подин новоиспеченный начальник теплосетей рвался купить  шампанского
и  завалиться  к благодетелю  с  дружескими  об®ятиями. Но  фрау  Гугельхейм
удержала супруга. Она  выждала до среды,  произвела уборку и в конце ее, как
всегда бывало, вернула ключи господину Блюмбергу.
     -- Я хочу  сказать вам огромное спасибо за все, что вы для нас сделали,
-- произнесла  она заранее  заготовленную фразу, чувствуя, что краснеет, как
школьница на выпускном экзамене.
     Блюмберг удивленно посмотрел на нее и покачал головой:
     -- Понятия не имею, о чем вы говорите. Ни малейшего понятия. -- Он чуть
подумал и  добавил на другом языке, возможно -- на испанском: -- Ни хрена не
врубаюсь!
     * * *
     Фрау  Гугельхейм поняла,  что все сделала  правильно.  Она и понятия не
имела, какую услугу  оказала этому  человеку, не  узнав его в ресторане. Она
вообще  не  думала,  оказала ли  ему услугу,  но внутренним  женским  чутьем
понимала: все правильно.
     II
     Офис  господина  Аарона  Блюмберга  (официально  его  фирма  называлась
Коммерческий аналитический  центр)  располагался в мансарде того  же старого
дома на Нордер-Эльбе, что и его квартира.
     Эти  две сдвоенные комнаты с  наклонными мансардными  стенами и  окнами
назвать  офисом можно было только с очень большой натяжкой.  Если  бы не два
суперсовременных  компьютера,  подключенных  ко  всем  существующим  в  мире
телекоммуникационным  системам,  эту  мансарду  правильней  было бы  назвать
старой библиотекой, а еще вернее --  чуланом, где нашли свой последний приют
самые разные старые веши.
     Заваленные  книжными  томами  старые  шкафы,  развалы  книг  и  пыльных
журналов по углам, заляпанное  воском зеленое  сукно ломберного стола, чудом
уцелевший  кусок бильярда с  одной ногой и  совершенно целой  лузой -- всего
этого  старья  в  мансарде  было  так много, что  среди него  терялись и два
современных офисных стола,  а  сами  компьютеры  с мониторами,  принтерами и
сканерами казались странными экспонатами, еще не  нашедшими своего  места  в
этом музее вечности.
     Разве  что  потолок  хозяин  не  смог  оставить  в  первозданном  виде.
Современные  машины требовали  кондиционирования  воздуха,  поэтому пришлось
старые    балки   затянуть   современным    пластиком    с   многочисленными
вентиляционными отверстиями. Старый корабль дал  крен, но все еще  оставался
на плаву. И это  был еще большой вопрос, кто победит в этой схватке: хрупкая
пластмасса или мореный дуб и кожа старинных переплетов.
     Сотрудников Аналитического центра Блюмберга только в первые дни смущало
несоответствие антуража мансарды и суперсовременной ее начинки.
     Потом смущаться стало некогда.
     А еще позже -- незачем.
     * * *
     Их было двое.
     Николо  Вейнцель,  один из самых талантливых молодых ученых Берлинского
университета, 24 лет, похожий в  своих  очках  и с космами плохо причесанных
волос на студентов-отличников всего мира.  И  Макс  Штирман, один из  лучших
аспирантов  профессора  Майнца  из  Гейдельбергского  университета. Это  был
здоровенный розовощекий крепыш, в любое время суток жующий какую-то жвачку.
     Сам  Аарон Блюмберг  не  умел  пользоваться компьютером даже на  уровне
самого  зеленого юзера, но эти двое ребят были лучшими хакерами Германии или
даже всего Старого Света.
     Блюмберг почти год  присматривался и едва  ли не принюхивался к тому  и
другому, прежде чем сказал прямо:
     -- У меня есть деньги  на две суперклассные  машины --  лучшие из всех,
что существуют в  мире. Больше ни  на что у меня денег нет. Зато у меня есть
голова, цену  которой я знаю. У вас  тоже  нет денег, но  есть  головы, цены
которым  вы  пока  не   знаете.  А  узнать  можно  только   одним  способом:
попробовать.  Это я  и  предлагаю  вам -- попробовать. Судьбы  мира  сегодня
решает информация. У нас  есть к ней  доступ.  И  самое главное -- я знаю, к
какой именно информации этот доступ нам нужен.
     Макс Штирман выдул из своей жвачки классный, просто для "Книги рекордов
Гиннесса", пузырь и спросил:
     -- Мы можем подумать?
