ареста>.


     После того  как  этот документ с  резолюциями Мачека и  Шубашича ушел
обратно в жандармерию, к генералу Викерту, Мачек попросил своего секретаря
Ивана Шоха  вызвать чиновника из  тайной полиции,  который непосредственно
курировал  <германскую референтуру>.  Этим  человеком  оказался  полковник
Петар Везич.
     Внимательно оглядев ладную фигуру полковника, его красивое, словно бы
чеканное,  лицо, Мачек предложил Везичу сесть, вышел из-за своего большого
стола и удобно устроился в кресле напротив контрразведчика.
     - Мне говорили о вас как о талантливом работнике, господин полковник,
- сказал он, - и мне хотелось бы побеседовать с вами доверительно, с глазу
на глаз.
     - Благодарю вас...
     - Вам,  вероятно, известно, что мы подписали документ о присоединении
к Тройственному пакту?
     - Да. Такое сообщение только что пришло из Вены.
     - Официальное сообщение?
     - Нет. Но у меня есть надежные информаторы в рейхе.
     - Эти  надежные  информаторы,   надеюсь,   не  представляют  тамошнюю
оппозицию?
     Чуть помедлив, Везич ответил:
     - Нет.  Мои  информаторы -  люди  вполне респектабельные и  сохраняют
лояльность по отношению к режиму фюрера.
     - Ответ ваш слишком точно сформулирован, - заметил Мачек, - для того,
чтобы быть абсолютно искренним.
     - Я  готов написать справку о моих информаторах,  -  сказал Везич.  -
Судя по всему,  мне предстоит порвать с  ними все связи -  в  свете нашего
присоединения к Тройственному пакту...
     - Вы сами этот вопрос продумайте,  сами,  - быстро сказал Мачек, - не
мне учить вас разведке и  межгосударственному такту...  Я пригласил вас по
другому поводу.
     - Слушаю, господин Мачек.
     - В  Загребе  -   не  знаю,  как  в  Белграде,  -  заметно  оживились
коммунистические  элементы...  Вам  что-либо  говорят  фамилии  Кершовани,
Аджии, Цесарца?
     - Эти имена общеизвестны: хорваты любят свою литературу.
     Мачек еще раз оглядел лицо Везича -  большие немигающие черные глаза,
сильный подбородок,  мелкие морщинки у висков,  казавшиеся на молодом лице
полковника противоестественными, - и тихо спросил:
     - Скажите, как с этими людьми поступили бы в Германии?
     - В Германии этих людей скорее всего расстреляли бы -  <при попытке к
бегству>.   Сначала,   естественно,   их   постарались   бы   склонить   к
отступничеству.
     - Вы   заранее  убеждены,   что   этих   людей   нельзя   склонить  к
сотрудничеству?
     - К сотрудничеству с кем?
     - С нами.
     - Я такую возможность исключаю, господин Мачек.
     - Жаль.   Я   думал,   что   вы,   зная  германские  формы  работы  с
инакомыслящими,   попробуете   спасти   для   хорватов   их   запутавшихся
литераторов.
     - Господин Мачек, я благодарен за столь высокое доверие, но мне бы не
хотелось обманывать вас: эти люди умеют стоять за свои убеждения.
     - Я  рад,  что  в  нашей  секретной полиции люди  умеют  исповедовать
принцип и не подстраиваются под сильного, - сказал Мачек поднимаясь, - рад
знакомству с вами, господин Везич.
     Везич ощутил мягкие,  слабые пальцы хорватского лидера в  своей сухой
ладони, осторожно пожал эти слабые пальцы и пошел к тяжелой дубовой двери,
чувствуя  на  спине  своей  взгляд  широко  поставленных,  близоруких глаз
доктора Влатко Мачека.


