бнулся.
     -- Какое прелестное дитя! Вся в маму! И как нас зовут?
     Прелестное дитя посмотрело на него снизу и спросило:
     -- А у вас автомат есть?
     -- Нет, -- честно признался Митюков.
     -- А  у  папы был,  --  сказала  Настена  и  потеряла  к нему всяческий
интерес.
     Полковник повернулся к начальнику училища и отрекомендовал ему Ольгу. А
затем небрежно представил меня:
     --  Ее  супруг.  Пастухов,  наш  выпускник.  При этих  словах  какой-то
довольно  молодой  штатский  в  коротком  светлом плаще,  стоявший  рядом  с
генерал-лейтенантом, быстро взглянул на  меня и тут же отвернулся, продолжая
созерцать праздничную толпу, вливавшуюся через ворота на территорию училища.
     Нестеров суховато-любезно поклонился Ольге и протянул мне руку:
     -- Здравствуйте, Сергей Сергеевич. Спасибо, что приехали.
     -- Спасибо,  что пригласили, -- ответил  я. -- Вы что, всем выпускникам
разослали приглашения? Не боитесь, что места не хватит?
     -- Нет, только тем, кто закончил училище с отличием.
     -- Тогда хватит, -- сказал я.
     Он хмуро покивал:
     -- Что делать! Такова жизнь.
     -- Да, -- согласился я. -- Такова.
     Тут в ворота училища вкатились три черные "Волги", утыканные антеннами,
младшие офицеры кинулись к  ним открывать дверцы, а  начальствующий состав с
приличной неспешностью двинулся встречать высоких гостей.
     Только штатский, который стоял рядом с  начальником училища, остался на
месте. Будто это его не касалось. И может быть, действительно не касалось. А
что, интересно, его касалось?
     Мы  снова влились в праздничную толпу. Ольга внимательно посмотрела  на
меня:
     -- Ну? В чем дело?
     -- Что ты имеешь в виду?
     -- То. "Такова жизнь". Какова?
     --  Ты  же сама слышала.  Такова. Боюсь, не удастся  мне  встретиться с
однокашниками.  Из нашего выпуска красные дипломы получили  шестеро.  Трое в
Чечне остались. Один в Абхазии. И один в Таджикистане.
     -- Как остались? -- не поняла она.
     -- Ну как. Насовсем.
     Она помолчала и предложила:
     -- Хочешь уехать?
     -- Почему?  Раз приехали  на праздник,  давай праздновать. Ты же хочешь
посмотреть, как я жил?
     --  Очень, -- сказала она. -- Да, очень.  Пока готовилась торжественная
часть, я  показал Ольге казарму, в которой  прошли лучшие  годы моей молодой
жизни, кухню,  на которой тоннами чистил картошку  по нарядам  вне  очереди.
Правда, сортир, который драил по тем же нарядам, показывать не  стал. Зато с
особенным удовольствием показал "губу", обитель размышлений.
     -- Ты сидел на "губе"? -- поразилась Ольга.
     -- Здравствуйте. Какой же нормальный человек не сидел на "губе"?
     -- И часто?
     -- Сейчас точно скажу. Сколько у Бетховена симфоний?
     -- Девять.
     --  Правильно,  девять.  На  все девять  у  нас  был  абонемент  в  Зал
Чайковского. И еще одна симфония Малера. Очень длинная.
     -- Пятая.
     --  Возможно.  Хорошая  симфония.  Но  явно   затянута.  Я  опоздал  из
увольнения ровно на два с половиной часа.  Десять "губарей" получается, так?
И еще была симфония Гайдна. Где музыканты свечи гасят. Закончил свою партию,
погасил свечу и тихонько ушел.
     -- "Прощальная".
     -- Она самая. Очень красивая симфония. Я вспоминал ее ровно семь суток.
     -- Семь суток?!
     -- А  как ты хотела? Это была четвертая самоволка  за  месяц. Мог и под
трибунал загреметь.
     -- В ту ночь ты первый раз остался у меня.
     -- Об этом я тоже вспоминал. Семь суток и всю остальную жизнь. И сейчас
вспоминаю, -- добавил я.
     В общем, удалось мне ее  отвлечь.  Мы  посмотрели торжественную  часть,
поаплодировали  приветствию  президента, которое  огласил  какой-то сановный
штатский валуй, из тех, что прикатили на черных "Волгах", посмотрели присягу
и  парад  салабонов. Потом  об®явили  перерыв, и на  курсантиков набросились
мамаши,  впихивая  в их  желудки содержимое сумок. Папаши наверняка пытались
зарядить чад и другим припасом, покрепче. И если кто  дрогнул,  то я тому не
завидую. Прапоры, они народ терпеливый. Как крокодилы. Своего часа дождутся.