     --  А как  же! -- охотно  отозвался Блюмберг. -- Кто же  такие  решения
принимает с бухты-барахты?! Думайте, ребята, думайте! У вас есть примерно по
две с половиной минуты.
     Пузырь на губах Макса от изумления лопнул.
     -- А если мы скажем: "нет"? -- спросил он.
     --  Или  попросим  на  раздумья  сутки?  --  добавил  Николо  на  своем
берлинском диалекте. Блюмберг посмотрел на свои часы.
     -- У вас осталось по две минуты. Или я услышу "да", или вы  меня больше
никогда не увидите. У вас в жизни будет много увлекательных  предложений. Но
вы всегда будете помнить о моем. Не хотелось бы вас шантажировать, но это не
очень хорошая перспектива. Потому что в жизни что самое противное? Упущенные
возможности.
     * * *
     Уже первые опыты  показали, что Блюмберг  не переоценивал свою  голову.
Как и  головы своих компаньонов -- а они действительно с самого  первого дня
стали  не сотрудниками, а  компаньонами. В  отличие от  консалтинговых фирм,
которые, в сущности, торговали прогнозами, он сам  вмешивался в дела или вел
биржевую  игру через третьих  лиц. И не было  случая, чтобы  он  оказался  в
проигрыше. У него был поразительный, крысиный нюх на запах рынка. У Николо и
Макса  иногда  возникало  ощущение,   что  шефу  и  не  нужно  просматривать
материалы,  собранные и  подготовленные  для  него  во время  круглосуточных
дежурств у компьютеров. Он просто кладет руку на папку, а потом извлекает из
груды бумаг нужную -- самую важную.
     При этом характер Аарона Блюмберга был вздорным до невозможности, любая
мелочь могла привести его в неописуемую ярость. Правда, у него хватало ума и
такта  позже  извиняться за свои  вспышки, но на первых порах это вносило  в
отношения компаньонов немалую нервозность.
     Однако по мере того, как росли банковские счета Макса и Николо, они все
меньше  внимания  обращали  на  сумасбродства  шефа. У  него на  плечах была
голова. А остальное неважно. Молодое поколение выбирает не эмоции, нет.
     Оно выбирает мозги.
     * * *
     Коммерческий аналитический  центр Аарона Блюмберга не имел ни приемной,
ни парадного входа. Почта поступала  на абонентский ящик, городской  телефон
был  кодирован и  известен  лишь чрезвычайно узкому кругу  деловых  знакомых
Блюмберга, были засекречены и личные телефоны -- как самого Блюмберга, так и
его компаньонов.
     Подняться в  офис  можно  было только из подземного гаража, причем лифт
был единственный, а ключи от него были лишь у самого Аарона, Макса и Николо.
А ключи от квартиры Блюмберга -- вообще лишь у него. Только перед уборкой он
оставлял  их фрау Гугельхейм и затем тотчас же забирал. Так что, если вверху
хлопала дверь лифта,  можно было  без  труда понять, что появился кто-то  из
своих.
     В  этот  день, 4  мая  1992  года, дежуривший у  компьютера Макс, выйдя
подышать свежим воздухом и полюбоваться  веселящими глаз  древними  зелеными
крышами старого Гамбурга,  увидел сверху, как во двор вкатывает канареечного
цвета "ситроен" Блюмберга выпуска  девятьсот лохматого  года. Даже  с высоты
мансардного этажа было  видно, что он ободран со всех сторон,  откуда только
можно. Поскольку сам Макс ездил на новеньком "порше", а Николо недавно купил
себе "альфа-ромео", несоответствие машин хозяина агентства и его сотрудников
невольно  бросалось  в глаза.  Но  Блюмберг  нашел  об®яснение,  которое,  в
общем-то, всех устроило:
     --  А на  кой  мне,  мать-перемать (это у  него были такие  придаточные
слова, не имеющие никакого  смысла ни  в русском, ни в немецком  языке), ваш
сраный "порше"?  Мне  что эту  тачку бить, что "мерседес" --  все равно. Эту
даже дешевле.
     Довод был неотразимым.
     Причем бил Блюмберг свою  машину обо все, что неосторожно попадалось на
его пути  --  от мусорного контейнера до сорокатонного асфальтового катка. И
бил не потому, что не умел ездить, а просто ему  неинтересно было следить за
такими  мелочами, как  дорожные знаки  и прочая  ерунда. Ездить  же он умел.
