а  подоконник и  начал разбирать
бумаги,  пожелтевшие от времени. - Зря я так. Мне с ним работать. Я иногда
начинаю думать о  них как о  коллегах,  забывая,  что каждый из них -  мой
враг.  Но,  видимо,  именно это  и  спасало меня до  сих  пор.  Если бы  я
постоянно относился к  ним как к  врагам,  я бы наверняка провалился.  А я
должен  быть  подобен бегуну  на  короткую дистанцию:  месяцы тренировок и
двенадцать секунд рекорда.  Впрочем,  видимо,  эта  моя  манера быть самим
собой в  конечном-то счете импонирует им:  дворняжки испытывают почтение к
породистым.  Только у  нас дома дворняжки задирают борзых и  бьются с ними
насмерть, но это ведь дома>.
     - Когда выезжаем, дружище? - спросил Штирлиц.
     - Вылет сегодня ночью.
     - Вы меня потом проинструктируйте пошире,  -  попросил Штирлиц,  - вы
ведь,  наверное, уже несколько дней сидите в материалах. А то не напортить
бы мне чего ненароком.
     Он  подставился Дицу и  сразу понял,  что подставился он точно -  Диц
снова заулыбался,  но теперь не механически,  не так, как их учили в школе
гестапо:  <постоянная улыбка свидетельствует о  вашей силе и уверенности в
успехе,   и  смена  улыбки  на  тяжелое  молчание  в  равной  мере  сильно
воздействует и на врага, и на того человека, которого вы хотите обратить в
друга рейха>.
     - Конечно, Штирлиц. Я с удовольствием расскажу вам кое-что.
     - Ну и спасибо.
     Штирлиц  снова  начал  перебирать бумажки,  не  вчитываясь поначалу в
текст, - он  с о б и р а л с я перед каждой новой операцией, как спортсмен
собирается  в  день соревнований,  - не зря он подумал о спринтере,  когда
разбирал свою ошибку с Дицем.
     Штирлиц подстраховал эту  свою  манеру  ворчливой грубоватости давним
разговором с Шелленбергом,  когда вернулся из Испании,  где в течение года
работал в резидентуре СС в Бургосе, при штабе Франко. Разбирая провал двух
работников гестапо в Испании, Штирлиц сказал тогда Шелленбергу, что пришло
время брать в  аппарат разведки психологов,  людей тонкой структуры,  а не
костоломов,  которых  приучили к  слепому подчинению приказу и  постоянной
оглядке на  мнение центра.  Штирлиц понимал,  что он  наступает на больную
мозоль Шелленберга,  который был бессилен в  подборе кадров,  ибо те люди,
которых он хотел пригласить в свой отдел,  проходили скрупулезную проверку
в гестапо -  ведомстве Мюллера. А там сидели типы совершенно определенного
склада:  туповатые,  маленькие люди, приведенные к власти из нищеты; люди,
относившиеся  к   науке  с   той   опасливой  подозрительностью,   которая
свойственна тем,  кто  более  всего на  свете страшится потерять место под
солнцем.  Эти  <маленькие люди  большого  гестапо>  славились в  РСХА  как
отменные отцы  семейств,  замкнутые в  двух сферах:  с  утра и  до  вечера
работа,  с вечера и до утра - дом. Все иное, выходившее за рамки этих двух
сфер,  людей гестапо не интересовало и страшило. Многие из них знакомились
с новшествами этого мира,  общаясь с детьми,  которые задавали им вопросы,
вернувшись из  школы  или  университета,  и  эти  вопросы  казались  отцам
подозрительными,  чуждыми  той  доктрине,  которой они  служили и  которая
обеспечивала их  домом,  машиной,  бензином и  двойным карточным пайком на
мясо, маргарин и колбасу.
     <Что вы хотите,  - сказал тогда Шелленберг, - в конце концов разведка
сейчас подобна металлической сетке  возле парадного,  об  которую политики
вытирают ноги,  отправляясь за стол переговоров.  В нашей системе разведка
занимает низшее место:  идеолог,  политик,  дипломат и уж потом разведчик.
Впрочем, я не вижу выхода из этого положения, потому что руководство любит
читать наши данные вместо детективных романов -  на  сон  грядущий,  в  то
время как Цицерона они читают утром, ибо это - основополагающая классика>.
