тывать. Приходится  ориентироваться  на  своих. Кто бы  они ни
были. Кэп давно уже отошел  от  преступной деятельности и  занимается только
бизнесом.
     --  Я  бы  охотно  согласился  с  тобой,  если  бы не разговор, который
состоялся в этой же комнате  десять минут назад.  И если бы не  тот арсенал,
который перекочевал из кармана Кэпа и его громил в руки твоих шустрых ребят.
Если  это не  признак преступной деятельности, то я просто не понимаю, о чем
мы  говорим. Кстати, могу  сделать  тебе  комплимент.  Если  ты готовил  эту
команду, то я перед тобой преклоняюсь. Мои, например, не умеют так работать.
У меня ребята -- бойцы. А твои -- чистильщики, райнеры. Я сначала  принял их
и тебя, кстати, за боевых пловцов. Возможно, они и были  боевыми пловцами. И
наверняка неплохими.  А ты не думай, что я, сухопутная крыса,  в этом ничего
не  понимаю.  Нагрузка  на  боевого  пловца раза  в  четыре больше,  чем  на
спецназовца.  При прочих равных условиях. Но твои ребята сейчас -- не боевые
пловцы. Они --  оперативники суперкласса.  Их можно с вертолета  выбросить в
десятитысячную толпу, они сделают все, что  нужно, и  уйдут  так,  что никто
ничего  не заметит.  Единственный  вопрос,  который  я себе  при этом задаю,
простой и, возможно, глупый: зачем тебе такая команда?
     -- Кэпу пришлось быть агрессивным, потому  что  ты его к этому вынудил.
Если бы ты не украл Мазура, ничего бы и не было.
     -- Кроме того,  что Мазура  нашли бы  дней через десять на какой-нибудь
отмели  в Балтике,  --  мирно заметил я. -- А  если бы вы столь  эффектно не
появились, в бойлерной лежал бы  не Кэп, а  я.  Ты по-прежнему считаешь Кэпа
добропорядочным гражданином, с которым государство может сотрудничать в деле
восстановления дееспособности порта города К.?
     -- Ни хера ты не  врубаешься,  --  заявил Егоров. --  Ни хера. Понял? А
лезешь, твою мать!
     --  Санек, это просто потому,  что мы  плохо  понимаем друг  друга,  --
терпеливо  об®яснил я. --  Перед нами  поставлены  разные  задачи.  Я  играю
какую-то роль в вашей игре, а ты  с Профессором  ведешь эту игру. Решай сам.
Но  учти, я  не  привык  быть подсадной уткой.  И я тебе  скажу,  почему  вы
проиграете.
     -- Не очень понимаю, о чем ты говоришь, но скажи, -- согласился Егоров.
     --  За вами -- огромное государство, десятки спецслужб, разных важных и
неважных учреждений. Государство, в общем. А это значит, что ни один человек
не принимает самостоятельного и окончательного  решения.  Даже  президент. У
него  штат советников, кабинет  министров и  все такое прочее. Что дает шанс
одиночке выиграть у государства? Да только то, что он  свободен и  принимает
решения  сам.  И  мгновенно,  по  мере  обстоятельств.  В  длительной  игре,
связанной   с   многолетними   расследованиями,    поисками   доказательств,
государство может  выиграть  у  одиночки.  В быстрой игре  -- нет.  А  у нас
сейчас, как я понимаю,  очень быстрая  игра.  Передай  это  Профессору, если
увидишь его.
     --  Не  знаю,  увижу  ли  я  его, -- ответил  Егоров. Я  удовлетворенно
покивал.
     --  У  людей есть  способность  лезть к другим со своими советами. Но я
заметил, что советы  эти так  и  остаются пустым  сотрясением воздуха, очень
редко  кто им следует. Из твоего ответа  я понял, что ты серьезно  задумался
над моим советом.  И это  вызывает во мне чувство глубокого  удовлетворения.
Только  не  звони. Решишь доложить -- явись  и доложи лично. Человек  как-то
по-иному воспринимает неприятности, когда  другой человек говорит ему о  них
не по телефону, а  глаза в глаза.  В Чечне, например, я пользовался этим без
зазрения  совести. Когда у нас срывалась какая-нибудь операция, я приходил к
нашему полковнику и все ему докладывал. После чего он говорил: "Пошел ты..."
Ну, в общем, догадываешься, в какое место он меня посылал. И на этом для нас
все заканчивалось. Какие уж доводы он приводил высшему начальству, не  знаю.
Однажды ему даже вкатили выговорешник, но он его пережил.