Однажды после  случайной  драки  с  водителями-дальнобойщиками  Блюмберг так
провел  огромный  "вольво"-рефрижератор  по  глинистому  откосу,  что  потом
местная полиция  все  выпытывала у него, не выступал ли  он на евроазиатских
или других подобных ралли.
     Но  сегодня   шеф,   похоже,   был  настроен   вполне   благодушно.  Он
всего-навсего рассыпал  в стороны картонные коробки  на  в®езде и  вкатил  в
подземный гараж,  лишь слегка ободрав дверцу. А еще  через десять минут Макс
услышал  гул  лифта  и  хлопанье  дверей  --  сначала лифтовой,  а  потом  и
мансардной.
     Пауза.  Сейчас  должна  упасть  вешалка.  Из тех старинных, с  чугунной
основой и  облицовкой из старого  дуба. Ага,  упала. И,  кажется, не слишком
удачно. Удачно  --  это когда она била рогом по голове. А неудачно --  когда
чугунной станиной по колену или по голени.
     Н-да, неудачно.
     Минут пятнадцать шеф обнаруживал  свое присутствие лишь возгласами типа
"мать-перемать",  потом начал  появляться сам.  Частями. Сначала  в  дверном
проеме показалась плешивая голова хорошо и с разных сторон повидавшего жизнь
человека. Потом показались плечи в сером пиджаке с  клетчатым  шарфом. Потом
появилось  ушибленное колено  Блюмберга,  которое  он волочил за  собой, как
раненый  солдат ногу. Затем  появилось здоровое колено Блюмберга, а с ним  и
весь шеф в виде несколько помятом и скукоженном от  боли в колене, но вполне
нормальном. Вполне.
     После  всех  этих передвижений Блюмберг  с ногами забрался в  старинное
кресло-качалку,   которое  невозможно   было  выбросить   по   причине   его
необыкновенной тяжести и  прочности, немного  покачался и  сказал, предварив
немецкую фразу некоторым количеством вводных слов типа "мать-перемать":
     -- Что у нас, мать-перемать, происходит в Тампельсдорфе?
     Макс  удивился. В Тампельсдорфе, мать-перемать,  не происходило ничего.
Там ничего и  не могло  происходить. Это был небольшой гражданский аэродром,
оборудованный   для   внутренних  перевозок.  Там  стояло  несколько  личных
спортивных и полуспортивных самолетов местных жителей, тройка  вертолетов, а
также  располагались  аэродромные службы,  которые обеспечивали движение  на
этой далеко не самой оживленной линии Вестфалии.
     Но Макс не стал пререкаться с шефом. Он вошел в терминал Тампельсдорфа,
вполне,  кстати, открытый,  взял  необходимые  данные, сделал  распечатку  и
протянул экземпляры Блюмбергу.
     Тот  выхватил  их так,  как рвут  газету с  сенсацией  из рук  уличного
продавца.
     --  "Четвертое  мая,  16.30, --  прочитал он.  --  Приземлился  частный
самолет типа "Сессна" компании  "Лиетува". Четвертое мая, 18.20. Приземлился
частный самолет типа ДС -- "Дуглас" компании "Даугава". Все?
     -- Все, --  подтвердил  Макс, не  чувствуя  за  собой ни  тени вины  за
скудость информации, которая была извлечена из компьютера.
     Но Блюмберг был настроен совсем не миролюбиво.
     -- Ладно, мать-перемать, -- сказал он. --  Про тебя я уже все понял. На
коленку ты мне  не то  что компресс не положишь, ты ее пальцем не тронешь. А
если тронешь, так только для  того, чтобы прижечь ее горячим утюгом. Про то,
чтобы поднять эту гребаную вешалку в прихожей, я  и говорить не буду. Потому
что ты просто не поймешь,  о чем это я с тобой толкую.  С этим все  ясно. Но
две  вещи  ты для меня все-таки  сделаешь!  Всего  две.  Понял? И  попробуй,
перемать, не сделать!
     -- Первую  я  уже сделал, -- с усмешкой  отозвался Макс и протянул шефу
почти полный стакан темного липкого вина под названием "Кавказ".
     По  глубокому убеждению Макса и Николо Вейнцеля,  к которому они пришли
каждый  самостоятельно, своим путем, пить это вино (или подобное, если такое
вообще где-нибудь в  мире существует) может только  Блюмберг. И при этом  не
добровольно, а как бы  в  отместку себе или во  искупление какого-то  своего
давнего  и  очень-очень  тяжкого  греха.  И грех  этот, судя по всему, такой
давний,  тяжкий  и   неизбывный,   что  напиток  этот  Блюмбергу  специально
доставляли  из  России,  и  он очень  ревниво следил, чтобы  запасы  его  не
истощались.