     - Добрый день, мне хотелось бы видеть шеф-редактора.
     - Господина Взика нет и сегодня не будет.
     - Ай-яй-яй, - покачал головой Везич. - Где же он?
     - Я не знаю. Он очень занят сегодня.
     - Можно позвонить от вас домой?
     - К себе или к господину Взику?
     - Господину Взику.
     - Госпожи  Ганны  Взик  нет  дома,  -  снова  улыбнулась секретарша и
тронула длинными пальцами свои округлые колени, - нет смысла звонить к ним
домой.
     <Гибель Помпеи, - горестно подумал Везич. - Или пир во время чумы. Не
люди - зверушки. Живут - поврозь, погибают - стадом>.
     - Я  не буду звонить домой,  я  не стану дожидаться господина Взика -
видимо,  это дело безнадежное,  но вам я оставлю вот это,  - сказал Везич,
положив  на   столик  возле  большого  <ундервуда>  шоколадную  конфету  в
целлофановой сине-красной обертке...
     Взик был единственный человек в Загребе,  с которым полковнику Везичу
надо было увидеться и поговорить.  Его не оказалось, и Везич только сейчас
ощутил усталость,  которая появилась у  него  сразу  же,  как  он  покинул
кабинет доктора Мачека.
     Из редакции Везич зашел в кафе - позвонить.
     - Ладица, - сказал он тихо и подумал о телефонной трубке как о чуде -
говоришь в  черные дырочки,  а  на другом конце провода,  километра за три
отсюда,  тебя  слышит самая прекрасная женщина,  какая только есть,  самая
честная и добрая, - слушай, Ладица, я что-то захотел повидать тебя.
     - Куда мне прийти?
     - Вот я и сам думаю, куда бы тебе прийти.
     - Ты меня хочешь видеть в городе, дома или в кафе?
     - Когда  слишком много  предложений,  трудно  остановиться на  одном:
человек жаден. Ему никогда не надо давать право выбора.
     - По-моему,  тебе хочется не  столь видеть меня,  как поговорить.  Ты
чем-то расстроен, и надо отвести душу.
     - Тоже верно. Выходи на улицу и жди меня. Я сейчас буду.
     Везич увидел Ладу издали:  рыжая голова ее  казалась маленьким стогом
сена,  окруженным черным,  намокшим  под  дождем  кустарником,  -  хорваты
темноволосы, блондины здесь редкость, рыжие - тем более.
     Он  взял ее  за руку -  ладонь женщины была мягкой и  податливой -  и
повел за собой,  вышагивая быстро и широко; Ладе приходилось порой бежать,
и  это могло бы  казаться смешным,  если бы не были они так разно красивы,
что рядом они являли собой гармонию,  а в мире все может -  в тот или иной
момент - казаться смешным, гармония - никогда, ибо она редкостна.
     Везич и  Лада пришли на  базар,  что  расположен под  старым городом,
возле Каптола,  и затерялись в толпе -  она поглотила их,  приняла в себя,
оглушила и завертела.
     - Хочешь цветы? - спросил Везич.
     - Хочу, только это к расставанью.
     - Почему?
     - Не знаю. Так считается.
     - Чепуха.  -  Везич  купил  огромный букет  красных и  белых гвоздик,
отметив  машинально,  что  <товар> этот  явно  контрабандный,  привезли на
фелюгах из Италии ночью,  и  Везич даже услышал шуршание гальки под острым
носом  лодки  и  приглушенные рассветным  весенним  туманом  тихие  голоса
далматинцев. - Не верь идиотским приметам, цветы - это всегда хорошо.
     - Ладно. Никогда не буду верить идиотским приметам.
     - Пойдем пить кофе?
     - Пойдем пить кофе, - согласилась Лада.
     - Господи, когда же мы с тобой поскандалим?
     - Очень хочется?
     - Скандал -  это форма утверждения владения.  Форма собственности,  -
усмехнулся Везич и провел своей большой рукой по мягким, рыжим, цвета сена
- раннего, чуть только тронутого утренним солнцем, - волосам Лады.
     - Где ты хочешь пить кофе?
     - А ты где?
     - Там, где ты.
     - Сплошные поддавки, а не роман.
     - Пойдем куда-нибудь подальше, - сказала Лада, - я человек вольный, а
господину полковнику надо соблюдать осторожность -  во  избежание ненужных
сплетен.
     - Сплетня нужна. Особенно для людей моей профессии. Для нас сплетня -
форма товара, имеющего ценность, об®ем и вес.
     - Вот именно, - сказала Лада. - Нагнись, пожалуйста.
     Везич нагнулся,  и  она коснулась его щеки своими губами,  и они были
такие же мягкие, как ладони ее и как вся она - Лада, Ладушка, Ладица.


