овременного,  изящно
вписанного в предместную дубовую рощу.
     Здесь  им пришлось  ждать часа  полтора. Наконец на под®ездной площадке
возле дома появился 500-й "мерседес" губернатора,  охранники провели шефа до
дверей квартиры, потом  вернулись,  и машина резко, будто потеряв свой вес и
значительность, взяла с места.
     -- Он высадит их на площади Победы, а сам поедет в гараж.
     Это были единственные слова, которые произнес водитель за все время.
     -- А потом? -- спросил маленький.
     --   Поедет  домой.   Будет  ловить  попутную  тачку.   Вот  тут  вы  и
подвернетесь.
     -- А если другую поймает? -- засомневался высокий.
     -- Оглянитесь. Много вы видите  других  тачек? Двое огляделись.  Других
машин не было вообще. В такие туманные вечера  местные водители предпочитали
сидеть  дома у  телевизоров.  И  даже те, кто промышлял  частным извозом, не
утюжили  попусту  улицы, а кучковались  там,  где  возможен был клиент  -- в
аэропорту, на вокзале и возле гостиницы "Висла".
     Они немного от®ехали, притормозили в глухом переулке.
     -- Счастливо, --  сказал  водитель и  вышел из машины. --  Схему  связи
знаете.
     -- А мне ни к чему светиться.
     И он исчез в темноте переулка.
     Волнения    пассажиров   "тойоты"    оказались   напрасными.    Оставив
губернаторский  лимузин в гараже,  водитель  вышел  из  ворот  и остервенело
замахал руками перед капотом "тойоты".
     -- Ребята, полтинник до седьмого квартала! Тут ехать шесть минут!
     -- Ты лучше покажи нам, как до Липок доехать,  -- ответил маленький. --
А то мы уже час крутимся. И спросить не у кого.
     -- И никакого полтинника не нужно, -- добавил высокий.
     -- Сейчас  все оформим в  лучшем виде, --  заверил водитель, залезая на
заднее сиденье. -- Давай пока прямо!
     Больше ничего  он сказать не  успел. Что-то слегка  щелкнуло  у него  в
районе шеи, и он надолго потерял сознание.
     * * *
     Когда он очнулся (а очнулся он от ведра воды, вылитого на него сверху),
то  обнаружил,  что  сидит   на  обыкновенном  табурете,  ничем  к  нему  не
привязанный,  а перед  ним  --  простой верстак,  обитый белой  оцинкованной
жестью,  совершенно  пустой. Комната,  в  которой он  находился,  напоминала
подвальную мастерскую,  царство не то столяров, не то сантехников. В комнате
не было ничего угрожающего, даже ножа на столе. И эти двое, к которым  он по
дурости  влез в "тойоту", тоже мирно  сидели тут же на лавках, ожидая, когда
он очухается.
     Водитель был комплекции крупной, нрава не очень мирного, но у него даже
мысли не мелькнуло оказать хоть  какое-то противодействие своим похитителям.
В их позах, манере двигаться, даже сидеть было нечто такое, от чего хотелось
забиться под лавку, как  хочется  обыкновенному человеку убежать куда-нибудь
подальше из комнаты, в которой разгуливают два тигра или две рыси.
     --  Ресницы  подрагивают  --   очухался,  --  констатировал  маленький,
вглядевшись в лицо водителя. -- Хватит придуриваться, открывай глаза.
     Водитель  открыл глаза. Руки-ноги  были целы,  ничего не болело,  нигде
никакой крови,  одежда  мокрая, но  целая.  Только  возле  левого  уха  чуть
побаливала какая-то точечка -- с ее помощью, видно, его и отключили.
     -- Олег  Мухин, --  представился  маленький. --  Прозвище, естественно.
Муха. Ну,  а какое другое прозвище может быть у человека с такой комплекцией
и  с  такой  фамилией? -- И сам же  ответил: -- Никакого. А это Дима Хохлов.
Прозвище -- Боцман. Потому Боцман, что когда-то начинал в морской пехоте. До
такого высокого звания, как боцман, он, конечно, там не дослужился, но мы уж
его так зовем по привычке и из уважения. Потому что если бы  он подольше там
послужил, обязательно стал бы боцманом. Или даже старшим боцманом,  он у нас
очень способный, очень.
     -- Кончай трепаться, -- довольно добродушно прервал Хохлов.
     -- Во-первых, я не треплюсь, а говорю чистую правду, -- возразил Мухин.