     Потом  действие переместилось на стадион, где старшекурсники показывали
свое мастерство.  Пока они выкладывались  на  штурмовой  полосе, а потом под
ахи, охи,  визги и аплодисменты  зрителей крушили  ребрами ладоней  кирпичи,
ломали  доски  и  швыряли  друг друга  оземь, как  цыган  шапку, я попытался
собраться с мыслями.
     В   самом  факте  персонального  приглашения  меня  на   этот  праздник
молодости, силы и красоты не было ничего необычного. Среди публики я заметил
нескольких знакомых  ребят с младших и старших курсов -- одного майора, трех
или  четырех  капитанов, пару старлеев. Наверное, и они закончили училище  с
красными дипломами.
     То,  что меня  сразу  узнал Митюков, тоже было  нормально. Уж  ему-то я
крови попортил. А сколько он мне -- об этом и не говорю. И даже то, что меня
узнал Нестеров, было, в общем, вполне  об®яснимо. Тем более что Митюков меня
представил,  хоть  и  через  губу. Другое  было  необ®яснимо.  Каким образом
Нестеров мог вспомнить, что мое  имя  Сергей? Да не  просто Сергей, а Сергей
Сергеевич. Училище ВДВ --  не то место, где к курсантам обращаются  по имени
или по имени-отчеству. "Курсант  Пастухов,  три наряда  вне очереди!" "Есть,
товарищ сержант!" "Курсант Пастухов, в  следующий раз я не  смогу спасти вас
от трибунала.  И  вряд  ли  захочу.  Вы  все поняли?"  "Так  точно,  товарищ
генерал-лейтенант!"
     Сергей Сергеевич. Это  просто узнать.  Нужно всего лишь  затребовать из
архива училища мое личное дело. Не проблема. Но чтобы его затребовать, нужно
иметь для этого какую-то причину.
     Какую? С каких  фигов  начальнику училища интересоваться  личным  делом
давно выпущенного  курсанта,  да к тому же уволенного из  армии вчистую?  Об
этом он, кстати, не знал. Или знал?
     Поднакапливалось вопросов.
     А главное -- этот штатский.
     Лет  тридцати пяти. Вряд  ли  больше.  Среднего  роста. Плотный.  Но не
тяжелый.  Не накачанный,  как  бычок.  Черные,  с  ранней  проседью  волосы.
Короткая стрижка.  Жестковатое лицо. Давний белый шрамик  на лбу, над  левым
глазом. Хорошо, видно, кто-то  ему врезал. Левая бровь чуть изломана этим же
шрамиком.  От  этого  на  лице  постоянное  словно  бы   слегка  насмешливое
выражение. Светло-серый приличный костюмчик. Голубоватая рубашка, аккуратный
галстук в тон. И что важно -- несуетность. Человек, который знает себе цену.
И цена эта, видно, немаленькая. Все нормально, в общем-то.
     Кроме одного. Не нравятся  мне такие  штатские, которые  смотрят не  на
Ольгу,  а на меня.  И  при  этом  скрывают, что смотрят.  И очень даже умело
скрывают. Он смотрел на меня затылком.
     Ладно.  Как  любит  говорить  один  мой  знакомый  хирург,  экс-капитан
медицинской службы Иван Перегудов, по прозвищу Док, понаблюдаем.
     Ольга  повернула ко  мне  раскрасневшееся  от свежего ветерка и  азарта
лицо:
     -- А ты тоже умеешь кирпичи разбивать?
     -- Конечно, умею.
     -- Рукой?!
     -- Зачем рукой? Кирочкой. Такой молоток  с плоским  концом. Ну, видела,
когда я фундамент выкладывал.
     -- А рукой? Как они?
     -- Когда-то умел. А сейчас вряд ли.
     -- А доски ломать умеешь? Тоже рукой?
     -- Доски я предпочитаю пилить. Пилой. И лучше электрической.
     --  Да  ну тебя!  -- отмахнулась она и  снова уставилась на современных
гладиаторов.
     И даже Настена повизгивала от восторга.
     О, женщины!