     Беседуя потом с Шелленбергом, Штирлиц все больше убеждался в том, что
люди СД  ничего не  могут сделать у  него на родине,  ибо они строили свою
работу,  исходя  из  посылов  собственного  превосходства  и  неизбежности
покорения России военной машиной рейха. Они служили политической доктрине,
стараясь таким образом обработать полученные данные,  чтобы никоим образом
не входить в противоречие с теми установками, которые давал фюрер во время
своих тафельрунде* или на совещаниях в ставке.
     _______________
          * Т а ф е л ь р у н д е - <застольные беседы> (нем.).

     - Кто такой Евген Дидо Кватерник?  -  спросил Штирлиц,  остановившись
взглядом на бланке <Особо ценен>.  -  И  какие у нас появились интересы на
Балканах?
     - Думаю, стратегические.
     Диц быстро взглянул на Штирлица и  закурил,  пустив к потолку упругую
струйку синего дыма.
     <Он   любит   показывать  свою   начальственную  осведомленность,   -
машинально отметил Штирлиц. - На этом когда-нибудь сгорит, болтнув лишнего
своему  же   человеку,   перед  которым  он   разыгрывает  роль   большого
руководителя.  Хорошо еще - сотруднику гестапо. А если это в нем разгадает
агент - тогда с него сорвут погоны>.
     - Вот,  ознакомьтесь,  - сказал Диц, протягивая Штирлицу папку с чуть
пожелтевшими от  времени страницами.  -  Это  было  составлено в  тридцать
четвертом году,  но факты хорошо систематизированы, и ничего особого с тех
пор не произошло.
     - Вообще ничего не изменилось?  -  усмехнулся Штирлиц.  -  С тридцать
четвертого?
     - Я завидую вам, Штирлиц. У вас есть в запасе вторая профессия: когда
вас прогонят из разведки,  станете работать в кабаре или цирке, там хорошо
платят за юмор.
     - Диц,  мне жаль вас,  потому что вы доверчивы,  как лань,  и  так же
добры.  Неужели вы  думаете,  нам позволят работать,  прогнав из разведки?
Неужели вы  и  впрямь так думаете?  Мне почему-то всегда казалось,  что из
разведки не прогоняют. Из разведки убирают. И чтоб памяти не осталось - не
то что слова.
     - Память   устранить  невозможно.   Вы   спрашивали  о   Евгене  Дидо
Кватернике?  Прочитайте папочку. Кватерник - внук Иосипа Франка. Кватерник
- наш большой друг,  Штирлиц.  Его любит доктор Веезенмайер,  они когда-то
работали над  одним делом вместе.  Почитайте,  почитайте,  я  вам  не  зря
ответил по поводу памяти...

          <Лидером хорватских  сепаратистов следует считать Иосипа Франка,
     завербованного   венским   разведуправлением    генерального    штаба
     Австро-Венгрии в 1876 году, когда этот молодой юрист из Загреба начал
     свою деятельность  с  оказания  помощи  венским  властям  в  разгроме
     <Народной  партии>,  с  тем  чтобы  в  1880 году стать лидером крайне
     экстремистских националистических организаций хорватов,  которые были
     в  конце  XIX века оформлены им в <Чистую партию права>,  требовавшую
     создания <великого  хорватского  государства>  с  включением  в  него
     Герцеговины и Боснии под эгидой австро-венгерской монархии. (Эта идея
     была высказана Франку в Вене,  в генеральном штабе,  который  отвечал
     перед  Габсбургами  за  проведение политики на Балканах.) По указанию
     Франка был создан <Хорватский легион>,  выполнявший  прямые  указания
     Вены,   маскируемые   лозунгами   создания  хорватского  государства,
     свободного от засилья <сербских владык>.
          Вопрос о  Франке,  умершем  в  1911  году  и  передавшем  бразды
     политического   руководства   хорватским   сепаратистским   движением
     молодому  Анте  Павеличу,  отличается  серьезной сложностью,  которая
     заключается в том,  что  по  крови  Франк  -  хорватский  еврей.  Эта
     проблема  обсуждалась  нашими  сотрудниками с представителями расовой
     комиссии отдела рейхслейтера Розенберга. Сначала было принято решение
     вывести   имя  Франка  из  истории  хорватского  сепаратизма,  однако
     специалисты из европейского отдела МИДа, занимающиеся проблемой южных
     славян,  утверждают,  что  этот акт невозможен в силу общеизвестности
     имени Франка - до сих  пор  сепаратисты  в  Югославии  называют  себя
     франковцами.
