сторону  Москвы  просвистела  темно-серая
"Ауди-80" с  затемненными  стеклами  и милицейскими мигалками  на  крыше.  Я
записал номер и вернулся к своей машине.
     Ну, посмотрим, с кем мы имели Дело.
     Я снял боковую обшивку багажника и извлек  небольшую "соньку". Детектор
для  обнаружения  чипов.  Крайне  необходимый  инструмент  для  деревенского
столяра.  Как  ни странно, нуль-эффект. Быть такого не может.  Или может?  Я
включил магнитолу и начал понемногу прибавлять звук. Ага, запищало. Все-таки
запищало. Значит,  "голосовик":  чип, дающий импульс  лишь при  определенном
уровне громкости. Я обнаружил  его под  передней панелью. Неслабо.  Не  чета
моему. На  какое же расстояние эта таблетка может подавать сигнал? На десять
километров? На сто?
     Поразмыслив, я оставил ее на месте. Пусть будет. Незачем раньше времени
настораживать моих  контрагентов. Пусть думают, что контролируют обстановку.
А там посмотрим.
     Пока я  возился с детектором,  светодиод  на моем магнитофоне погас. Не
померк,  как  бывает,  когда  слишком далеко удаляешься  от  передатчика,  а
выключился.
     Это могло значить только одно: что мой чип обнаружили. И уничтожили или
блокировали. Я предусматривал эту  возможность. Неприятная была возможность.
Нехорошо  подслушивать чужие разговоры. И  главное, никаких сомнений в  том,
откуда  в кабинете Профессора  появился "жучок",  не могло  и возникнуть. Но
теперь, когда я нашел и  у себя такой  же подарок,  совесть моя успокоилась.
Ну, квиты.
     Я извлек магнитофон из машины, отошел в  сторонку, перемотал  пленку  и
включил воспроизведение. Свой чип я активизировал только перед самым уходом.
Во-первых,  потому что разговор,  который шел в  моем присутствии,  мне ни к
чему было  записывать. А  главное -- из опасения, что "жучок"  обнаружат при
мне. И тут было бы полное "ай-я-яй".
     С  минуту в  динамике  стоял  лишь шелест  фона.  Потом  раздался голос
подполковника Егорова:
     --  Лихо, Профессор.  Я  бы на такой блеф не решился. "Проводите нашего
гостя". А если бы он ушел?
     --  Вы   считаете,  что  я  блефовал?  --   прозвучал  скрипучий  голос
Профессора.
     -- А нет?
     -- Вы циник, Егоров.
     -- Я практик.
     --  Ошибаетесь. Мы сегодня уже говорили об  этом, но вы,  вероятно,  не
поняли.  Вы облечены высшим доверием. А значит,  вы политик. Хотите того или
нет. А политик должен верить в то, что  делает. Иначе грош ему цена. И ни на
какую серьезную карьеру он не может рассчитывать. Ваши впечатления?
     --  Крутой  паренек. Пятьдесят штук снял -- и глазом не моргнул. Если у
него такие гонорары, чьи же конфиденциальные поручения он выполнял? И какие?
     --  Незачем гадать. Важно другое. Это ложится в легенду. Наемник. А кто
его нанимал и для чего -- второй вопрос. Когда он был в Японии?
     -- С седьмого по шестнадцатое октября. Вылетел в Токио прямым рейсом из
Шереметьево-2. Вернулся через Осаку автомобильным  паромом до  Владивостока.
Там погрузил купленную машину на платформу и сопровождал ее в  рефрижераторе
до Москвы.  Договорился  с  водителями рефрижератора,  "рефами".  За  бабки,
конечно.  Боялся, как бы тачку по пути  не раздели. Так что все складывается
как надо.
     -- Эти "рефы" смогут его опознать?
     -- Смогут, конечно. Но кто их будет искать и допрашивать?
     -- Ну, допустим. Сколько ему лет?
     -- Двадцать семь.
     -- Ощущение, что старше. Не внешне. По сути характера.
     -- Чечня. На войне люди быстро взрослеют.
     -- Вас что-то смущает?
     -- Кое-что.  Честно сказать,  если бы не Япония, я бы его заменил. Хоть
это и очень сложно.
     -- В чем дело?
     --  Вчера  я ездил  в училище. Узнать  у  Нестерова,  как наш  фигурант
отреагировал на предложение вернуться в армию.
     -- Как?
     -- Никак. Не согласился.
     --  Мы  на  это  и  не  рассчитывали.  Предложение  свою  роль сыграло.