     -- И часто у вас срывались операции? -- поинтересовался Егоров.
     -- Два раза.
     -- Где ты был сегодня с двух часов дня до пяти часов вечера?
     -- Катался по  пригородам.  И  беседовал с  Мазуром.  Игорь  Борисович,
председатель  местного  отделения  "Яблока".  Очень  интересный человек.  Не
знаком?  Рекомендую.  Он  ввел меня  в  курс  местной  политической жизни  и
рассказал о своей программе. Хорошая у них, оказывается,  программа. Умная и
дальновидная.  На  будущих выборах я  буду  голосовать за  "Яблоко". И  тебе
советую.
     -- Что ты делал после семнадцати часов?
     -- Ремонтировал  "пассат" в "Евросервисе". Поцарапал случайно бочину. И
сменил стекло, было с трещиной,  она начала расходиться. Но это я в  счет не
поставлю, мои дела.
     -- Что ты делал от семнадцати до семнадцати двадцати?
     -- Да ничего. Высадил Мазура, он уже опаздывал на передачу, к нему даже
подбежал Чемоданов. Посидел немного в машине и поехал искать сервис.
     -- Зачем ты сидел в машине?
     -- Санек! Если ты был за рулем почти три часа,  нужно же просто немного
посидеть и отдохнуть! И подумать о том, что тебе рассказал умный человек. Не
так,  что ли?  В  семнадцать  двадцать началась  передача "Голосуй сердцем".
Сейчас   вот   смотрел   ее   в  повторе.   Правда,   эти   козлы   помешали
сосредоточиться...  Без  двух  или  трех  минут  пять  я  подвез  Мазура   к
телестудии.  Это тебе подтвердят и сам  Мазур, и  Чемоданов,  и  охранник на
вахте. Из твоих настойчивых расспросов я  заключаю,  что между семнадцатью и
семнадцатью  двадцатью  что-то   случилось.   И   в   причастности  к  этому
происшествию ты подозреваешь меня. Нам будет, возможно, легче разговаривать,
если ты скажешь, что случилось и в чем ты меня подозреваешь.
     Вошел Гена Козлов, доложил:
     -- Все в порядке. Об®екты на месте.
     -- Можешь нормальными словами, -- кивнул Егоров.
     -- В бойлерной. Там до понедельника никого не будет. Ключи у нас.
     -- Сколько они выдержат?
     -- Да пару  дней запросто, -- заверил Козлов. -- Ну, похудеют  немного.
Так это им только на пользу. Что будем с ними делать?
     -- Пока не знаю, -- подумав, ответил Егоров. -- Свободен.
     -- Слушаюсь, -- ответил Козлов и вышел.
     -- У тебя  нет  двух дней, Санек. Знаешь, какой вопрос начальство любит
больше  всего не свете?  "Почему не доложили немедленно?" И тут оправдывайся
не оправдывайся, все без толку. Обязаны были доложить немедленно. При этом у
меня такое впечатление,  что даже  не слишком важно,  что случилось.  Любому
происшествию,  любой  неудаче  можно  найти  оправдание.  А  вот  когда тебя
спрашивают: "Почему  не доложили немедленно?"  -- тут  стой столбом и молчи.
Потому что  нечего сказать. Поэтому выбор у  тебя небольшой: или докладывать
немедленно,  или  вообще  не  докладывать.  Ну,  возникли   шероховатости  в
проведении  операции. Ну, мы их, это самое, устранили. Мне, конечно,  трудно
давать тебе конкретные советы, потому что я не в ситуации, но я от всей души
рад поделиться с тобой крохами мудрости, накопленными за жизнь. Что и делаю.
Лично  для  меня,  конечно,  был  бы  камень с души,  если  бы Кэп  попал  в
какую-нибудь  автомобильную или любую катастрофу.  Но окончательное  решение
принимать тебе. И отвечать за него, Санек. Сколько я себя помню, народ у нас
никогда не отвечал за свои поступки. За простого человека отвечал начальник.
А  за начальника  -- другой начальник.  А за  другого начальника  --  вообще
никто. И только сейчас мы начинаем понимать, что за каждый свой шаг отвечаем
мы сами. Полной мерой. Сделал ошибку -- плати. По-моему,  это  самый трудный
опыт, который мы приобретаем. Тебе так не кажется?
     Я  вообще-то  не  большой  любитель  болтовни.  Но  тут  трепался,  как
полковник  Митюков  на вводной лекции по научному коммунизму. Во-первых, мне
нужно  было  приглушить  подозрения,  которые  шевелились  в  душе  Егорова.