          Путем проведенных   разведмероприятий,   организованных    нашей
     загребской  резидентурой,  нам  удалось  получить  копии документов о
     рождении не только Франка,  но и его предков во втором колене.  После
     консультации  с  научными  работниками  отдела чистоты расы и нации в
     РСХА была выдвинута версия,  позволявшая не  считать  Франка  евреем.
     Дело в том,  что его бабка была полукровка,  хорвато-еврейка,  а если
     исключить ее половую связь с дедом Франка,  можно сделать вывод,  что
     отец Франка практически лишен еврейской крови. Нами была подготовлена
     медицинская справка из Вены, которая свидетельствовала о том, что дед
     Франка  лечился  в  Вене по поводу полового бессилия.  Таким образом,
     отец Иосипа Франка  родился  от  полукровки,  из-за  импотенции  мужа
     вступившей в сожительство с хорватом (имена кандидатур варьируются до
     сих пор в ведомстве д-ра Розенберга),  от которого  и  родился  Иосип
     Франк,  не  несущий,  таким образом,  в своей крови прямого проклятия
     еврейского семени.  Франк связал  свою  жизнь  с  семьей  хорватского
     бунтаря XIX века Кватерника: это придало ему огромный вес.
          После смерти  Франка  признанными  вождями  сепаратистов   стали
     молодой  юрист  Анте  Павелет и Миле Будак,  известный ныне писатель.
     Павелич был создателем партии <Хорватского  государственного  права>.
     Однако в течение 1918 -1929 гг.  ситуация в Хорватии заметным образом
     изменилась,  ибо  Хорватская   крестьянская   партия,   возглавляемая
     Степаном  Радичем,  стала  главным  выразителем недовольства хорватов
     против засилья великосербской идеи, и экстремистские лозунги Павелича
     оказались  в  изоляции.  Можно  было  предполагать  распадение группы
     Павелича,  однако после известного инцидента в Скупщине (парламенте),
     когда  великосербский  националист депутат Пуниша Рачич убил во время
     заседания всех (!) лидеров  крестьянско-демократической  коалиции  во
     главе  со Степаном Радичем (вместе с ним были убиты депутат Басаричек
     и депутат Радич, брат лидера), акции Павелича возросли.
          Павелич становится  выразителем  экстремистски настроенной части
     интеллигенции и во время разразившегося кризиса начинает подготовку к
     восстанию сепаратистов, после разгрома которого эмигрирует в Италию и
     налаживает  контакт  с   начальником   политической   разведки   дуче
     полковником Конти.
          Усташам Павелича, эмигрировавшим из страны, были предоставлены в
     Италии   три   лагеря,   где  они  проходили  военную  и  специальную
     подготовку,  приняв  перед  началом  занятий   клятву   на   верность
     поглавнику и <Великой Хорватии>.
          Нами предпринимались  две  попытки  установить  непосредственный
     контакт    с    поглавником    А.   Павеличем,   однако   руководство
     внешнеполитического   отдела   НСДАП    посчитало    нецелесообразным
     отлаживание  прямых  отношений  с  усташами,  поскольку представитель
     отдела  д-р  Веезенмайер  имеет  достаточные  связи  с  Евгеном  Дидо
     Кватерником,  внуком  Иосипа  Франка,  который является руководителем
     разведки и контрразведки Павелича.  Именно Кватерник осуществляет всю
     практическую работу по борьбе против Белграда и д-ра Мачека,  который
     стал в начале тридцатых годов легальным  хорватским  лидером,  вождем
     Крестьянской  хорватской  партии,  признанной  в  Югославии и имеющей
     своих представителей не только  в  Скупщине,  но  и  в  правительстве
     королевства.  Что касается Мачека, то он представляется нам отнюдь не
     таким открытым и ясным,  как д-ру Веезенмайеру,  ибо славянская  идея
     слишком  сильна  в нем и все контакты с рейхом он подчиняет торжеству
     этой идеи.
