<Миф
XX  века> и  кто хоть и  не  прямо,  но,  в  соответствии с  иерархической
лестницей НСДАП,  косвенно мог принимать или отвергать акции рейхсминистра
иностранных дел.
     Риббентроп сделал карьеру на Британии.  Он сделал то, во что никто не
верил: он подписал с Чемберленом морской договор, и это можно было считать
прелюдией  к   выполнению  стратегического  плана  фюрера:   <Единственным
союзником Германии в Европе может быть Англия, и никто больше>.
     То,  что  не  удавалось  сделать  традиционной германской дипломатии,
чинному министру фон Нейрату,  то, что до тошноты порядочный посол рейха в
Лондоне Хеш  называл идиотизмом,  то,  что подвергал ироническому осмеянию
Розенберг во время обсуждения в рейхсканцелярии плана поездки Риббентропа,
стало   свершившимся  фактом:   Чемберлен  протянул  свою   джентльменскую
суховатую руку быстрой и потной руке Гитлера.
     Эта  победа  Риббентропа оказалась главным  поражением Розенберга:  у
всех   была   на   памяти   его   ирония   по   поводу  <новой  дипломатии
национал-социализма>,    предложенной   Риббентропом.   Она,   эта   новая
дипломатия,  должна  была,  взяв  как  изначальную основу наступления <Мою
борьбу> фюрера (а никак не <Миф XX века> Розенберга),  действовать в  духе
этой <великой книги, открывшей германской расе путь в светозарное будущее>
- то  есть  смело,  напористо,  убежденно,  без  обязательных для  прежней
дипломатии лавирований,  недоговорок и  компромиссов.  И главное -  смело,
главное -  не подстраиваясь под хорошо изученного партнера в  переговорах,
а,  наоборот,  заставляя партнера принять тебя таким,  каков ты есть.  Это
дает  огромный выигрыш  в  темпе  и  в  качестве,  ибо  западноевропейский
партнер,   который   исповедует,   естественно,   консервативный,   веками
рождавшийся традиционализм, столкнувшись с новой манерой вести переговоры,
с новым качеством дипломатии,  созданной идеями национал-социализма, будет
озабочен уже не столько тем,  чтобы   п о б е д и т ь,  но тем,  как бы не
п о т е р я т ь,   поскольку  <дело приходится иметь с хамами,  а им лучше
отдать малость, пока они сами не отхватили по-хамски главное>.
     Розенберг  старался   везде   и   всюду   подчеркивать  <гуманизм>  и
<интеллигентность> учения Гитлера;  Риббентроп -  в  противовес ему  -  об
учении фюрера ничего не говорил, но действовал отнюдь не как интеллигент и
гуманист;  он  сразу  же  заявлял в  переговорах свой  новый стиль,  стиль
открытого удара и угрозы:  <Если сами добром не дадите - возьмем силой. Вы
нас  вынудите  к  этому,   и  вся  ответственность  за  последствия  этого
вынужденного вами шага ляжет на  вас,  и  история вам  этого не  простит>.
Западная дипломатия,  <отягощенная,  - как сказал Риббентроп, - чрезмерным
знанием мировой истории>, старалась подверстать новое движение, родившееся
в Германии,  под свои представления о политике,  заставить Гитлера принять
их манеру поведения;  они считали, что путь этот, видимо, будет длительным
и  сложным,  но  идти  на  открытую конфронтацию с  великим  народом через
шестнадцать лет после окончания мировой бойни -  не гуманно и  жестоко.  В
конце концов,  считалось в западных кругах,  Гитлер - европеец, с ним надо
вести себя так,  как это принято в Европе.  Не замечать его так, как можно
позволить себе не  замечать Россию,  -  немыслимо,  ибо Россия -  отсталая
азиатская держава,  которая сама  по  себе изрыгнет большевизм,  оставшись
один на  один со своими экономическими трудностями,  окруженная на востоке
алчными  азиатскими государствами,  а  на  западе  -  стеной  холодного  и
надменного  непризнания.  Гитлер  же  представляет Германию,  без  которой
европейская, да и мировая цивилизация - невозможна.
     Ребенок,  угадав,  что  взрослые,  побеседовав с  врачами-педиатрами,
пришли к  выводу,  что  наказание может  лишь  травмировать слабую душу  и
подвигнуть дитя на  еще  большие грубости и  шалости,  становится домашним
сатрапом;  ему все позволяется, все прощается, и всем его шалостям находят
об®яснение: <Повзрослеет - поймет и изменится>.