--  А  во-вторых, нужно же  о чем-то  поговорить  с  человеком,  прежде  чем
переходить к делу. А то он может черт-те что подумать про нас. А я не люблю,
когда  про  меня  думают черт-те что,  а тем более  несправедливо.  И  ты не
любишь. Вообще никто не любит. И наш друг Костя Зайончковский тоже не любит.
Я правильно произнес твою фамилию, ничего не перепутал?
     -- Правильно, -- подтвердил водитель.
     -- Вот  мы и начали приличный, вежливый разговор, -- обрадовался Мухин.
--  Извини,  Костя,  что  не  можем  предложить тебе закурить. Твои сигареты
размокли, а своих у нас нет.  Ни я, ни Боцман  не курим. Отучил нас один наш
друг.  Доказал,  что курить  вредно.  А  знаешь  как?  Навьючил  на  каждого
килограммов  по шестьдесят  разного скарба,  ну -- взрывчатки,  того-сего, и
прогнал  два броска по  тридцать километров.  По  горам.  А  теперь, сказал,
можете  курить сколько влезет. И почему-то никому не захотелось. Только один
из наших выдержал и закурил. И до сих пор курит. У него прозвище Док. Потому
что он медик, хирург.  Мы его хотели с собой взять,  но ему куда-то на курсы
повышения  квалификации понадобилось --  пришлось ехать без  него. Но  тебя.
Костя,  больше всего  волнует сейчас, наверное, только  один вопрос. На  кой
хрен  мы  рассказывали  тебе,  как  нас  зовут.  Я  тебе  отвечу.  Мы  очень
рассчитываем, что  станем с тобой  друзьями. И по работе, и  так.  Мы просто
обязаны  стать  с тобой друзьями  и  единомышленниками.  Потому что  другого
выхода  у нас просто нет.  Верней,  он  есть, но о  нем лучше не  думать. Я,
например, и не думаю. А ты. Боцман?
     -- Я тоже.
     -- Вот водишь, и он не думает, -- радостно подхватил Муха. -- А если он
что говорит, то  этому  можно  верить. На все сто. Я  говорю  это  тебе  как
человек, которому  он три раза  спасал жизнь. А я ему только два раза. Итак,
Костя,  нас  чрезвычайно интересуют события, которые  произошли  вечером  12
октября,  а  также чуть  раньше и  чуть позже. Иными  словами, все  события,
которые имеют хоть какое-то отношение к вечеру 12 октября сего, 1997 года.
     --  А  что  было  вечером  12 октября?  Маленький  укоризненно  покачал
головой.
     -- Не нужно. Костя, начинать  с  ошибок. Плохая примета.  Твои слова не
выдают  в  тебе человека выдающегося ума.  Нет, не выдают.  Потому что любой
умный  человек  сразу бы понял: раз мы  спрашиваем  о событиях  12  октября,
значит, мы знаем о них достаточно много. А раз мы спрашиваем о них тебя, мы,
следовательно, уверены, что и ты о них знаешь достаточно много. И ты в самом
деле знаешь о них много. И я  не сомневаюсь, что ты поделишься с нами своими
знаниями.  Весь вопрос только в том, какие методы  придется применить, чтобы
убедить тебя сделать это.
     Слова   о  методах   очень  не  понравились   водителю  губернаторского
"мерседеса", поэтому он решил дать задний ход:
     -- А,  двенадцатого  октября!  -- воскликнул он. --  Это когда Комарова
убили? Конечно,  помню. Сразу  бы  сказали  -- сразу бы вспомнил.  А так  --
думай. Цифры -- они безликие. События -- дело другое.
     --  Я запомню  этот  афоризм,  -- пообещал маленький. --  И  как-нибудь
использую. Не возражаешь? Цифры безлики, и только события сообщают им жизнь.
А теперь очень подробно расскажи нам, что ты делал 12 октября.
     -- Ну, что делал? Утром пришел в гараж, проверил тачку.
     -- Все было  в порядке? -- поинтересовался высокий,  которого маленький
назвал Боцманом.
     --  В полном.  Тачке  всего  год, что с  ней  может  случиться?  Это же
"мерин", "мерседес" то есть, а  не вшивая "Волга".  Потом заехал за хозяином
домой, привез его  на работу.  Часа в  два  с  двумя какими-то иностранцами,
немцами  похоже,  ездили  на стройплощадку  нового  жилого  комплекса. Около
четырех  вернулись. Я пообедал и устроился в приемной ждать, пока шеф поедет
домой. Но  неожиданно в  начале шестого он вышел из кабинета и велел отвезти
его на улицу Строителей.
     -- Прервемся, -- вмешался  Мухин. -- Входил ли  кто-нибудь до  этого  к
нему в кабинет?