Психологическая подготовка на дальнем обводе. Что вас насторожило?
     -- Перед от®ездом я  разговорился  с полковником  Митюковым.  Трепло  и
стукач. Он работал на Второе Главное управление КГБ.
     -- Воздержитесь, подполковник, от таких оценок.  Он выполнял свой долг.
Так, как его понимал.
     -- Слушаюсь,  Профессор.  Так вот,  он рассказал,  что Пастухов бой мне
попросту сдал. На соревнованиях рейнджеров.
     -- Помню. Вы говорили про выстрел, который судья не засчитал.
     --  Он  и  первый  этап  сдал.  Оказывается,  на  мишени  был изображен
милиционер в неправильно нарисованном мундире. С четырьмя пуговицами  вместо
трех. Поэтому он в него и выстрелил.
     -- Как он успел заметить?
     --  Выходит,  успел. И  второй  этап  -- тоже  сдал.  Сделал  вид,  что
оступился. А когда выходил из кабинета Нестерова, не хромал.
     -- Что это значит?
     -- Вот я и думаю. Могут быть проблемы.
     Пауза.
     Голос Профессора:
     -- Заменяем?
     -- Очень сложно. До выборов  меньше месяца. И главное -- Япония. Где мы
найдем такое благоприятное сочетание обстоятельств?
     -- Вы  отвечаете за оперативную часть.  Поэтому  решение я предоставляю
вам. Справятся ваши ребята?
     -- Справятся.
     -- Это ваши проблемы, подполковник. Вам придется их решать, а не мне.
     Голос Егорова:
     -- Я  рассказал  вам  об  этом только потому,  что  мы оба  отвечаем за
операцию.
     -- Я это понял. Значит, менять ничего не будем. Времени -- ноль. Строго
придерживайтесь плана. Схема надежная, должна сработать.
     -- А если будет осечка?
     -- Я  даже думать об этом не хочу. И вам не советую. Все, поехали. Звук
шагов. Стук двери.
     * * *
     Я выключил магнитофон. Не засекли. Удачно. Но  почему  же  он  перестал
работать?
     Я снова пустил  запись. С минуту шел фон. Я уже хотел выключить, но тут
в динамике раздался какой-то шум, грохот передвигаемой мебели и возбужденные
голоса:
     --  Здесь! Где-то здесь, точно! Ищи,  Шурик!  Ищи, твою мать,  не стой!
Сюда давай локатор!
     -- Ничего нет.
     -- Ты на стрелку смотри, козел! "Ничего нет"! Яйца нам пооткручивают!
     -- Стой! Где-то здесь. Переверни кресло!
     -- Точно. Вот он!
     -- Голуба-мама!.. Когда пошел сигнал?
     -- Минут шесть. Или семь.
     -- Или десять?
     -- Ну, не десять... Я только вышел сигарету стрельнуть.
     -- На, кури... Что будем делать?
     -- Нужно доложить.
     -- О  чем, твою мать? Ты думаешь, что несешь? О чем доложить? Что ты за
сигаретой пошел, а я в буфет? В этом же кабинете сам был! Кранты нам, Шурик.
     -- А как же?..
     -- Не ссы. Вот как. Дави его. И  не было ничего. Ничего не было, понял?
Во время смены никаких происшествий не зафиксировано.
     -- Слышь, Степаныч...
     -- Чего тебе еще?
     --  Он  же,  сука,  это  самое... Он же и сейчас  работает. Стрелка  --
смотри!
     -- Дави!!!
     Резкий треск. Конец связи.
     * * *
     Я вывел "террано" на асфальт и через четверть часа свернул на Минку. Из
магнитолы неслось: "It's my life".
     Железная дисциплина.  Великая сталинская мечта.  Вот  тебе  и  железная
дисциплина! Спасибо, неведомый Шурик и неведомый Степаныч. Вы  поступили как
настоящие советские люди.  На вашем месте так поступил  бы каждый.  Во время
смены  никаких  происшествий  не зафиксировано. Смену  сдал, смену принял. И
пошли бы все в ж...
     Все в порядке, Профессор. Все о'кей!
     Так я ерничал про себя, чтобы не  думать  о том,  что  узнал.  А что  я
узнал? Ничего хорошего. Кое-что, покрытое флером тайны.
     "Там, где неизвестность, предполагай ужасы".
     Через два дня я вылетел в город К.
     Но накануне,  гуляя  с  Настеной  и  двумя  нашими  собаками,  молодыми
московскими сторожевыми, добрел  до  Выселок  и  зашел в нашу  церквушку  --
сельский храм Спас-Заулка.