     Риббентроп  исходил  именно  из  этого  простого  житейского правила,
забываемого умными дипломатами,  когда они садятся за  стол переговоров со
взрослым  контрагентом.   И  он  одержал  победу,  он  вернулся  в  Берлин
победителем,  и  он,  а  не Розенберг стал рейхсминистром иностранных дел,
когда фюрер приказал либо разогнать беспартийных аристократов,  засевших в
МИДе,  либо принудить их служить не традициям,  а  новому -  его,  фюрера,
идее.
     В общении с подчиненными Риббентроп выработал такую же манеру,  как и
в переговорах с противником: краткость, сухость, четкость.
     - Я  рад,  -  сказал он  Веезенмайеру,  -  что  именно вам  вменено в
обязанность вписать еще  одну  страницу нашего  дипломатического подвига в
летопись  истории  национал-социализма.  Я  убежден,  что  вы  победите  в
Югославии так же легко,  как вы победили в Словакии.  Я даю вам санкцию на
контакты со всеми оппозиционными и  сепаратистскими силами в Загребе и вне
его.  Я  договорился с  хорватским лидером Влатко Мачеком о том,  что ваша
миссия  пройдет  вне   поля   зрения  Белграда.   Вы   должны  подготовить
правительство Хорватии,  которое будет  встречать наши  войска по  старому
славянскому обычаю: хлебом и солью. Вы должны сделать так, чтобы это новое
правительство было нашим карманным правительством и чтобы оно позаботилось
о  том,  как  об®яснить миру необходимость ввода наших войск в  Югославию,
проведя  точный  водораздел  между  политическим  к а ч е с т в о м  ввода
наших войск в Хорватию и в Сербию.  В остальном я полагаюсь на  ваш  опыт.
Это все. Хайль Гитлер!


     Гейдрих,  пригласив для беседы Веезенмайера, мучительно долго буравил
красивое  и  сильное  лицо  штандартенфюрера своими  маленькими  раскосыми
голубыми глазами, а потом неожиданно спросил:
     - Скажите откровенно:  ваша  детская,  самая  первая мечта о  будущем
рисовалась вам в образе офицера, или все-таки вас с самого начала тянуло в
дипломатию?
     Зная,  что РСХА не то место,  где надо развешивать слюни по веткам, а
Гейдрих не  тот  человек,  который просто так  задает отвлеченные вопросы,
Веезенмайер ответил  так,  как,  ему  казалось,  следовало ответить  этому
холодному и властному человеку.
     - Будущее рисовалось мне,  группенфюрер,  - сказал он, - в солдатском
служении идеям Адольфа Гитлера...
     Гейдрих заметил:
     - В  дни вашего детства идей Адольфа Гитлера как таковых не  было.  В
дни   вашего  детства  Адольф  Шикльгрубер  учился  рисованию  в   Вене  и
зарабатывал  себе  на   хлеб,   нанимаясь  чернорабочим  на  строительство
банковских зданий.  Я  ждал  вашего конкретного ответа потому,  что  думал
подсказать вам кое-какие детали,  и  касались бы они дипломатии и  армии -
нам все-таки известно то,  что неизвестно ни МИДу,  ни внешнеполитическому
отделу партии. Нам вменено в обязанность подсматривать в замочные скважины
спален -  как  это  ни  противно...  Но  поскольку вас интересует служение
чистой идее,  то я  не вправе давать вам конкретные советы.  Я  ограничусь
просьбой:  думайте о кадрах,  Веезенмайер,  о славянских кадрах. Думайте о
том, чтобы циклопы убивали циклопов. Думайте о том, чтобы славянское племя
хорватских циклопов стало штурмовым отрядом, послушным нашей с вами воле в
борьбе против всех иных славянских циклопов:  сербов,  поляков, украинцев,
русских.  Ищите людей,  которые хоть как-то соответствуют по уровню своего
интеллекта нам с вами,  арийцам.  Вот,  собственно,  и все. Нас интересуют
люди - самые разные, в самых разных областях; без этих людей, которых мы с
вами  условились называть циклопами,  нет  будущего Европы.  Я  говорю  не
слишком грубо?  Ваш ученый слух не  коробит моя манера выражать мысль,  не
заворачивая ее в цветную бумажку, как на рождественских распродажах?