(Хорошая интуиция, твою мать,  ничего не скажу!) А главное, пожалуй, -- хоть
немного разрядиться,  снять напряжение этого дня.  Я, может быть, наделал за
сегодня  кучу ошибок. Но  то,  что день был напряженным --  этого  никто  не
сможет отрицать. Поэтому я  и молол что ни  попадет на  язык, отмечая  между
делом, как хмурится Егоров. Я-то  свои дела сделал, пусть это были и ошибки,
а ему нужно было принимать решения. И  важные, так скажем.  Да и  в самом-то
деле -- служить в  Москве  в  каком-нибудь элитном разведуправлении  (а они,
по-моему,  все  элитные)  или  тянуть  лямку  командира  морского  дивизиона
где-нибудь  на Камчатке  -- есть разница? А речь шла именно  об этом. Егоров
мог хмуриться на мои слова, но он не мог не понимать, что я совершенно прав.
     Я  не сомневался, что Кэп и все  его холуи сразу же станут трупами, как
только узнают, кто такой на самом деле Профессор. На это я, честно говоря, и
рассчитывал. На кой хрен, спрашивается, мне такой серьезный источник угрозы?
Тем более что убрать его можно чужими руками.
     Но медлительность,  которую проявлял Егоров, меня озадачивала. В чем-то
я  ошибся.  В  чем? Может  быть,  Кэпу  отводилась  какая-то  особая  роль в
комбинации? Но в операциях разведки крайне редко использовались криминальные
элементы, практически никогда не использовались.
     Внимание  на  это  обратил  еще   генерал-лейтенант  Нестеров  в  своем
спецкурсе.  Он  об®яснил  это   так.   В  криминальном  элементе,  как  и  в
проститутке, разрушены все основы  нравственности.  Это означает,  что  он в
любой  момент может  быть перекуплен, перевербован и начнет работать  против
вас,  когда  вы об этом даже подозревать  не будете. Он был убежден и внушал
нам,  что  самое  эффективное свойство  человеческой  психики, пригодное для
вербовки  надежного  сотрудника,  это даже не деньги,  а честолюбие. Каждому
человеку  кажется,  что  жизнь  ему  чего-то недодала.  Он  охотно  идет  на
секретное   сотрудничество  со  спецслужбами  именно  потому,  что  обретает
внутреннее превосходство над другими, пусть и неявное,  тайное, но все равно
--  он  выше  других,  значимее.  Если  это  качество подкрепляется  идейной
убежденностью  (как  у  знаменитой  лондонской "пятерки" или у того же  Кима
Филби) или  патриотизмом  -- цены такому сотруднику нет. К  сожалению, слово
"патриотизм" генерал-лейтенант  Нестеров в своих лекциях был  вынужден брать
почти в кавычки, потому  что в то время  уже никто, в том числе и он сам, не
знал, что это такое.
     Поэтому я  не верил, что  Кэп  задействован  в  комбинации Профессора и
Егорова.  И  нужно было  понять, что к  чему. А для этого у меня был  только
язык. Потому я и болтал, как телевизор. И кое-что удалось все-таки с помощью
этой болтовни выудить. Ну, например,  что Егоров знал, сколько мой  "пассат"
стоял у проходной телестудии -- ровно  двадцать минут, и  что перед этим три
часа болтался  по  пригородам. Но  его не  эти три  часа  интересовали.  Его
интересовали двадцать  минут у телестудии. Стало быть, что?  Стало быть,  он
знал, что как  раз  в это время  в  редакторской телецентра был убит  Матвей
Салахов. А задача Матвея  была очевидна, как желание  моей  Настены получить
"киндер-сюрприз".  Задача его была:  пристрелить Мазура, чтобы он не оттягал
почти пятнадцать процентов избирателей у губернатора, а заодно и Чемоданова,
который  сопровождал Мазура  от  гримерки  до  эфирной.  Чемоданова  Матвею,
конечно,  никто  не  заказывал,   но  так  складывались  обстоятельства.   А
обстоятельства слишком часто сильнее нас. Что дальше?
     Да очень  просто.  Матвея  сдают  или пристреливают  (да,  это  верней,
мертвый как-то  молчаливее, лишнего  не скажет), расследование выясняет, что
он воспользовался  для  убийства пистолетом "токагипт-58",  закрепленным  за
начальником  охраны красного  кандидата Антонюка, после чего  со  мной  тоже
происходит  какой-нибудь несчастный  случай со  смертельным  исходом. Заодно
выясняют,  что Комарова тоже  убил  Матвей  (а  я в  этом  уже нисколько  не
сомневался), демократическая пресса  устраивает жуткий  шум  по поводу того,
что  коммунисты  используют   наемных  террористов   для   достижения  своих
политических  целей.   И   что?   А  ничего.  В   итоге  Хомутов  становится
губернатором. Что и требовалось доказать.