     Блюмберг принял от Макса стакан  "Кавказа" и даже "спасибо"  не сказал,
что  вообще-то  было на него  не похоже,  а  могло свидетельствовать лишь  о
сильном  волнении,  в котором  он находился. Причин этого  волнения Макс  не
понимал и потому слегка удивился  приказу, который Блюмберг  отдал, покончив
со своей искупительной чашей:
     -- Залезь во все компьютеры Тампельсдорфа. Пассажиры, экипажи, маршрут.
-- И, немного подумав, добавил: -- И вообще во все местные авиалинии.
     Макс  помедлил.  Большая  часть  информации,  которую   хотел  получить
Блюмберг,  была  незаконной. Но в  немце,  как  и в любом  человеке, понятия
"законно" или  "незаконно" перемешиваются с другими понятиями: "поймают" или
"не поймают".
     Макс Штирман  знал о компьютерах  все, что может  знать человек, и даже
немножко больше.  Разве что Вейнцель знал столько же -- да и то с другой, со
своей стороны.
     Они  вполне  преуспели в своем деле. Ни для Макса, ни  для Вейнцеля  не
представляло особой проблемы войти  в компьютеры НАСА  или бундесвера,  а не
делали  они  этого  лишь  потому, что Аарона Блюмберга не интересовали тайны
американского   космического  агентства  или  система   тяжелых   вооружений
бундесвера. Что выбросит следующей  весной  на  рынок Карден -- другое дело.
Как отразится  противостояние ООН и Хусейна на цене нефти -- тоже интересно.
Как  мировые  биржи отреагируют на победу красных  в  российской  Госдуме--и
здесь было над чем подумать. А лезть в секреты НАТО -- кому оно нужно?
     Так что размышления Макса носили в данный момент не профессиональный, а
как бы морально-этический характер.
     Еще в первые дни их сотрудничества Блюмберг заявил:
     -- Мы не  собираемся  красть  никаких  секретов.  Мы вообще  ничего  не
собираемся   красть.  Есть  подсчеты,  которые  рисуют  любопытную  картину.
Практически девяносто  процентов всей разведывательной информации добывается
из  материалов открытой  печати. И только  десять  -- запомните, юноши,  эту
цифру  --  только  десять! -- добывается так называемым агентурным  путем. И
большая половина из этих десяти  оказывается на поверку или "липой", или  --
хуже  того  --  дезой,  дезинформацией.  Наш  путь  --  открытые   источники
информации. И у нас достаточно мощные машины,  чтобы выловить  все,  что нам
нужно.
     Влезть в терминалы Тампельсдорфа или других маленьких аэродромов -- это
было совершенно безопасно. Но вопрос был в другом. И Макс его задал:
     -- Значит ли это, что мы переходим пограничную линию?
     Блюмберг  понял,  о  чем  он  хочет  спросить.  Разговоры на  эту  тему
возникали  и  раньше. Еще  года  три-четыре назад, когда Аналитический центр
Блюмберга только делал первые шаги,  компьютерный рынок  даже не определился
еще   как   рынок.  Его  попросту   не  существовало.  Не  было  и  законов,
регламентирующих   его  деятельность.   Только  в   последние   годы  начали
прорисовываться понятия  "законно" и "незаконно". И теперь молодой сотрудник
напрямую спрашивал своего шефа,  насколько  законной  окажется их дальнейшая
совместная деятельность.
     Ответ Блюмберга показался Максу совершенно неожиданным и нелогичным:
     -- Ты когда-нибудь видел, как горит тайга?
     -- Что такое тайга? Это лес, так?
     --  Да, лес. Много  леса. Очень  много. И сухого. Так вот,  когда горит
тайга, даже стрелки с вышек слезают. И перестают существовать любые границы.
-- Он подумал и добавил: -- И любые законы.
     -- Вы хотите сказать, что сейчас горит тайга? -- уточнил Макс.
     -- Прежде всего я хочу узнать сам -- так ли это? А что, когда и  кому я
буду  говорить -- это другие вопросы. И если ты сейчас же не  включишь  свое
железо, то получишь этой бутылкой по своей белобрысой  башке. Копфен. Понял,
хрен мамин?