     - Меня  восхищает ваше умение честно говорить о  главном,  -  ответил
Веезенмайер,  испытывая горькую  брезгливость:  мир,  увы,  устроен  таким
образом,  что  все в  нем взаимосвязано,  и  вне этой взаимосвязанности он
существовать не может -  чистота и грязь,  нежность и скотство, ум и сила,
он и Гейдрих - одна монета, как ни крути, только разные символы отчеканены
на двух сторонах,  и которая важнее -  не поймешь:  реальная стоимость или
всеохватная государственная эмблема.


     В  этот  же  день  Гесс  вызвал в  партийную канцелярию Риббентропа и
Розенберга.  Он  закончил работу над  тремя  документами.  Первый документ
должен быть  опубликован МИДом  в  тот  момент,  когда это  будет признано
целесообразным армией -  в случае непредвиденной задержки в передислокации
частей к югославским границам;  второй документ должен быть опубликован за
день  до  появления документа мидовского,  и,  наконец,  третий  документ,
перечеркивающий два предыдущих,  -  речь Гитлера -  станет известен миру в
тот час, когда начнется <Операция-25>.
     Первый документ - в редакции Гесса - звучал следующим образом:
     <Германское  министерство иностранных дел  уполномочено заявить,  что
внутренние дела  Югославии не  могут явиться поводом ни  для  протестов со
стороны Берлина,  ни  тем  более для интервенции.  Все слухи о  подготовке
войны    против    Югославии   являются   злостным   вымыслом   английской
империалистической пропаганды.  Германия всегда и  всюду проводит политику
мира и  добрососедства и никогда первой не давала и не будет давать впредь
каких-либо поводов для конфликта>.
     Риббентроп согласился с проектом заявления МИДа, предложенным Гессом,
однако  попросил заранее  подготовить для  опубликования в  газетах  текст
интервью с  шефом  отдела  печати  МИДа  Шмитом  -  на  случай  каких-либо
непредвиденных акций Белграда.
     - Что вы имеете в виду? - спросил Гесс. - Какие акции Белграда?
     - Договор с Москвой, например.
     - Это нереально,  -  заметил Розенберг.  - Москва не решится на такой
шаг.
     - Пусть Шмит  заготовит текст интервью,  -  задумчиво сказал Гесс,  -
которое должно звучать так,  что  Берлин возлагает всю  ответственность за
ухудшение отношений между нашими странами на Белград.  Не больше. Теперь о
документах по вашему ведомству,  -  обратился он к Розенбергу.  - Я прочту
проект корреспонденции,  которые будет публиковать Геббельс,  а вы внесите
коррективы,  если мои сотрудники ошиблись в  мелочах:  <Из Граца сообщают,
что  сюда  прибывают  поезда  с  немецкими  беженцами  из  Югославии.  При
отправлении поездов сербы кричали: <Уезжайте, германские свиньи!>
     - <Немецкие колбасники>,  -  сразу же поправил Розенберг,  -  славяне
называют нас <колбасниками>.
     Гесс  сделал  быструю  пометку,  поблагодарил  его  кивком  головы  и
продолжал читать текст:
     - <Скажите вашему фюреру, что мы хотим войны и вашей крови! Теперь мы
будем мучить швабов и изрежем их на куски!>
     - <На  маленькие кусочки>,  -  вставил  Розенберг.  -  Славяне  любят
конкретность в метафорах.
     - Хорошо,  спасибо,  -  чуть раздраженно ответил Гесс.  -  <Мы  будем
мостить улицы  вашими телами!  Ваши  трупы поплывут по  нашим рекам!  Вена
станет сербским городом!  Мы  повесим тамошних швабов на фонарях,  головой
вниз!>
     - Лучше -  <за ноги>,  - снова поправил Гесса рейхслейтер. - <Головой
вниз> имеет несколько юмористическое звучание.
     - Так это же они пишут,  а не мы,  -  улыбнулся Гесс.  -  Пусть это и
выглядит смехотворно!  Итак,  сначала  мы  печатаем в  газетах материалы о
зверстве сербов по  отношению к  немецкому меньшинству,  потом  Риббентроп
выступает с  заявлением о  нашей позиция.  а  в речи фюрера,  с которой он
просил меня  вас  ознакомить,  будет  подведена черта под  всем  этим  так
называемым югославским вопросом. - Гесс открыл папку и начал читать:

          - <С тех пор как английский империализм стал завоевывать мир, он
     стремится  толкать  Европу  во  все  новые  и  новые войны.  Британии
     интересна Европа, ослабленная конфликтами. Только в условиях слабой и
     истощенной  Европы  она  может достигнуть своих гегемонистских выгод.
