, что  представляет из себя  сегодняшняя Россия.
Можно  ли  считать  эти переговоры  знаком  того,  что  Россия  отныне будет
выступать с открытым забралом, что ее политика будет прозрачна и  моральна и
она будет черпать силы из понятия международной солидарности и национального
достоинства. Или же  эти  переговоры просто очередная непродуманная  даже на
полхода вперед дурь?
     Профессор. Дурь..."
     * * *
     Шишковец остановил пленку.
     --  Прошу  извинить,  но  мне хотелось бы получить об®яснения.  Как  вы
знаете,  я был одним из инициаторов этих переговоров...  Кстати, откуда он о
них узнал?
     --  Я  же об®яснил  вам,  Андрей Андреевич,  что  он  профессионал.  Не
заставляйте меня повторяться.
     --  Согласен,  профессионал. Но почему переговоры  -- дурь?  И главное:
почему вы с этим согласны?
     Профессор приоткрыл  фрамугу, впуская  в прокуренную Шишковцом  комнату
прохладу  весеннего  консульского сада, немного  постоял  у окна,  глядя  на
садовые фонари, и обернулся к вице-премьеру:
     --  Я отвечу  вам  словами полковника. Вы  уверены, что  политика новой
России будет  основана  на  полном  доверии к партнеру, будет  прозрачной  и
исходящей из общих принципов гуманности, уважения национального  достоинства
и международного сотрудничества?
     --  Разумеется,  --  подтвердил Шишковец.  --  Мы  декларировали  такую
позицию России и намерены ее придерживаться.
     --     Все     международные     рынки     тесно     поделены     между
странами-производителями,  в  их отношениях сформировалась  сложная  система
взаимных  компромиссов,   позволяющих  поддерживать  мировой   экономический
порядок. С чем придет на этот рынок Россия?
     -- Россия -- богатейшая страна. Нефть, лес, алмазы. Мне ли вам говорить
об этом!
     -- Нефть, лес и алмазы  у нас будут покупать. По  бросовым, минимальным
ценам. Сдирая три шкуры за транспорт. Устроит это Россию?
     -- Нет, разумеется. Мы будем требовать справедливого отношения к себе.
     -- Вам бы, Андрей Андреевич, родиться лет через пятьсот. К тому времени
мировое сообщество, может быть,  примет  вполне цивилизованный вид. Обратите
внимание на оговорку: я сказал "может быть". Сейчас  этого и близко нет. Вот
вам  пример:  нынешние  переговоры.  Хоть  кто-нибудь услышал наши призывы к
справедливости? Хоть кто-нибудь откликнулся на них?  Скажу  вам больше: хоть
кто-нибудь  озаботился  тем,  что  загнанная  в  угол  новая  Россия   может
представлять для  мирового  сообщества  не меньшую опасность, чем  Советский
Союз? Ответ  вы  знаете: нет. До нас никому нет  дела, все делят свой пирог.
Так для чего нам были нужны эти переговоры?
     --   Такова   политика   новой   демократической   России:   честность,
равноправие,  справедливость.  Это  мы  и  продемонстрировали   на  нынешних
переговорах. Что заставило вас так глубоко задуматься?
     -- Вы не похожи на дурака. Нет, не похожи.
     -- Спасибо, -- нервно ответил Шишковец.  --  Что  привело вас к  такому
выводу?
     Не ответив, Профессор нажал на диктофоне кнопку "Play".
     * * *
     "Блюмберг. А  это какая-то часть хорошо  темперированного  клавира.  Вы
знаете эту вещь?
     Профессор.  Практически так же, как все:  смутно.  Знаю,  что это я уже
когда-то  слышал.  И вспоминаю  не  музыку, а  себя в те  времена, когда эту
музыку слышал. Тогда я был, пожалуй, счастливее.
     Блюмберг.  А я,  пожалуй, нет. Мне было  что терять.  Сейчас -- нечего.
Только иллюзии.  А они не стоят сожаления. Я помню вашу теорию, Профессор. О
том,  что  если  бы  после  сталинщины  страна  встала  на путь  нормального
развития, приняла  бы  участие в плане Маршалла  и  отказалась  бы  от своих
геополитических притязаний, то  не возникло бы никакого кризиса.  В то время
вы не  могли, конечно, знать, какого рода кризис возникнет, что это будет не
кризис, а  будничное, в  один  день,  исчезновение  СССР. Я  не без скепсиса
относился  к вашим теориям. И  лишь  в  памятные дни 91-го  понял, что  ваши
прозрения были поистине пророческими.
     Профессор. У меня было больше информации, чем у других. И относился я к
ней как к информации, и только. Если бы в Политбюро не поверяли каждое слово
идеологией, они сами пришли бы к этому выводу. В нашей стране очень нетрудно
стать пророком.