     Я присмотрелся к тому, что происходило на стадионе. Ну,  неплохо ребята
работали.  Старательно.  И двигались  грамотно. Только  один был  на порядок
выше.  И  с  ходу даже  не  скажешь чем. Очень  хорошо  уходил. Просто  чуть
смещался,  и  эти  бычки  свистели  мимо него.  Ему оставалось только слегка
подкорректировать их свободный  полет. Он  явно всех переигрывал и  уверенно
набирал очки. И главное -- не работал на публику. Просто  работал. А публика
ревела от  восторга при  каждой  яростной атаке бычков. Правильно, наверное,
говорит один мой  знакомый актер, в прошлом старший лейтенант спецназа Семен
Злотников, по прозвищу Артист: публика дура.
     -- А  теперь -- гвоздь нашей  программы! -- об®явил судья-капитан тоном
циркового шталмейстера. -- Бои на звание "рейнджер года"! Прошу всех перейти
вон туда, к кирпичной стене, там я  вам все об®ясню! Такие бои можно увидеть
только в двух местах: у нас и в Техасе!
     Надо  же.  А  я-то  думал, что  этот аттракцион  давно  прикрыли.  Нет,
оказывается.
     --  Что такое рейнджер? -- поинтересовалась  Ольга,  пока мы  вместе  с
публикой   переходили  с  трибун  стадиона  к  развалинам  на  заднем  дворе
гарнизона.
     -- Так в Америке раньше называли конных  полицейских, а теперь называют
коммандос. Ну,  Чак  Норрис,  кто-то  там еще. И вот в  училище  раз  в  год
устраивают соревнования на лучшего рейнджера.
     -- Какие соревнования? -- встряла Настена. -- Вроде как форт Байярд?
     Юное телевизионное поколение.
     -- Сейчас вам все подробно расскажут, -- пообещал я.
     Пока капитан  довольно  толково об®яснял  почтеннейшей  публике правила
игры, я отыскал пролом в кирпичной стене и заглянул внутрь.
     Когда-то давно здесь была свиноферма подсобного хозяйства училища. Блок
из  рыхлого  от  времени  силикатного кирпича длиной  метров в сто и шириной
метров  в   двадцать.   Когда  я  поступил,   ферма  уже  несколько  лет  не
функционировала.  Почему-то  свиньи дохли, как осенние  мухи, все разом.  Уж
кого  только не вызывали:  ветеринаров  из московской "тимирязевки", знатных
свиноводов с ВДНХ. Без толку. В конце концов ферму построили в другом месте,
а  эта  понемногу  разваливалась,  портя  вид  военного  городка  и  вызывая
неудовольствие  инспектирующего   начальства.  Вышел   приказ:   снести  это
безобразие  к  чертовой матери.  Стропила  и  деревянные переборки  попросту
выжгли, приступили уже  к стенам, но тут  кого-то осенило. Ну, если говорить
без  ложной скромности, --  меня.  На  этот  раз скромность можно отбросить,
потому что за свою догадливость я едва не оказался в дисбате.
     В те годы  видаки были даже на гражданке большой  редкостью, но училищу
повезло:  какие-то шефы премировали нас японским "Фунаем" за наши подвиги на
ихней картошке. Видак приставили  к телевизору в клубе, и пошла такая ночная
жизнь, что за первый месяц пьянство среди курсантов снизилось в четыре раза.
Среди  кассет попался и  фильм  про  это дело, про  соревнования рейнджеров.
Смысл  их  был  в том,  что рейнджер  с  кольтом на изготовку должен  пройти
какое-то расстояние, при этом перестрелять всех гангстеров на  пути и самому
не  подставиться.  И  не  подстрелить  какого-нибудь  случайного  прохожего,
почтальона или домохозяйку. Причем все  фигуранты  возникали неожиданно: они
были нарисованы на  фанерных  силуэтах и выскакивали, как чертики. То  ли на
пружинах, то ли их кто-то за веревки дергал.
     Выигрывал тот, кто доберется до цели быстрей других  без условных дырок
в собственном организме и без случайных жертв.
     И  поехало!  На  фанерках  изобразили  вероятных противников. Кто в  те
романтические восьмидесятые был вероятным противником? Ну,  "зеленые береты"
США.  "Краповые береты" Ее Королевского Величества.  Десантники  фээргэшного
абвера. Французские легионеры. А,  вот кто еще -- израильские коммандос. Еще
двух япошек изобразили в виде ниндзя. И штук  пять-шесть случайных прохожих,
в том числе двух полицейских непонятной  национальной принадлежности, но  со
звездами американских шерифов.  Причем  один из них появлялся  с  обнаженным
кольтом. От него нужно было просто уйти в развалины и не дай Бог подстрелить
-- сразу пятнадцать очков долой.
     Сначала стреляли из учебного просверленного ПМ. Как дети, языком: "Бах!