     Я немного подумал над выстроенной в мозгу схемой и понял, что ошибаюсь.
Слишком  сложно. Если  бы Кэп изолировал  Мазура, то  и никакого убийства не
было  бы нужно.  Это я своей самодеятельностью немного смешал им карты, и им
пришлось действовать  в условиях форс-мажора.  Не  сунься я не в свое  дело,
ничего  бы и  не было...  Привет, не было! А украденный "тэтэшник"? Это  для
чего? Просто так? А  я вообще для чего?  Тоже  просто  так?  Эти  ребята  из
спецслужб не  платят по пятьдесят тысяч баксов за просто так. А тут отдали и
не охнули.
     Профессор  опять же.  Что это  значит? Это значит,  что  здесь какая-то
крупная игра. Очень крупная. Государственного значения. Потому что люди типа
Профессора не из тех, кто занимается мелочью и текучкой.
     Более того, он счел необходимым лично встретиться со мной, сверить свои
впечатления  от моей личности  с той ролью,  которую  я  в  операции  должен
сыграть.
     Нет, все здесь не так просто. Большие беды возникают часто от того, что
исполнители усложняют простое. Но  не меньшие, наверное,  и от того, что они
упрощают сложное. Вот тут и крутись, как знаешь!
     Было  и  еще кое-что,  что  в  мою  простую схему  просто  не  влезало.
Документы,  которые  получил  Комаров.  Как  с ними  быть?  Проигнорировать?
Сделать вид, что ничего не было?
     И еще  одно.  Взрыв  "Регаты". Двести десять  погибших. Тоже  ничего не
было?  Я  не  о  том сейчас  говорю, кто виноват.  Хотя есть  кто-то, вполне
конкретный,  кто  виноват.  Я  специально  зашел в  городскую  библиотеку  и
перечитал все, что об этой "Регате" писали в газетах. Версий было множество.
От взрыва в трюме до самопроизвольного открытия какой-то трюмной задвижки. И
о том, что крушение парома было связано с криминальной борьбой  за обладание
портом Таллина, тоже писали. Все версии выглядели правдоподобно, так как  ни
одна из  них  не была подтверждена бесспорными фактами. Конечно, и  задвижка
могла открыться. Но с  чего бы ей  открываться после двадцати  с лишним  лет
безаварийной эксплуатации  парома?  Ни  одна  из  газет не посмела высказать
предположение о причастности  к  взрыву  российских спецслужб,  хотя  многие
отмечали,  что эта трагедия  оказала  благоприятное  для России  влияние  на
проблему  перераспределения  балтийского  грузопотока  и   открыла   большие
перспективы для развития порта города  К. Поэтому я и  не  задавался  сейчас
вопросом, кто виноват или что виновато. Я говорю о самом факте. Был он? Был.
Вписывается он в мою схему? Нет. Значит, схему можно повесить  в  сортире на
гвоздь. Это и есть ее настоящая цена.
     Из  этих рассуждений  видно, что  я  человек  самокритичный. Но  это не
значит,  что я человек доверчивый  и миролюбивый.  Нет, я не миролюбивый.  У
меня небольшая  семья  --  Настена  да Ольга, но я их  опора.  Без меня  они
пропадут. В Чечне мы воевали, выполняя воинский долг. Сейчас я воюю, защищая
себя и  свою семью.  Ну, и немного -- честь России. Так, как я ее понимаю. Я
бы  даже  сказал, что  это  не понимание,  а  ощущение. Я не знаю, что такое
нынешняя Россия. И  никто, по-моему, не знает.  Соответственно  я не знаю, в
чем заключается ее  честь или бесчестье. Христианские заповеди для меня тоже
пока  еще  (хочется  верить,  что  пока)  -- грамота за  семью печатями.  Я,
например, уже понял,  что Бог есть, но  какие у меня с ним  отношения должны
быть и  будут  --  нет,  этого  еще  и близко не  понял. Ну,  не брать же  в
серьезный  расчет свечи, которые  я ставлю за  ребят перед заданием и  после
него. Это, если быть откровенным, скорее суеверие, но не вера.