     Блюмберг. Вернемся  к  действительности.  У  России три  пути.  Как  вы
понимаете, я  говорю  это не  для  вас, а  для тех,  кто  будет  слушать эту
кассету. Вы все  это  и без  меня  прекрасно  знаете. Первый путь -- тот,  о
котором  мы   говорили.   Прозрачная   политика,   сотрудничество,   честная
конкуренция. Нужно ли говорить, к чему этот путь приведет?
     Профессор.  Не нужно.  На этот вопрос в состоянии ответить любой идиот.
Стоит лишь его задать. Ты задал. Этого достаточно..."
     * * *
     Шишковец остановил диктофон.
     -- Как я  понял, вы придаете  огромную важность этому разговору. Пока я
не ощутил этой важности. Но ваш авторитет для меня -- гарантия. Поэтому я не
хочу пропускать  никаких мелочей. Я хочу полной ясности. И полагаю, что имею
на это право.
     --  Безусловно, -- согласился Профессор. --  Я  вам  благодарен за  это
внимание.
     -- В таком случае  раз®ясните мне, к чему приведет Россию путь открытой
политики  и  тесного  международного  сотрудничества.  У   меня   есть  свое
понимание.  Я хочу  узнать,  как  это  видится вам. Как  я  понял, тут вы  с
полковником Блюмбергом единодушны.
     --  России никто  не даст равных возможностей на мировом  рынке.  Через
пять  лет  она превратится в колониальный придаток Европы, снабжающий другие
страны   дешевым   первичным  сырьем   и  очень  дешевой  рабочей  силой.  О
внутриполитической обстановке я не говорю, потому что  это  другая  тема, не
имеющая  отношения к нашему разговору.  Истории чужда  благодарность.  Уже и
сегодня  мало кто помнит, что мы дали  независимость Прибалтике и  разрушили
Берлинскую  стену.   А  экономика  и   благодарность   --  это  вещи  вообще
несовместные. Они существуют  в разных измерениях и никогда не пересекаются.
Идеализм всегда оборачивается трагедией.
     -- Вы считаете руководителей России идеалистами?
     -- Не  всех, --  подумав,  ответил  Профессор.  -- Вы согласны  с  моим
прогнозом по первому варианту?
     -- Я вынужден согласиться. Нынешние переговоры доказывают вашу правоту.
Я соглашаюсь, но делаю это с очень тяжелым сердцем. Да, с очень тяжелым! И я
хочу, чтобы вы это знали!
     Неожиданно  для  Шишковца  Профессор  улыбнулся,  вытряхнул в  корзину,
переполненную   окурками,  хрустальную  пепельницу  и  поставил   ее   перед
вице-премьером.
     -- Курите, голубчик, курите! Разговор для вас не из  легких, а сигарета
отвлекает.  Сам-то  я не курю уже лет десять, но люблю, когда рядом курят. И
дым  нюхать приятно, и вообще -- как-то противно и одновременно приятно, что
сам не куришь. Во  всем  нашем  разговоре мне больше  всего понравились ваши
последние  слова.  С  тяжелым сердцем. Да,  с  тяжелым сердцем  мы вынуждены
признать,  что мир  не  готов  принять в свои  ласковые об®ятия  доверчивого
теленка, который именует себя новой демократической Россией.
     Он включил диктофон.
     * * *
     "Блюмберг. Второй вариант  более реален.  У России  еще  есть кое-какие
сырьевые  резервы, есть  и прорывы в  высокие технологии, особенно в области
вооружений.  Мировой  рынок  полон явных  и  скрытых противоречий. Умелое их
использование  может дать России шанс потеснить  конкурентов и оттягать свою
долю  мирового пирога. В  России,  правда,  нет  менеджеров,  которые  умеют
работать  на мировом  рынке, но это  вопрос  в конечном  счете  решаемый. Уж
знаниями да и  самими  менеджерами  Запад охотно  поделится.  Для них  такой
вариант развития России -- самый благоприятный. Он безопасен. Как в военном,
так и в экономическом отношении.
     Профессор. Насколько этот  вариант, по-твоему, приемлем с точки  зрения
российского руководства?
     Блюмберг.  Вопрос не ко мне, а к руководству.  Не думаю, что  приемлем.
Нет,  не  думаю.   Он   обрекает   Россию  лет  на  пятнадцать  --  двадцать
полуколониального развития,  на роль страны  из  развивающегося  мира, вроде
Монголии или  Индии. Внутренняя  политическая закрутка  общественного мнения
России слишком сильна,  чтобы  смириться  с  этим.  Эту закрутку, это мнение
несут депутаты  всех  уровней. Нет,  они не  пойдут по этому  пути.  Значит,
остается третий..."
     * * *
     Профессор остановил запись.
     --  По этому  пункту у  вас есть  вопросы?  Шишковец  немного подумал и
покачал головой:
     -- Нет. Включите, пожалуйста, продолжение записи...
     * * *
     "Блюмберг.  О третьем пути я буду  говорить более подробно.  Не потому,
что это для вас новость. Не потому, что он новость для людей,  которые будут
слушать  эту  запись. Нет,  по другой причине.  Я хочу,