Бах!" Надоело это дело  быстро, слишком много возникало споров: успел  -- не
успел. Уломали начальство  выдавать нам  холостые патроны. Пошло веселей, но
творческая мысль продолжала  работать.  Наточили резиновых пуль. Ну, тут уже
про  видак  совсем  забыли.  На  наше  счастье, Митюков  в  ту  пору  был  в
академическом  отпуске   на  предмет  написания  докторской  диссертации  по
насущным  проблемам  научного коммунизма  в преломлении к идеям перестройки,
прежний   начальник   училища  болел,   а   начальник  штаба,   сорокалетний
подполковник Могилевский, сам так втянулся в эту  забаву, что самым жлобским
образом, нагло злоупотребляя своим служебным положением, норовил встрять без
очереди. И встревал.
     В общем, когда какая-то сука все-таки настучала и появились поверяющие,
они  обнаружили, что курсанты доблестного  краснознаменного и  орденоносного
имени всесоюзного старосты не по мишеням резиновыми пулями  лупят, а друг по
другу, катаясь в  сухом свинячьем дерьме  и  маскируясь всяческим  подсобным
материалом. И как мы ни убеждали инспекторов, что делается это исключительно
в  интересах повышения  боевой подготовки  и  что  стреляем  мы до  минимума
уменьшенными пороховыми зарядами, а  на головы надеваем  мотоциклетные шлемы
(что  было, конечно же,  полной туфтой), Могилевского  как начальника штаба,
меня как  главного  закоперщика и  еще двух комвзводов засунули на "губу"  и
стали готовить дело к передаче в военную прокуратуру.
     Но   тут   начальником  училища   назначили   Нестерова,  он   приказал
продемонстрировать ему  все наши игры  и сказал, что так-перетак, а дело это
полезное, и если бы ребята перед  Афганом проходили такие  же тренировки, то
цинков  под шифром "груз 200" было бы намного  меньше.  Через  неделю по его
приказу снабженец привез  откуда-то четыре  автомата для  пентбола  и  такие
запасы пуль с  красной  краской, что  их  хватило  до  моего  выпуска  и еще
осталось. А поскольку пентбольные автоматы были все  же  оружием вшивеньким,
мы  с благословения  Нестерова  приспособились  заряжать  пулями  с  краской
табельные "Макаровы" и ТТ.  Так что условия, в которых проходили  наши игры,
заметно приблизились к боевым.
     И  как знать,  не  выручило  ли это многих  из  нас, когда на нашу долю
выпала Чечня. Меня-то уж точно выручило.
     Когда  Митюков,  закончив  труды  праведные  по   обогащению   научного
коммунизма и  получив  их  об®ективную оценку в свете событий августа 91-го,
вернулся к исполнению служебных обязанностей, его  чуть кондрашка не хватила
от этих  нововведений. Он начал  было  со страшной  силой писать, но прежние
ответственные адресаты в ГлавПУРе исчезли вместе с ГлавПУРом, иных адресатов
не об®явилось, и он сообразил,  что выгодней поддержать новый опыт  обучения
молодых офицеров-десантников, чем подставлять себя под тяжкую длань  бывшего
афганца генерала Нестерова. Единственное, с чем он не мог смириться, так это
с тем, что  игра, как ни крути,  была  все же  американская, блин, и никаких
аналогов ей  в русских молодецких  забавах  не усматривалось.  Я  хотел  ему
подсказать,  что есть  вполне национальное  российское развлечение,  которое
называется "гражданская война", но решил не осложнять  себе жизнь. Как-то не
улыбалось мне оставаться без увольнительных, а эту пакость он всегда мог мне
устроить.
     С тех пор свиноферма преобразилась. Ее раза в  два удлинили, расширили,
натаскали бетонных глыб, нарыли окопчиков, приволокли два  списанных танка и
три БТРа. Ну, Грозный  и Грозный  после первого  штурма.  Или,  может  быть,
какой-нибудь  Кандагар, где  мне побывать не пришлось,  а генералу Нестерову
очень даже пришлось.
     Полигон со всех  сторон  обнесли  высоким забором, снаружи приспособили
приступочки для зрителей, оборудовали НП для судей за бронированным стеклом,
наладили механику для мгновенного появления мишеней. В общем, сделали все по
уму.   В  пристроенной  каптерке   хранились   отпечатанные   в   типографии
силуэты-мишени.  Это  меня и заинтересовало:  кто же  нынче у  нас вероятный
противник?