     Шла утренняя воскресная служба. Читали из Премудростей Соломона:
     "И  я   человек   смертный,   подобный  всем,   потомок   первозданного
земнородного.  И  я в  утробе матерней образовался в плоть в  десятимесячное
время, сгустившись  в крови от  семени  мужа и  услаждения, соединенного  со
сном.  И я, родившись, начал дышать общим воздухом и  ниспал на ту же землю,
первый голос обнаружил плачем одинаково со всеми..."
     Вел  службу  молодой священник отец  Андрей.  Я издали  поклонился ему,
потом купил семь свечей и поставил их.
     Две за упокой души лейтенанта спецназа Тимофея Варпаховского и старшего
лейтенанта спецназа Николая Ухова, по кличке Трубач.[1]
     И пять во здравие, перед Георгием Победоносцем, покровителем воинов.
     Во  здравие  бывшего капитана медицинской  службы Ивана  Перегудова, по
прозвищу Док.
     Во  здравие бывшего  старшего лейтенанта спецназа Дмитрия  Хохлова,  по
прозвищу Боцман.
     Во здравие бывшего  старшего  лейтенанта спецназа Семена Злотникова, по
прозвищу Артист.
     Во здравие бывшего лейтенанта спецназа Олега Мухина, по прозвищу Муха.
     И за себя.
     * * *
     "Это я, это я. Господи!
     Дело мое на земле -- воин.
     Твой ли я воин, Господи?
     Или Царя Тьмы?.."
     * * *
     Вот так  это и началось. Для меня. Так я вошел в эту реку. И лишь позже
узнал,  что исток всех событий, подхвативших  меня и завертевших, как легкую
плоскодонку, таится в прошлом.
     Все  началось ранней весной  1992 года, когда  в России вдруг выяснили,
что производить  ядерные боеголовки  гораздо дешевле,  чем их  уничтожать  и
хранить, и когда повсюду в мире творилось черт знает что...
     Глава вторая. "Никаких комментариев!"
     I
     Ранней весной 1992  года, когда в России вдруг уяснили, что производить
ядерные боеголовки  гораздо  дешевле,  чем  их уничтожать  и  хранить, когда
повсюду   в  мире  творилось   черт  знает  что,  а  яйцеголовые  профессора
Колумбийского университета  и  эксперты-советологи  госдепартамента  скребли
затылки в недоумении,  куда  бы  приспособить  несказанные  мощности "Голоса
Америки"  и  "Радио  Свободы"  ввиду   их   очевидной  никчемности  в  новой
исторической  обстановке, -- в эти  весенние дни  1992  года в столице Земли
Северный   Рейн-Вестфалия,  старинном  немецком  городе  Кельне,   произошли
события, оставшиеся  практически не замеченными не  только широкой публикой,
но  и  теми  экономическими  обозревателями  и аналитиками,  которые  делали
неплохие  деньги  на  предсказании  всяческих   экономических   катаклизмов.
Предсказания,  особенно  в последние  два-три года,  были  мрачными, поэтому
почти всегда сбывались. А если не сбывались  или сбывались не полностью, это
об®яснялось  простым везением, счастливой случайностью  и никак на репутации
современных компьютеризованных кассандр не отражалось.
     Была лишь одна тема --  табу, ее старались не затрагивать  ни при каких
обстоятельствах.  Тема  эта была  --  Россия, вновь,  после семи десятилетий
отсутствия, явившая себя на мировом  рынке. И добро бы одна Россия. А страны
с  непривычной аббревиатурой  СНГ? О каком  учете их воздействия на  мировые
процессы, о каком прогнозе могла идти речь, когда даже президенты этих стран
не знали,  что творится  на  их  границах! Нет,  подальше и от СНГ,  да и от
России тоже. Подальше, подальше. Спокойнее будет.
     Репутация дороже.
     Поэтому так  и  получилось,  что во  всей Западной Европе, от  Альп  до
Скандинавии, нашелся всего один человек, который проявил к разворачивающимся
в городе Кельне событиям профессиональный интерес.
     * * *
     Звали этого человека Аарон Блюмберг.
     * * *
     Москвич по рождению. Израильтянин по гражданству. Экономический эксперт
по профессии  (так, во всяком  случае, значилось в его  визитной  карточке).
Немец по месту жительства.
     Он постоянно жил  в Гамбурге,  в одном  из  старинных  красно-кирпичных
домов   в  рукавах  Нордер-Эльбы,  то  ли  слегка  подкопченных   бомбежками
союзнической  авиации  в конце  второй  мировой  войны,  то  ли  потемневших
естественным образом от времени и вечной сырости гамбургского порта.