     -- Нет, только старшая секретутка.
     -- Ты уверен в этом?
     -- А то нет? Все же мимо меня проходили. Если бы кто посторонний шел, я
бы  обязательно   его  приметил.  Вы  охранников  можете   спросить  --  они
подтвердят.
     -- Пока мы спрашиваем тебя. Что было дальше?
     -- Мы под®ехали к дому номер  семнадцать по улице Строителей, шеф велел
мне остаться в машине и ждать.
     -- А где были охранники? -- поинтересовался Боцман.
     -- Он их не взял с собой.
     -- А обычно берет?
     -- Обычно берет. Он довольно долго звонил в калитку,  потом вошел.  Его
не было примерно тридцать минут. Потом хозяин проводил его до калитки, пожал
ему руку, и мы вернулись в резиденцию.
     -- Ждал его там кто-нибудь?
     -- Нет,  --  уверенно ответил водитель.  -- Секретутка передала срочные
факсы, сказала  про  пару важных  звонков, и он ушел к себе в кабинет. Около
семи вышел, и я отвез его домой, как обычно. Вот и все.
     -- Когда он  вышел  из  калитки, было у  него  что-нибудь в  руках?  --
спросил Боцман.
     -- Не помню. Вроде нет. Да нет, я бы заметил. Вот и все.
     -- Нет, Костя, не все, -- мягко поправил маленький. -- Ты забыл сказать
нам две вещи. С  кем  ты встречался до этой поездки  и с  кем  ты встретился
после этой поездки.
     -- Да когда? -- как можно более искренне возмутился водитель. -- У меня
и времени не было с кем-то встречаться! Сами прикиньте!
     -- Ты мог встретиться не 12 октября, а раньше. И это так скорее всего и
было. С кем?
     --  Ни  с кем  я не  встречался! -- угрюмо повторил водитель.  -- А вы,
парнишки, влезли не в свое дело. И как бы для вас это плохо не кончилось.
     -- Он  нас  пугает,  --  констатировал маленький.  --  Даже  интересно.
Давненько, Боцман, нас никто не пугал.  Даже не помню, когда  последний  раз
это было.
     -- В начале девяносто шестого  в  районе Ак-Су,  -- напомнил Боцман. --
Иса Мадуев грозил нам яйца отрезать и в рот засунуть.
     -- Нет, ты все перепутал, -- возразил маленький.  -- В ущелье Ак-Су Иса
Мадуев и  все восемь или девять его обалдуев лежали спеленутые, как  грудные
младенцы. Они не то что грозить, просто "мама" сказать не могли. А яйца тебе
грозил  отрезать  Махмуд-хан, когда мы брали его на живца. И ты как  раз был
живцом.
     -- Не  напоминай  мне об  этом, -- попросил Боцман.  --  Не  напоминай,
ладно?  А  то  и я  припомню  тебе кое-что,  что  вызовет  у  тебя не  очень
благодушное настроение.
     -- Извини, не буду. Просто к слову пришлось. Итак, Костя нас пугает. На
всякий  случай. А вдруг испугаемся.  Потому что не такой же он идиот,  чтобы
думать по-другому, а?  Если  мы его захватили и привезли сюда, значит, у нас
были для этого какие-то  серьезные основания. И будущие опасности сейчас для
нас -- как урожай следующего  года. То ли он будет, то ли  погниет, то ли от
засухи сгорит. Нам сейчас нужны некие сведения,  а Костя не хочет с нами ими
поделиться. Современная наука изобрела много средств для того, чтобы человек
говорил то, о чем  его спрашивают. Есть, например, полиграф -- детектор лжи.
Еще  вкалывают  особый  наркотик,  который  растормаживает   соответствующие
центры.  Но  в нашем распоряжении нет  ни  полиграфа, ни наркотика. Придется
обходиться старыми методами. Какой тебе кажется наиболее удачным. Боцман?
     -- Если бы у Махмуд-хана ты был живцом, а не я, ты бы таких вопросов не
задавал. Элементарно.  Зажимают яйца в дверях и начинают понемногу закрывать
дверь. Больше трех минут никто  не выдерживает. Я выдержал шесть,  но только
потому, что понял, что у вас какая-то задержка.
     -- Не  скромничай.  Боцман.  Ты выдержал  ровно  двенадцать с половиной
минут. И еще выдержал бы -- сколько нужно.
     -- Заткнись, -- попросил Боцман. -- Я же  тебе сказал: заткнись. Это не
самое приятное воспоминание в моей жизни.