                                          Начальник Особой канцелярии РСХА
                                         штандартенфюрер СС Г. Дорнфельд>.

     Штирлиц,  пока читал справку,  мучительно вспоминал, где, когда и при
каких обстоятельствах он встречал фамилию Кватерник. А потом четко и точно
увидел  фотографии  в  газетах,  посвященных убийству  югославского короля
Александра вместе с французским министром иностранных дел Барту,  активным
сторонником сближения  Франции  и  Малой  Антанты  (Югославии,  Румынии  и
Чехословакии) с Советской Россией.
     Именно Евген Дидо Кватерник,  молодой юрист, внук легендарного Иосипа
Франка,  привез в Марсель усташей,  которые совершили покушение. Именно он
сделал так,  что французская полиция арестовала усташей -  слишком легко и
быстро арестовала их.
     <Каким  же  образом  Веезенмайер наладил с  ним  контакт?  -  подумал
Штирлиц.  - Неужели мои шефы имели отношение к убийству в Марселе? Неужели
усташи были третьей картой, которую разыграл Берлин в борьбе против Барту?
А ведь похоже: преемником убитого Барту оказался Пьер Лаваль>.
     - А здесь,  - сказал Диц, - кое-что на доктора Мачека. Судя по всему,
нам  придется  работать  и  с  ним,  и  с  людьми  Павелича.  Примирить их
невозможно,  но  пугать Мачека усташами,  а  усташей -  мачековцами стоит;
видимо, нам и предстоит этим заниматься в ближайшие дни.
     - Значит, война?
     - Войну можно выиграть и не начиная ее, Штирлиц.
     Диц передал Штирлицу лишь те папки,  в которых были собраны материалы
на  Евгена Дидо Кватерника и  писателя Миле Будака,  касающиеся их  роли в
сепаратистском движении, направленном на отделение Хорватии. Диц ознакомил
его  с  этими  материалами РСХА  потому,  что  ему,  оберштурмбанфюреру СС
Штирлицу, поручался дублирующий контакт с Евгеном Дидо Кватерником - в том
лишь случае и тогда,  если эти контакты будут признаны необходимыми. Право
же  направлять  практическую  работу  Штирлица,   как  и   всех  остальных
сотрудников   СД,   откомандированных   в   Загреб,   было   предоставлено
Веезенмайеру.


          <Ц е н т р.
          Завтра вылетаю  Загреб  составе группы Веезенмайера.  Обеспечьте
     связь по обычному методу.
                                                               Ю с т а с>.


          <Москва, ТАСС, принято по телефону стенографисткой М. В. Тюриной
     в 21.00 из Белграда.
          Костюков болен.  В  корпункте  больше  никого  нет.  Подтвердите
     указание срочно уехать в Москву.  Но тогда никто не сможет передавать
     последние новости.  Впредь до повторного указания покинуть  Югославию
     передаю   сводку   важнейших  новостей,  составленную  по  материалам
     белградской прессы,  ибо в Загреб выезд запрещен. Почти все газеты на
     первых полосах печатают сообщения с англо-германских фронтов,  причем
     тон сообщений после прихода к власти  Симовича  не  изменился,  линия
     освещения  битвы в Африке,  Греции и Албании нейтральная,  печатаются
     сообщения как английского, так и германо-итальянского командования. О
     событиях  в  стране  печать дает материалы в строго отредактированной
     форме:  не  говорится,  что  улицы  городов  патрулирует  армия,   не
     сообщается  о  снятии  бывшего шефа жандармерии,  ничего не пишется о
     дебатах в столице по поводу необходимости немедленных демократических
     преобразований в стране.
          Англо-американские журналисты передают в свои газеты, что Лондон
     и  Вашингтон готовы поддержать Белград в его <сопротивлении возможной
     агрессии>,  но какие формы может принять эта поддержка,  в сообщениях
     не указывается.
          Тон югославской печати таков,  что можно  сделать  вывод,  будто
     новое  правительство  смотрит  сквозь  пальцы  на целый ряд тревожных
     симптомов в стране:  взвинтились цены на мясо и крупы;  ходят слухи о
     действиях   <пятой  колонны>  в  районе  Далматинского  побережья;  в
     журналистских кругах утверждают,  что хорватский лидер Мачек проводит
     в Загребе <особую> линию.