     Именно Англия принудила старую Германию к прошлой  битве.  Но  сейчас
     времена  изменились.  Да,  времена  изменились,  но  Англия  осталась
     прежней.  Она нашла подкупленных наймитов в  Польше,  которые  -  без
     всякого  на  то  повода  -  начали против нас войну.  Удар Польши был
     отражен.  Тогда  Англия  предприняла  попытку  ударить  по  рейху  из
     Норвегии,  расчленив  наш северный фланг.  И этот вероломный удар был
     сокрушен нашей мощью.  Это поражение вынудило Черчилля  искать  новые
     возможности,  и  он решил напасть на рейх через Голландию,  Бельгию и
     Францию.  Мы сбросили англичан в море.  Отвергая  наши  неоднократные
     мирные  предложения,  Черчилль  решил  направить  мощь империи против
     Италии,  и прежде  всего  против  Северо-Африканского  побережья.  Не
     удалось!  Итало-германское  братство  по  оружию  разрушило  коварный
     замысел англичан.  Теперь выбор Англии пал на Грецию и  Югославию.  Я
     сознательно  закрывал глаза на наши прошлые отношения с Сербией.  Я и
     весь германский народ были счастливы,  когда Югославия присоединилась
     к  Тройственному  пакту.  Но  оплаченная  англичанами  клика  свергла
     правительство  Цветковича.  Избиениям  подвергаются  наши  братья  по
     крови!  Толпой  раз®яренных  сербов  ранен  помощник  нашего военного
     атташе.  Разграблены и сожжены немецкие магазины,  фирмы  и  конторы.
     Клику сербов оплачивает английская тайная разведка.  Германский народ
     тем не менее не видит никакого повода для борьбы против хорватов.  Мы
     вступаем  в  войну против разнузданной клики сербов с ясным сознанием
     того,  что Германия предприняла все,  чтобы  избежать  конфликта.  Мы
     будем  просить провидение об одном лишь:  охранить,  как и прежде,  и
     благословить путь наших солдат!>

     Гесс  на  мгновение закрыл  глаза,  спрятал  проект  речи  Гитлера  в
сафьяновую папку и спросил:
     - У вас есть какие-нибудь замечания по тексту?


     Последним,  кто  принял  Веезенмайера перед  вылетом  в  Загреб,  был
Розенберг.
     После   <марсельской  операции>  по   убийству  Барту  и   Александра
Веезенмайер  был  отмечен  наградой,   но  в   дальнейшем  Геринг,   лично
руководивший  этой  акцией  <Тевтонский  меч>,  от  прямых  связей  с  ним
отказался -  государственный деятель его  масштаба не  вправе <знать> тех,
кто организует <акции правонарушения> -  а тем более по его, рейхсмаршала,
указанию.
     Веезенмайеру дали понять,  что  все стратегические вопросы он  впредь
должен  решать  с  Розенбергом.  Геринг  и  этой  мелочью хотел  сохранить
<разность  сил>:  держать  в  аппарате  Риббентропа и  Гиммлера  человека,
которого всегда можно  использовать в  своих интересах,  а  все  остальное
время  он  будет являться невольным эмбрионом склоки,  столь необходимой в
аппарате силы...
     Выслушав штандартенфюрера,  который так великолепно провел операцию в
Словакии -  по  его,  Розенберга (а никак не Риббентропа),  методу,  делая
ставку не на силу или понуждение,  а,  наоборот,  на <понимание> интересов
<национального словацкого  меньшинства>,  -  рейхслейтер дал  Веезенмайеру
последние инструкции.