     Цветкович вернулся в Белград в десять часов утра.
     Его  поезд остановился не  на  центральном вокзале,  а  на  платформе
Топчидера,  в белградском пригороде. Возвращаясь из Вены, Цветкович на час
задержался  в   Будапеште.   Чуть  не  оттолкнув  встречавших  его  послов
<антикоминтерновского  пакта>   -   Югославия  стала   теперь  официальным
союзником рейха,  -  он подбежал к своему посланнику и, взяв его под руку,
тихо спросил:
     - Что дома? Какие новости? В поезде я сходил с ума...
     - Дома все в порядке. Вас ждет премьер Телеки, господин Цветкович.
     - Нет, нет, пусть с ним встретится Цинцар-Маркович. Я сейчас ни с кем
не могу говорить. Ни с кем.
     - Премьер Телеки устраивает прием в вашу честь...
     - Извинитесь  за  меня.   Я  должен  быть  в  Белграде.  Меня  мучают
предчувствия...
     В Топчидере Цветкович не сел в свой <роллс-ройс>, а устроился в одной
из  машин  охраны  и  попросил шофера  перед  тем,  как  ехать  во  дворец
князя-регента Бели Двор, провезти его по центру города.
     На улицах,  возле кафе и кинотеатров, толпились люди. Цветкович жадно
вглядывался в  лица:  многие  улыбались,  о  чем-то  быстро  и  беззаботно
говорили друг  с  другом;  юноши вели  своих подруг,  обняв их  за  ломкие
мальчишеские плечи;  первая листва,  в отличие от осторожных венских почек
на деревьях, казалась на ярком солнце сине-черной.
     <В конце концов,  -  облегченно думал Цветкович,  -  в политике важно
лишь деяние;  эмоции умрут за  неделю,  от силы в  течение месяца.  Сейчас
важно удержать толпу,  ибо толпа - аккумулятор эмоций. Истории простит мне
вынужденный шаг,  а  народ будет благодарен за то,  что война обойдет наши
границы.  Политик должен уметь прощать обиду во  имя  того,  чтобы войти в
память поколений,  -  а это в конечном счете и есть бессмертие, к которому
стремится каждый, отмеченный печатью таланта>.
     Министр   внутренних  дел,   который  ждал   премьера  в   резиденции
князя-регента,  молча положил на стол данные, поступившие за последние два
часа  в   управление  политической  полиции:   несколько  раз  встречались
генералы,  стоящие  в  оппозиции;  активизировались подпольные организации
компартии;  около  площади  Александра была  разогнана толпа,  требовавшая
расторгнуть договор о присоединении к пакту;  усилили свои личные контакты
с  командованием югославских  ВВС  те  сотрудники  британского посольства,
которые, по данным наблюдений, были связаны с Интеллидженс сервис.
     - Ну и что?  -  спросил Цветкович. - Я проехал по городу; люди заняты
весной. Если бы мы присоединились к пакту осенью, когда в парках холодно и
молодежи негде заниматься любовью,  тогда бы я разделил ваши страхи. Бунты
происходят осенью или ранней весной -  сейчас март,  и  в Дубровнике можно
загорать в тех местах, где нет ветра.
     Пискнул   зуммер   правительственного  телефона,   который   связывал
Цветковича с его первым заместителем Мачеком, хорватским лидером, одним из
главных инициаторов югославо-германского сближения.
     - Добрый день,  мой дорогой друг,  - пророкотал Цветкович в трубку, -
рад слышать ваш голос...
     - Поздравляю с возвращением, господин премьер. Как вы себя чувствуете
после всей этой нервотрепки?
     - Чувствую себя помолодевшим на десять лет.
     - Завидую: в моем возрасте предел такого рода мечтаний - год...
     - Как ситуация у вас в Загребе?
     - Я  определяю ее  одним  словом:  ликование.  Люди  наконец получили
гарантию мира.
     - А меня здесь пугают наши скептики,  -  облегченно сказал Цветкович,
глянув на министра внутренних дел. - Пугают недовольством.
     - Назовите мне хотя бы одного политика,  поступки которого устраивают
всех,  -  ответил Мачек.  -  Сейчас я прочту вам заголовки газет,  которые
выйдут завтра.  Одну минуту, пожалуйста. - Мачек нажал звонок, и на пороге
кабинета появился его секретарь Иван Шох.  Прикрыв трубку, Мачек попросил:
- Давайте-ка быстренько ваши комментарии, я с Белградом говорю.
     Он надел очки,  достал из кармана перо, чтобы удобнее было следить за
строками и не терять их - Мачек страдал прогрессирующим астигматизмом, - и
повторил в трубку:
     - Сейчас я прочту вам заголовки, сейчас...
     Иван Шох появился через мгновение:  он  отвечал за связь с  прессой и
выполнял наиболее деликатные поручения хорватского лидера, носившие подчас
личный характер.
     - <Победа мира на Балканах,  - Мачек читал медленно и торжественно, -
только  так  можно  определить исторический день  двадцать  пятого  марта.
Рукопожатие,  которым  скреплено  присоединение Югославии к  Тройственному
пакту,  это дружественное рукопожатие рейха и  королевства,  центра и  юга
Европы!>  Это пойдет в  <Хорватском дневнике>,  -  пояснил Мачек,  -  а  в
<Обзоре> шапка  будет  звучать так:  <Сербы,  хорваты и  словены от  всего
сердца благодарят премьера Цветковича за  его  мужественное решение.  Мощь
великой Германии надежно гарантирует нашу свободу и независимость - отныне
и навсегда!>
     - Спасибо,  -  глухо сказал Цветкович,  почувствовав, как запершило в
горле, - спасибо вам, друг мой. Я жду вас в Белграде: князь-регент придает
огромное значение тому,  в  какой обстановке пройдет ратификация.  Если бы
вы, как вождь хорватов, выступили в Скупщине...
     - Я  выступлю первым,  господин премьер.  Я  не  отношу себя к  числу
скептиков. От всего сердца еще раз поздравляю вас.
     - До свидания, мой друг.
     - До встречи.
     Цветкович  медленно  опустил  трубку  и  вопросительно  посмотрел  на
министра внутренних дел.
     Тот упрямо повторил:
     - Загреб - это Загреб, господин премьер, но мы живем в Белграде.
     Тихий секретарь неслышно появился на пороге кабинета:
     - Звонит посол Германии фон Хеерен...
     - Соедините, пожалуйста.
     Министр уверенно сказал:
     - Он будет спрашивать вас о ситуации в столице.
     - А разве возникла ситуация?  -  удивился Цветкович. - Я ее не видел.
Впрочем,  министр  внутренних дел  по  праву  должен  называться министром
государственной тревоги.
     Как все слабые люди,  сделавшие головокружительную карьеру - семь лет
назад  Цветкович ходил  в  драном пальто и  друзья собирали ему  деньги на
ботинки (сейчас он  был  миллионером,  ибо здесь,  на  Балканах,  человек,
имеющий власть,  становился богатым,  тогда как на  Западе властвуют люди,
имеющие деньги), - югославский премьер видел в очевидном лишь очевидное, и
явное для  него  не  таило в  себе  возможного второго и  третьего смысла.
Поэтому сейчас,  проехав по городу и не увидев там баррикад,  -  а это ему
предрекали перед  поездкой к  Риббентропу,  -  Цветкович испытал огромное,
счастливое,  как в детстве,  облегчение.  А то,  что где-то кто-то шумит и
выступает против  пакта,  -  это  частности;  армия  и  полиция  на  то  и
существуют, чтобы навести порядок...