     --  Яволь,  герр  капитан!  --  дурашливо  козырнул  Макс,  манипулируя
кнопками клавиатуры.
     --  Герр капитан! --  презрительно  повторил Блюмберг,  прикладываясь к
горлышку  "Кавказа". --  Зови уж  просто:  герр оберст. Или  совсем  просто:
господин полковник.
     И  хотя ничего  больше Блюмберг не  сказал, а Макс не спросил,  молодой
немец  вдруг  понял,  что   этот  потрепанный  жизнью  еврей   не  врет:  он
действительно  полковник.  И не просто полковник. Ох  непросто!  И  еще  как
непросто!
     * * *
     Минут через  пятнадцать  Макс положил перед  шефом распечатку данных по
всем  аэропортам  местных линий Германии.  Блюмберг искупил свой тяжкий грех
еще  одним  стаканом  "Кавказа"  и  затребовал   данные  по  всем  небольшим
пассажирским компаниям севера Германии.
     Макс  возмутился.  Глупей  приказа  не  придумаешь.  Что  можно  оттуда
выловить? Уж  лучше  влезть  в сервер "Плейбоя" и  полюбоваться  на тамошних
отборных красоток. Но Блюмберг был  похож на  охотничьего  пса,  охваченного
горячкой погони.  Не позой. Поза-то  как раз у  него была,  как у  дворняги,
изнывающей от зноя и блох, но внутри все словно бы подрагивало в напряжении.
Поэтому Макс лишь пожал плечами и выполнил эту муторную и дурную работу.
     Через   полчаса  белоснежные   листки  распечаток   лазерного  принтера
заполнили  все свободные  углы  комнаты. Блюмберг  едва ли не  рвал из пасти
принтеров  готовые оттиски,  в секунду прочитывал их и  либо  бросал на пол,
либо откладывал на стол, который подтащили к качалке.
     Еще через  час этой  дурной, по твердому убеждению Макса,  и совершенно
бессмысленной работы Блюмберг вновь уютно устроился  в качалке и внимательно
просмотрел  все  отобранные  материалы.  Потом  протянул  их Максу,  как  бы
милостиво разрешая и тому порадоваться успеху общего дела.
     Но  Максу этого  не  удалось.  Как  ни вглядывался он  в  имена  людей,
приплывших или прилетевших  в Германию  за минувшие день-полтора, сколько ни
повторял про себя, по-школьному шевеля толстыми губами, названия судов, типы
самолетов и пароходные компании, в голове не складывалось ничего.
     В голове было то же, что и во всей мансарде, -- бумажная каша.
     Блюмберг все более и  более  уныло поглядывал  на  молодого компаньона,
который даже про жвачку свою забыл, потом заявил:
     -- Последний шанс. Нет -- значит, нет. А чего нет, того нет  и быть  не
может. -- Сформулировав  этот  странный и требующий длительного  обдумывания
афоризм, Блюмберг каким-то иным  образом сложил лежавшие перед ним документы
и протянул Максу: -- А так? Говорит это тебе что-нибудь?
     Ничего это Максу не говорило. Хоть тресни.
     -- Последняя  подсказка, --  заметил  Блюмберг.  --  Но  это  --  точно
последняя,  клянусь  мамой Ривой. Вчера  во Франкфурте-на-Майне  приземлился
самолет Люфтганзы, следующий из Москвы. Среди пассажиров первого класса было
два человека. Одного ты не знаешь и знать  не можешь. А другого не можешь не
знать. Вот он!
     И Блюмберг жестом фокусника бросил перед Максом номер иллюстрированного
журнала, на первой странице которого какой-то вполне обычный с виду, средних
лет   и  довольно  респектабельный   господин  обменивался  рукопожатиями  с
встречавшими и принимал первые робкие тюльпаны.
     -- Я не видел его в Интернете, -- сообщил Макс.
     --  Сдвинулись вы на своем Интернете,  -- отмахнулся Блюмберг. -- Я его
там тоже  не  видел. Я просто притормозил у киоска и  купил  журнал. Тебе не
приходит  в  голову,  что сохранились и такие вот простые  способы добывания
информации?
     Макс внимательно всмотрелся в человека на снимке.
     Да, он его знал. Его знал весь мир.
     Потому что это был один из самых могущественных людей России -- один из
первых вице-премьеров,  курировавший экономический и топливно-энергетический
комплексы, Андрей Андреевич Шишковец.
     * * *
     Только тут до Макса начало кое-