     В этом доме господину  Блюмбергу  принадлежала  сравнительно  небольшая
(всего на  две спальни) квартира. Однако  дом был в очень  дорогом районе, а
кроме того,  представлял собой  историческую ценность  (его  относили  к XIV
веку),   так   что,   вздумай   господин   Блюмберг   расстаться   со  своей
собственностью, отбоя от покупателей у него не было бы.
     Но он  об  этом и думать не  думал. Во всяком  случае, фрау Гугельхейм,
супруга  уважаемого господина  заместителя  начальника линейных  теплосетей,
которая раз  в неделю наводила порядок  в его "холостяцкой берлоге", ни разу
не слышала от него даже намека на такие мысли.
     За все годы, которые фрау Гугельхейм занималась уборкой его квартиры (а
она занималась  ею с первого  дня),  он не  разрешил ей выбросить ни единой,
даже самой пустячной  вещи  --  ни  фотоальбома  с чужими  фотографиями,  ни
кушеточек  и этажерочек,  изобретенных  врагами  человечества лишь для того,
чтобы  на них копить пыль,  ни даже  единого  тряпичного половичка --  точно
такого,  какими  мать  фрау  Гугельхейм подрабатывала  на  жизнь  в  трудные
послевоенные  годы.  Более   того,   если   бы  господин   Блюмберг  не  был
интеллигентным  человеком и имел бы привычку прямо высказывать свои  желания
(как  некоторые, не  будем показывать пальцем),  он вообще запретил бы  фрау
Гугельхейм  хотя бы  даже стул  переставить  с места на место.  При этом его
ничуть не остановило бы то соображение, что под ножкой стула могло скопиться
столько бактерий (фрау Гугельхейм привычно  именовала их  бациллами), что их
хватило бы для заражения всего мира.
     Но  до  этого, слава Пресвятой  Богородице,  не доходило.  После уборки
квартира  господина  Блюмберга сверкала и блестела,  но  все вещи в ней были
точно на тех же местах, как и до уборки. И господин Блюмберг был не из  тех,
кто на такие мелочи не  обращает внимания. Нет, не из тех. Как некоторые (не
будем  показывать  пальцами).  Уже на третий раз  он  выдал  фрау Гугельхейм
двойную оплату  за качество работы и в  знак особого расположения  налил три
четверти  бокала  вина  со  странным  для  немецкого  уха названием portwein
"Kavkaz".
     При первом глотке фрау Гугельхейм едва не  потеряла сознание, потом  ей
удалось разлепить рот  и сказать,  что такое экзотическое вино она хотела бы
приберечь для  рождественского  торта. На что господин Блюмберг только рукой
махнул: делайте, мол, что хотите, что с вас, немчуры, возьмешь.
     Но самое поразительное было в том, что каждую среду (а уборки проходили
по средам) фрау  Гугельхейм  вытаскивала  на  мусорную свалку  по  несколько
бутылок из-под этой  жидкости. И не было,  увы,  никаких поводов думать, что
господин Блюмберг морит этой жидкостью разную пакость вроде тараканов.
     Нет. Нет и еще раз нет! Он  пил эту гадость сам. И после этого по утрам
садился в свой автомобиль или поднимался на мансарду в свой офис.
     И вид у него был вполне нормальный.
     Будем  откровенны:  даже  более  нормальный,  чем   у  супруга  госпожи
Гугельхейм, уважаемого господина заместителя начальника линейных теплосетей,
после очередного собрания  пивного  клуба,  членом которого состоял  еще его
дед.
     Непостижимы дела твои, Господи! Воистину непостижимы!
     * * *
     У   людей,  увидевших   господина  Блюмберга   впервые   или   мельком,
складывалось не самое благоприятное впечатление о его внешности. Однако фрау
Гугельхейм имела больше времени присмотреться к нему.
     Да, на первый взгляд это был неказистый, плешивый еврей среднего роста,
с  некрасивым  асимметричным  лицом,  с чуть  искривленным,  как  у  бывшего
боксера, носом и седыми бровями. Ему  можно было  дать и сорок лет (когда он
выходил  из  хорошей  парикмахерской),  и  шестьдесят  --  когда  количество
"Кавказа" за неделю переваливало за известный предел.