     -- Извини, больше  не буду, -- охотно согласился маленький.  --  Просто
мне хотелось сделать тебе комплимент.
     --  Потом  будем  комплиментами  обмениваться.  Когда   дело  закончим.
Приступай.
     Маленький подошел к водителю и буднично предложил:
     -- Вставай. И снимай штаны.
     -- Ребята! Да вы что?! Я и не думал вам грозить.  Я просто  предупредил
вас  об опасности, о которой  вы,  возможно,  не  знаете.  А  так  я  готов!
Спрашивайте!
     -- Начнем с середины, чтобы тебе было легче,  --  проговорил маленький.
--  Губернатор провел  разговор с  хозяином  дома  номер семнадцать по улице
Строителей. Кто это был?
     -- Николай Иванович Комаров, преподаватель института.
     -- Откуда ты знаешь?
     -- Случайно. Слышал, как секретутка сказала, когда созванивалась с ним.
     -- Губернатор пожал хозяину дома руку и сел в машину. Как он сел?
     -- Ну как? Нормально.
     -- Сколько лет ты возишь губернатора?
     -- Скоро четыре.
     -- Значит, успел изучить его привычки, манеру поведения?
     -- В общем, да.
     -- Вот  и вспомни, как  он  после того разговора сел  в машину.  Дверцу
сильно захлопнул?
     Водитель   глубоко  задумался   и  решил,  что  откровенность  в   этом
постороннем  вопросе  не  сможет  принести  ему  вреда,  но  подтвердит  его
искренность.
     -- А ведь и верно! -- воскликнул он. -- Так саданул дверцей, что я даже
удивился. Обычно он закрывает -- ну, нормально. И сразу закурил. Обычно он в
машине не курит, старается только в кабинете. И сразу скомандовал: езжай.
     -- А как обычно говорит? -- спросил Боцман.
     -- Домой.  Или  в  контору. Или еще куда. А тут  сказал:  езжай. И все.
Только минут через пятнадцать приказал: на работу.
     --  Значит  ли  это,  что  губернатор остался  недовольным результатами
разговора с Комаровым? -- спросил маленький.
     --  Пожалуй,  да, --  покивал  водитель. --  Да,  недоволен. Это точно.
Хмурый он был.
     -- И ты обратил на это внимание?
     -- Водители -- народ приметливый. Если четыре года ездишь с одним и тем
же человеком, невольно узнаешь его характер.
     --  Зафиксируем достигнутое,  --  предложил  маленький.  --  Губернатор
остался недоволен разговором с Комаровым, а ты обратил на это внимание.
     --  Но не  придал значения,  -- уточнил  водитель.  --  В  один  день у
человека может быть одно настроение, в другой день другое.
     -- Ты мог и  не придать значения настроению губернатора, потому что был
не в курсе его дел. Но некто, назовем его пока мистер X., был в курсе и этим
настроением чрезвычайно интересовался. И этому человеку ты дал знак о том, в
каком настроении находится шеф. А  конкретно -- о  том, что  переговоры были
безуспешными. Скажу больше: ты подал этот знак в течение примерно пятнадцати
минут после  того,  как  губернатор  сел  в машину  и вы  от®ехали  от  дома
Комарова. Ты мог  сразу мигнуть фарами или подфарником,  мог сделать это или
нечто  такое же  позже, но  ты это сделал.  И если ты сейчас назовешь  этого
человека, будем считать, что самая трудная часть нашей беседы уже позади.
     -- Понятия не имею, о чем ты говоришь, -- заявил водитель.
     И тотчас, без всякой задержки, маленький как-то странно махнул рукой, и
на голову водителя обрушилась такая лавина боли, какой он не  испытывал даже
тогда, когда попал в аварию и его зажатую искореженным железом ногу вырезали
автогеном. При этом он не терял  сознания, каждая крупица боли находила свое
место  и  не  исчезала,  пока не  источала свою силу.  Он не  знал,  сколько
продолжался этот ад -- десять минут или час. Но скорее  всего --  не  больше
трех  или  пяти минут, потому  что  за это  время его собеседники  никак  не
сменили своих поз.
     Когда  боль наконец отпустила и он получил  возможность  все  видеть  и
слышать, маленький заметил, обращаясь к высокому:
     --  Извини, Боцман. Я  знаю, что ты не сторонник таких методов. Я тоже.