          <Премьер Цветкович  заверил  меня,  что правительство удерживает
     контроль  над  положением  в   стране.   Незначительные   выступления
     большевистских  и  хулиганствующих элементов пресечены.  Князь-регент
     Павел,  приняв Цветковича,  отправился в свою  загородную  резиденцию
     Блед.  Беседа  с  итальянским  и  венгерским  послами  дает основание
     предполагать,  что ситуация в  Загребе  также  контролируется  силами
     правительства, находя поддержку в кругах хорватских лидеров, особенно
     председателя партии ХСС Мачека и губернатора (бана) Шубашича.

                                                                  Хеерен>.


     Позвонив в ТАСС, Вышинский сказал:
     - Вызовите в  Москву  вашего  Потапенко,  и  пусть  он  об®яснит свое
поведение.  Его сигнал,  который мы получили, крепко смахивает на злостную
дезинформацию.  Либо он мальчишка,  самовлюбленный мальчишка, либо он стал
об®ектом игры наших врагов, либо он враг - сам по себе, вне чужой воли...



        ПУСТЬ КОНСУЛЫ ПОЗАБОТЯТСЯ О ТОМ,
     ЧТОБЫ РЕСПУБЛИКА НЕ ПОНЕСЛА НИКАКОГО УЩЕРБА
     _____________________________________________________________________


     В  два часа ночи,  через день после присоединения Югославии к странам
оси,  войска главкома ВВС генерала Душана Симовича с  помощью инструкторов
Интеллидженс сервис,  руководимых генералом  Мирковичем,  захватили дворец
князя-регента   Павла,   радиостанцию,   телеграф,   канцелярию   премьера
Цветковича и привели на трон молодого короля Петра II...