     О том, что  меня  хотят использовать в какой-то своей, сложной и важной
игре,  я понял  еще  во  время того  разговора с  Профессором и  Егоровым  в
подмосковном  военном  санатории,   когда   они  согласились  выплатить  мне
пятьдесят  штук баксов и,  как  я понял, готовы были заплатить вдвое больше.
Почему  я  согласился, хотя  и видел,  что играю втемную?  Бабки? Бабки мне,
конечно, были  нужны, но не настолько. А согласился я потому,  что мне стало
вдруг  интересно, вся моя  столярка вдруг представилась каким-то  скучным  и
нудным делом. Егоров был прав: я, как и он,  был  отравлен уже всем этим  не
хуже какого-нибудь  наркомана,  и  без  риска,  без постоянного  внутреннего
напряжения уже и жизнь становилась не в жизнь.
     И был еще важный момент: в этом старом  грифе или орлане, не  знаю  уж,
как  эти птицы  называются, сидело такое мощное понимание  России -- не в ее
географическом, а в высшем, духовном смысле, что даже и мысли не мелькнуло о
том, что меня могут  использовать не  на пользу  России,  а  ей во вред. А я
хотел  быть полезным моей стране. Да, хотел. Я был солдатом России и видел в
этом свое высшее и даже единственное предназначение.
     Это  меня  и заставило сказать "да". А  когда  уже сказал  "да", поздно
говорить "нет". Ступил на дорогу -- пройди ее до конца. Куда бы она ни вела.
Только вот беда:  дорога, на которую я волей случая ступил, вела не к храму.
Нет. Не к храму.
     Что ж, вот я и  получил то, что хотел.  Выше  крыши. Хлебай -- не хочу.
Правда, сейчас тебя уже никто и не спрашивает, хочешь ты или не хочешь.
     Раздумывая  над  всем этим  каким-то  краешком мозга,  который,  как  я
заметил, всегда бывает свободен для раздумий, я нес какую-то ахинею, пытаясь
втравить в болтовню  и Егорова. Но тот  хмуро  молчал, курил,  пил виски без
всякой закуски и наконец скомандовал мне:
     -- Заткнись!  --  После чего достал  трубку мобильного телефона, набрал
какой-то  номер и  приказал: -- Первый транспортный рейс в Москву. Передайте
Первому, что я вылетаю.
     И отключил телефон.
     -- Тебя,  конечно, мое мнение  не интересует,  -- заметил я. -- Но я бы
сделал по-другому.
     -- Как? -- хмуро спросил Егоров.
     -- Я  сначала довел  бы операцию до конца, пользуясь теми полномочиями,
которые у тебя есть, а потом уж докладывал бы.
     -- Спасибо за бесплатный совет, -- буркнул Егоров.
     -- Не за что, -- сказал я. -- Тем более что ты им не воспользовался.
     Он допил виски, поднялся и пошел к выходу.
     -- Приказания? Особые пожелания? -- спросил я.
     -- Занимайся своим  делом. Вот и все пожелания. И если сможешь, не лезь
туда, куда тебя  не просят. Если  будут особые пожелания,  завтра к вечеру я
тебе их передам.
     -- Ты все-таки рассчитываешь вернуться сюда?
     --  Да,  рассчитываю.  Ты просто  не представляешь  себе всего  размаха
операции. Поэтому и даешь дурацкие советы.
     -- Больше не буду, -- пообещал я.
     * * *
     Когда Егоров ушел, я  запер дверь на  все замки и задвижки, нашел среди
кассет  Би Би  Кинга, отмотал две трети  и включил плеер.  На эту кассету  я
записал разговор,  который  вели  Профессор  и  Егоров после моего  ухода  в
кабинете  военного госпиталя. Я запрятал запись  среди других  кассет вполне
намеренно. И, как выяснилось, не напрасно. Если бы ее обнаружил  шнурок Кэпа
-- это бы еще ничего, Кэп просто не  понял  бы,  о чем  речь, а  вот если бы
запись нашли при  негласном обыске люди  Егорова,  -- об®яснить  появление у
меня этой записи было бы трудновато.
     Я уже прослушал  ее раза  три.  Бесполезно. У  меня было  слишком  мало
информации,  чтобы понять, о чем идет  разговор. Сейчас, когда  информации у
меня прибавилось, можно было сделать еще одну попытку. Я и сделал.
     * * *
     "Егоров.  Лихо,  Профессор. Я  бы на такой блеф не  решился. "Проводите
нашего гостя". А если бы он ушел?
     Профессор. Вы считаете, что я блефовал?
     Егоров. А нет?
     Профессор. Вы циник, Егоров.
     Егоров. Я практик.
     Профессор.  Ошибаетесь.