     Коллекция  наводила  на   глубокомысленные  размышления.  Никаких  тебе
"зеленых   беретов",   никаких   еврейских   штурмовиков.  Лица   кавказской
национальности   всевозможных   видов  и  одеяний,  исламские  террористы  с
клетчатыми, как у Арафата, платками на шеях и  головах. Боевики ИРА в темных
беретах. Какие-то финно-угорские подозрительные типы. Ну, и  случайный народ
-- милиционеры, пожарники, просто прохожие.
     Да, негусто у нас, оказывается, с предполагаемым противником. Если  так
и дальше пойдет,  нужно будет печатать афишки с шахтерами и монтерами. Вот и
реформируй тут армию, о чем столько разговоров идет. А как ее реформировать,
если противника нет? Эти недавние  дела насчет расширения НАТО  на Восток --
может, это  и  есть попытка  хоть  как-то обозначить неприятеля  и тем самым
придать ускорение военным реформам?
     Размышлениям  на  эту тему  я  и  предавался, пока судья-капитан  давал
пояснения и шли первые бои. Публика вела себя,  как на футболе. Советы так и
сыпались  сверху на игроков: "Там  он, за  танком!", "Не гуляй туда, Жора!",
"Миха, гаси его, гаси!"
     Судья сделал  несколько  попыток навести порядок,  но  в  конце  концов
только рукой махнул.
     На благоустроенных  трибунках возле щита  судьи  разместились Нестеров,
Митюков  и  чины из Москвы. Там же был и  штатский, на которого я еще раньше
обратил  внимание.  Краем  глаза я заметил,  как  он  что-то сказал  на  ухо
Нестерову, тот с некоторым недоумением  вздернул брови,  потом  наклонился к
судье и что-то ему приказал. Тот не понял. Генерал растолковал. Понял.
     После финального боя, в котором, как я и предполагал, победил тот самый
понравившийся мне парнишка, судья неожиданно об®явил в матюгальник:
     --  Дорогие  друзья!  Только  что мы приветствовали  лучшего  рейнджера
нынешнего года. Такой успех выпадает нашим курсантам только раз в жизни. Нет
ни одного человека, который стал бы рейнджером дважды. Но!
     Твою мать. Только этого мне не хватало. Как чувствовал -- не нужно было
сюда ехать. Но это,  пожалуй,  вряд ли что-нибудь  изменило бы.  Это  я  уже
понимал.
     -- Но есть человек, который  сумел стать лучшим рейнджером три раза, --
июньским  соловьем разливался судья. -- Три,  друзья мои! Вы  не ослышались!
Три года  подряд  был лучшим из лучших  выпускник  нашего  славного училища,
молодой  офицер-десантник   Сергей  Пастухов!   И  он  сейчас   среди   нас!
Поприветствуем его!
     Сука  ты, капитан.  И  больше  никто.  Я  встал.  А  что  было  делать?
Раскланивался, как клоун.
     Ольга  и Настена  вместе  со  всеми  восторженно  аплодировали и  гордо
поглядывали по сторонам.
     Ну, женщины!
     Судья поднял руку, требуя тишины. Трибуны нехотя угомонились.
     -- Дамы и господа!  -- продолжал он. -- У меня есть  для вас прекрасный
сюрприз.  Вот  здесь,  рядом  со  мной,  сидит  еще  один  выпускник  нашего
замечательного  училища. Правда,  пятнадцать  лет  назад, когда  он  получил
диплом  и первый  офицерский  чин,  еще не было этого полигона  и конкурс на
звание лучшего рейнджера не проводился. Но он прошел другую  школу в горячих
точках  и  стал  одним  из  самых  опытных  офицеров-десантников.  Разрешите
представить  --  подполковник  Александр  Егоров! Аплодисменты, друзья  мои,
аплодисменты!
     Этот долбаный капитан явно ошибся в выборе профессии. Ему  бы в ведущие
какого-нибудь телешоу.
     Штатский со шрамом встал и раскланялся. Подполковник,  значит.  Неплохо
для его лет. Очень даже неплохо.
     -- Сегодня мы видели бои наших лучших курсантов, -- выпевал судья. -- А
хотите увидеть бой настоящих профессионалов?
     -- Хотим! -- вразнобой загудела публика.
     -- Не понял! -- об®явил капитан. -- Хотим или не хотим?
     -- Хотим! -- дружно грянули в ответ.
     -- Теперь понял. Тогда давайте попросим  Сергея Пастухова  и Александра
Егорова  показать  нам,  что  такое  настоящий  бой!  Попросим, друзья  мои,
попросим!
     И сам захлопал, показывая пример.
     Вот это  и называется --