     В  шесть  часов  утра  в  помещении генерального штаба  собрались все
лидеры переворота. Бессонная ночь высинила лица, глаза заговорщиков запали
и  блестели  тем  особым  лихорадочным  блеском,  который  проявляется  на
рассвете, в серых сумерках, после часов любви или творческой удачи.
     Симович медленно обвел  взглядом лица  своих сподвижников:  Слободана
Йовановича,  профессора белградского университета, идеолога великосербской
философии,  яростного, несмотря на свой возраст, спорщика, известного всей
стране   председателя  Сербского  клуба,   Бранко  Чубриловича  и   Милоша
Тупанянина,  Милана Грола и  Божидара Владича,  Мишу  Трифуновича и  Мирко
Костича.  Он  переводил взгляд с  одного лица на  другое медленно,  словно
наново  оценивая  своих  друзей,   представляющих  разные  партии,  разные
общественные интересы, разные возрасты, но одну народность - сербскую.
     Разглядывая лица своих товарищей по перевороту,  Симович думал о том,
что  самое  трудное,  видимо,  должно  начаться  сейчас,  когда  предстоит
сформировать  кабинет,  распределить портфели  и  определить  политику  на
ближайшие недели -  не месяцы даже и уж тем более не годы.  Сейчас,  когда
власть  в  Белграде перешла в  его  руки,  когда  офицеры ВВС  заняли  все
ключевые посты  в  Сараеве и  Скопле,  ситуация в  Загребе продолжала быть
неясной:  лидер  Хорватской крестьянской партии  Влатко Мачек,  являвшийся
первым  заместителем  премьера  Цветковича,  активный  сторонник  Берлина,
хранил  молчание,   к  телефону  не  подходил,   предоставив  право  вести
переговоры своему заместителю Ивану Шубашичу, хорватскому губернатору.
     От  позиции  Мачека  зависело многое:  он  был  неким  буфером  между
королевским двором и хорватскими националистами -  усташами,  требовавшими
безоговорочного отделения Загреба от Сербии.  Впрочем,  являясь убежденным
монархистом,  Мачек, как думал Симович, не решится выступить против нового
короля,  обратившегося к народу с речью по радио:  Петр II много говорил о
единстве сербов и хорватов... Без согласия Мачека генерал Симович пошел на
решительный шаг -  он принял это решение сразу же, как только регент Павел
уехал  из  королевского дворца:  новый премьер решил об®явить Мачека своим
первым заместителем,  не  получив даже  его  формального на  то  согласия.
Сейчас это его решение должно быть утверждено,  а уж будучи утвержденным -
проведено в  жизнь любыми способами.  Мачек был нужен в  прежнем кабинете,
как  символ  верности хорватов югославскому королю;  еще  более  нужен  он
сейчас, из-за давних своих связей с Берлином.
     - Господа...   Друзья  мои,   -   глухо  сказал  Симович.   Он  хотел
откашляться,  потому что голос сел во  время ночных бесконечных разговоров
по  телефону  с  командирами воинских  частей,  которые  занимали  узловые
коммуникации,  но ему показалось, что кашель этот будет дисгармонировать с
той торжественной тишиной, которая стояла в прокуренном зале. - Господа, -
повторил он  и  напряг горло,  чтобы голос звучал ниже и  значительней,  -
князь-регент отстранен от  власти...  Здесь,  в  этом здании...  Два  часа
назад...  Правительство Цветковича  низложено...  Со  всех  концов  страны
приходят вести  о  том,  что  армия  берет  власть  в  руки,  не  встречая
сопротивления.  Его величество король Петр Второй поручил мне сформировать
кабинет.  Однако, поскольку здесь собрались представители разных партий, я
хочу, чтобы не монарх, а вы назвали имя кандидата на пост премьера...
     - Симович!
     - Душан Симович!
     - Генерал Симович!
     - Симович!
     Почувствовав холодок в груди, высокий холодок счастья, Симович закрыл
на мгновение глаза,  прикоснулся пальцами левой руки к  переносью,  словно
надевал пенсне или  вытирал слезы  -  точно  и  не  поймешь.  Все  события
сегодняшней ночи ушли в  прошлое.  Они,  эти события,  имели две стороны -
одну,  которая будет принадлежать истории,  и вторую, которая обязана быть
забытой,  когда  Симович