Но это гораздо эстетичнее, чем зажимать яйца в дверях, а иногда  оказывается
и  эффективнее. Страшна не  боль. Страшен  страх  боли.  Он  его испытал.  И
испытает еще, если будет продолжать нести чушь, а не давать  прямые и точные
ответы на наши  вопросы. Что успокаивает мою совесть? Я тебе скажу.  Если бы
мы попали в его руки, он  не озадачивался бы морально-этическими проблемами.
Нет, не озадачивался. Но в данный  момент, Костя, повезло  нам,  а  не тебе.
Поэтому кончай строить из себя Зою Космодемьянскую, если ты знаешь,  о ком я
говорю, и отвечай на  наши вопросы. Коротко и точно. И правдиво, разумеется.
Итак, когда ты подал знак?
     -- Сразу, как только от®ехали.
     -- Какой?
     -- Мигнул левым подфарником. Хотя поворачивали мы направо.
     -- Сигнал был заранее оговорен?
     -- Да.
     -- Кому ты подал сигнал?
     -- Не знаю.
     --  Это не текст  в нашем разговоре. Костя. В нашем разговоре  не может
быть слов "не знаю".
     -- Но я действительно не знаю! Было почти темно, туман.  Я и понятия не
имею, кто увидел мой сигнал.
     -- А кто должен был увидеть?
     -- Этого я тоже не знаю. Маленький обернулся к товарищу.
     -- Боцман,  выйди на три минуты, а?  Не  могу я  издеваться  над  твоей
изнеженной психикой.  Клянусь,  я  не сделаю ему  слишком  больно. Я  сделаю
только так, чтобы он вспомнил, что такое боль. Заодно принеси полведра воды.
Она может понадобиться.
     -- Нет! -- сказал водитель. -- Нет! Пожалуйста,  не нужно! Я все скажу.
Все, что знаю.  Я действительно не знаю,  кому подал знак, когда мы от®ехали
от дома Комарова. От меня ничего и не требовалось. Лишь  мигнуть не повороте
левым подфарником, если переговоры закончатся неудачей.
     -- Кому ты подал сигнал -- не вопрос, -- заметил маленький. -- Ты подал
сигнал убийце. Через двадцать минут Николай Иванович Комаров был застрелен.
     -- Я  не имею к этому никакого  отношения! -- воскликнул  водитель.  --
Клянусь жизнью моих детей! Клянусь всем, чем только можно!
     -- Я склонен поверить, -- заметил  Боцман, когда водитель перестал бить
себя в грудь.
     --  А  у меня и сомнений  на этот счет  не было,  -- ответил Мухин.  --
Нерационально.  Для  чего  вводить в  горячую  схему  лишнего  человека? Его
использовали для другого. И практически втемную.  А  вот кто  использовал --
это он  знает и сейчас нам подробно расскажет. Ну, Костя? В какой-то из дней
накануне убийства Комарова, а  еще  вернее -- за неделю или даже за две,  ты
встретился с человеком, с  которым раньше  никогда не встречался.  И встреча
эта   произошла  по  его  инициативе,  хотя  и  могла  выглядеть  совершенно
случайной. Чтобы  ты не перенапрягал свою память, подскажу, что именно  этот
человек приказал  тебе  дать сигнал,  о котором  мы только что  говорили. Ты
помнишь, конечно, этого человека?
     --  Да. Но я не знаю,  кто он. Он никогда не представлялся и не называл
себя. И  губернатор его не называл. Однажды, примерно за неделю до всех этих
событий, он вызвал меня и сказал: "Поговори с этим человеком". Мы спустились
в холл первого этажа и поговорили.
     -- О чем? -- спросил маленький.
     --  Разговор  был пустой и дурацкий.  Он спросил,  нравится ли мне  эта
работа. Я  сказал: да. А  что?  Зарплата нормальная,  под машиной ночами  не
нужно лежать.  А  что  не подхалтуришь --  ну,  сейчас с  халтурой  негусто,
столько частников навалило, что  по улицам не проехать. Он  спросил, понимаю
ли я, что на должности водителя губернатора должен быть человек, проверенный
во всех отношениях. Я сказал: проверяйте. Сидеть я никогда не сидел, прав по
пьянке не  лишался, всего одна серьезная авария была в жизни, да и  то не по
моей вине. Принимаю тоже в меру, и с этой стороны ко мне не подкопаешься. Он
сказал, что речь идет не о  прошлом, и по биографии ко мне никаких претензий
нет. Речь о будущем. Губернатор -- серьезная политическая фигура, и он может
стать об®ектом внимания криминальных группировок и даже западных разведок.
     -- Таким образом он дал понять, что представляет ФСБ? -- уточнил Мухин.
     --  Вот именно  --  дал  понять,  --  подтвердил  води