     Одевался  он в  хороших  магазинах,  но  как-то словно бы  небрежно, не
придавая  этому  никакого значения.  Любил клубные пиджаки,  цветные  платки
вместо  галстуков,  мог  появиться  возле  своего  респектабельного  дома  в
джинсах,  порванных до  голой  коленки,  --  ну, тинэйджер, и  все  тут.  Но
однажды,  при  праздновании  юбилея  тепловых  сетей, на  которых  ее супруг
отслужил больше  тридцати  лет, фрау  Гугельхейм  оказалась там, где обычная
жительница Гамбурга  может  не  побывать  ни разу  за всю  свою жизнь,  -- в
ресторане "Четыре времени года", лучшем ресторане Европы.
     И то, что она там узнала...
     Позже, обдумывая увиденное, она мысленно  рассортировала впечатления по
порядку.
     Порядок был такой.
     Сначала  она увидела  за  круглым столиком бара двух  очень  красивых и
очень дорого одетых (только  не нужно спорить об этом с госпожой Гугельхейм,
не нужно) дам. Да, скажем так  -- дам. Это будет правильно. Именно дам, а не
тех порочных и легкомысленных созданий, которых вовлекает в свои дьявольские
сети ночная жизнь больших городов.
     Это  были  две молодые женщины  лет  по  24--25.  Обе  жгучие  брюнетки
испанского типа.
     Потом кто-то заслонил их спиной, а уже в следующее мгновение, когда все
сели  за  столик, фрау  Гугельхейм  констатировала  (просто  констатировала,
зафиксировала  без  всякой  эмоциональной  оценки),  что  этот   третий   --
смугловатый, подтянутый,  средних лет  господин в черном  смокинге и с белой
хризантемой  в петлице -- есть не кто иной,  как господин Аарон Блюмберг, ее
жилец  (хотя это  и не  совсем верно, ее работодатель  --  более  коряво, но
точнее).
     И этот господин Аарон Блюмберг свободно болтает с красавицами испанками
на каком-то иностранном  языке,  дает прикурить от тонкой золотой зажигалки,
делает распоряжения официанту и вообще ведет себя, как...
     Как английский лорд, вот как!
     И все у него получается не хуже, чем у английского лорда!
     Или даже лучше.
     Фрау Гугельхейм не имела  об®екта  сравнения,  не  пришлось ей в  жизни
познакомиться  с английским  лордом. Но то, что манеры  господина  Блюмберга
были  не  хуже манер  любого  родовитого отпрыска какого  угодно дворянского
рода, а лучше, -- в этом фрау Гугельхейм могла бы  присягнуть на Библии.  Не
нужно иметь в  знакомых королевскую кузину, чтобы в таких вещах разбираться.
Достаточно посмотреть, как ведут себя  с человеком официанты  и  метрдотель.
Только нужно уметь смотреть.
     Фрау Гугельхейм умела.
     И очень быстро сделала выводы.
     * * *
     Есть  ситуации, в  которых проявляется какое-то главное психологическое
различие  между  мужчиной  и  женщиной. Увидев  в  толпе знакомого,  мужчина
обязательно заорет на всю площадь: "Эй, Мишка! Это я! Это же Мишка, Мань, не
видишь, что ли?.."
     Женщина поступает  совершенно иным  образом. Она  незаметно  кивает  на
человека,  который показался ей  знакомым, и  спрашивает спутника: "Тебе  не
кажется, что он чем-то похож на твоего приятеля Мишку?"
     Фрау  Гугельхейм  поступила еще  тоньше.  Она  очень незаметно, быстрым
взглядом показала мужу на заинтересовавшую ее троицу и небрежно спросила:
     --  Тебе  никого не  напоминает этот  господин?  По-моему, он  похож на
какого-то известного актера.
     И  только минут через пять, когда до ее  супруга дошло наконец, что  он
видит  перед собой в черном смокинге не известного актера, а жильца из  дома
по Нордер-Эльбе, фрау Гугельхейм приказала быстрым, но четким шепотом:
     -- Мы не видели ничего. Тебе ясно? Ничего мы не видели. Это не он.
     Трудно сказать,  чем она в тот  момент руководствовалась,  но в глубине
души  фрау Гугельхейм понимала, что делает правильно.  И не ошиблась. Недели
через   три  ее  супруг  получил  должность  господина  начальника  линейных
теплосетей в обход нескольких более  перспективных  своих коллег.  Без труда
удалось  выяснить,  что  назначение   это  произошло  по  просьбе  господина
Блюмберга, который в  свое время  оказал господину мэру  кое-какие  услуги и
сейчас тоже оказывает содействие бурно развивающемуся городскому хозяйству.
     Гос