     ...Фюрер  построил  свою  государственную машину  по  некоему  образу
<хищнического рыболовства>.  Если  представить  себе  его  правительство и
партийный аппарат в виде реки,  то он, как главный <рыбак>, перекрывал все
течение сетями  разного размера и  ячеистости.  Ни  одна  <рыба> не  могла
прорваться сквозь этот кордон сетей. Партийная канцелярия Гесса визировала
назначения  министров,  их  заместителей и  руководителей наиболее  важных
департаментов;  аппарат  рейхсфюрера СС  давал  характеристики кандидатам,
поскольку  все   мало-мальски   ответственные  работники  рейха   являлись
офицерами и генералами СС (начальник департамента изобразительных искусств
в министерстве пропаганды,  например,  имел титул группенфюрера -  один из
высших в СС,  но это об®яснялось тем, что Гитлер, занимавшийся в молодости
живописью,  постоянно  интересовался  работами  художников  рейха);  часть
министров по роду работы тесно сотрудничала с армией;  все наиболее важные
мероприятия, назначения и перемещения не проходили мимо генерального штаба
и абвера адмирала Канариса. Любая мало-мальски серьезная акция МИДа должна
была согласовываться с  министерством обороны,  с  ведомством Гиммлера,  с
партийной канцелярией Гесса, а потом уже утверждаться аппаратом Гитлера.
     Поэтому Розенберг,  считая себя теоретиком внешнеполитического курса,
отвечавшим  за  соответствующий  отдел  НСДАП,  был  вправе  вносить  свои
коррективы в работу МИДа и СД - в определенных, естественно, пределах...
     - Я считаю,  -  сказал Розенберг,  - что выполнение задач, порученных
вам  Риббентропом и  Гейдрихом,  принесет огромную пользу  рейху.  Я  молю
провидение,  чтобы оно  даровало вам  удачу.  Но  фюрер учит,  что  умение
отделять злаки от плевел присуще лишь избранным,  кому провидение даровало
редкостное призвание быть арбитром...
     Розенберг часто  ловил себя  на  мысли,  что  он  подражает фюреру не
только фразеологически,  но  даже  интонационно.  Он  гордился этим  своим
умением и  не  мог  понять,  что  именно это  постепенно отодвигало его на
третий и пятый план, ибо и Геринг, и Гесс, и Гиммлер выделялись своей ярко
выраженной  индивидуальностью,  которая  импонировала  Гитлеру,  любившему
цветовую множественность - это родила в нем венская школа живописи. Слушая
Розенберга,  фюрер подчас улыбался,  потому что, если закрыть глаза, можно
было  принять  слова  сподвижника  за  свои  собственные.  Видимо,  это  и
послужило  лишним  поводом  к  тому,   что  на  пост  имперского  министра
иностранных дел был назначен Риббентроп,  отличавшийся собственной манерой
говорить и  мыслить.  Гитлеру была  нужна  ступень:  через  дипломата -  к
лидеру.   Переговоры,   которые  вел  Риббентроп,   подлежали  утверждению
Гитлером.  А  Розенберга,  поскольку он говорил и  мыслил точно как фюрер,
нельзя было поправлять,  ибо  это  значило поправлять или отвергать самого
себя.
     Розенберг же считал, что его отход на пятый план в партийной иерархии
является  следствием  интриг  и  борьбы  тщеславий.  Поэтому  он  прилагал
максимум усилий для  того,  чтобы  вернуть себе  утерянное ныне  положение
ближайшего друга фюрера. А вернуть это положение можно лишь одним: работой
более  результативной,   чем   работа  других  членов  руководства  НСДАП.
Веезенмайер поможет ему в этом.  Он,  конечно, будет выполнять то, что ему
предписано Риббентропом и  Гейдрихом.  Но главным он станет считать то,  о
чем  ему  сейчас скажет он,  Розенберг.  Выполнение этого  замысла докажет
фюреру,  что именно он,  Розенберг, должен быть единственным авторитетом в
решении стратегических,  межгосударственных проблем,  поскольку только  он
знает,  как надо использовать могучий инструмент национализма в  интересах
победы идеи фюрера.
     - Я  читал  справки,  приготовленные для  меня  Гейдрихом  по  поводу
ситуации в  Хорватии.  Он  делает упор на то,  что сепаратистские лидеры с
готовностью провозгласят создание независимой Хорватии. Но он не учел, что
Павелич больше сориентирован на Муссолини, чем на нас, тогда как в Загребе
есть человек,  на  которого стоит сделать ставку.  Я  имею в  виду доктора
Мачека,   заместителя   прошлого   югославского  премьера   и   легального
хорватского лидера,  автора  <Хорватской автономии>.  Если  бы  вы  смогли
сделать Мачека нашим другом,  если бы он занял бескомпромиссную позицию по
отношению  к  правительству генерала  Симовича,  отказавшись  занять  пост
заместителя премьера, мы бы избежали чрезмерного кровопролития, во-первых,
и,  во-вторых,  имели бы  в  Загребе нашего человека,  а  не  итальянского
ставле