          В то  же  время  немецкие  журналисты  уже  пять  раз   заявляли
     официальные  протесты в здешний МИД по поводу того,  что власти якобы
     чинят препятствия в об®ективном <освещении тревожной  ситуации  после
     прихода  правительства,  проводящего  ярко  выраженную  проанглийскую
     политику>.
          Немецкие газеты,  не  имеющие своих постоянных корреспондентов в
     Белграде,  но распространяемые через представителей местной  немецкой
     организации <культурбунд>,  печатают сообщения о том, что югославская
     армия  проводит  мобилизацию  и  стягивает  войска  к  венгерской   и
     германской   границам:   <Это,  естественно,  не  может  не  вызывать
     серьезного беспокойства  в  Берлине,  поскольку  речь  идет  о  жизни
     немцев,  проживающих  в  пограничных  районах>.  В  столице  Хорватии
     прошлой ночью были распространены листовки усташей, которые призывают
     всех  хорватов  <об®единяться  против  режима Симовича,  продавшегося
     англо-американскому капиталу и московскому Интернационалу>.
          Прошу доложить  руководству,  что  я готов подчиниться приказу и
     уехать,  но тогда ТАСС останется без  корреспондента  -  у  Костюкова
     открылась язва. Привет всем. Позвоните маме, скажите, что все хорошо.

                                                               Потапенко>.



        ЗА СУМАСБРОДСТВА ЦАРЕЙ СТРАДАЮТ АХЕЙЦЫ                              I
     _____________________________________________________________________


     Анка  провела  кистью  еще  раз,  и  нечто,  казавшееся  желто-серым,
сделалось низкой чеснока.  Эта чесночная низка лежала возле темной бутылки
с  оливковым маслом,  куском хлеба и  двумя яблоками.  Анка тронула кистью
несколько разных красок,  выдавленных на  картон,  служивший ей  палитрой,
потом легко прикоснулась к  толстому ватману,  и  левое яблоко на  рисунке
чуть не покатилось - так неожиданно в нем угадалось движение, как и в том,
которое  лежало  на  столе.   Улыбнувшись,   Анка  быстро  оглянулась:  ей
показалось,  что в  комнату вошла мать -  девочка не могла работать,  если
кто-либо стоял у  нее  за  спиной;  она сразу же  поднималась и  закрывала
рисунок.
     <Капризы это,  -  говорила мать, - что я, сглажу, что ли? Может, я ей
еще лучше подскажу, где чего дорисовать>.
     Отец привел учителя живописи из  гимназии;  он циклевал полы в  доме,
где  жил  старик,  и  вместо платы попросил его  посмотреть работы дочери:
стоит ли деньги на краски переводить, может, лучше пусть вяжет, как мать?
     Учитель  пришел   в   дом   Иосифа   сердитый  и   раздраженный:   на
педагогическом совете директор гимназии выговаривал ему за то, что ученики
разбегаются с его уроков.
     <В  конце концов я  не  могу заставить рисовать того,  кто  не  хочет
рисовать!  -  отвечал учитель.  - Нельзя привить навык к творчеству! Можно
привить навык  к  физике  или  зоологии,  потому  что  это  дисциплины!  А
рисование - это не дисциплина! Это - рисование!>
     Директор ответил,  что  ему надоело постоянное жонглирование термином
<творчество>, и что гимназия - не ателье импрессионистов, и если <господин
Воячич не может заставить учеников выполнять его предписания,  то гимназия
будет вынуждена отказаться от  услуг уважаемого живописца>.  Учитель сник,
начал лепетать что-то о необходимости помощи со стороны коллег и ненавидел
себя за эту ложь; хотелось послать все к черту, но он понимал, что если он
лишится заработка в гимназии,  то снова начнется голод и жена будет пилить
его за  то,  что детям надо купить новую обувь,  <а  на твои рисунки можно
приобрести бутылку воды и ящик воздуха>.
     - Ну, - сказал учитель, - где работы?
     Мать  и  отец  засуетились,  начали  доставать рисунки из  комода,  а
девочка стояла около окна, и щеки ее жег стыд - и за свои работы, и за то,
как  суетливо отец  раскладывал рисунки  на  столе,  но  внезапно все  это
исчезло,  потому что Анка вспомнила,  как однажды пошла с