ится,  или  вы  желаете счастья вашему  народу  и  щадите  жизни
несчастных хорватов,  тогда кровопролитие минует страну.  Если  вы  хотите
кровопролития,  вы изберете путь молчания;  о сопротивлении рейху говорить
бесполезно -  Белград в руинах,  Симович бежал.  Если, повторяю, вы хотите
счастья хорватам, вы должны передать власть новому правительству, которое,
выполняя  многовековые чаяния  народа,  провозгласит создание независимого
государства.
     Мачек посмотрел на Славко Кватерника, и лицо его стало дряблым, четче
обозначились морщинки и тяжелые мешки под глазами.
     - Я обдумаю ваше предложение,  господин Веезенмайер, - ответил Мачек.
- Я  соберу исполком партии сразу после встречи с господином Малетке -  он
только что просил принять его.
     Веезенмайер сразу  же  понял  тайный смысл,  заложенный в  упоминании
имени Малетке,  -  вторая германская сила.  Закурив,  не  спрашивая на  то
разрешения, он закинул ногу на ногу и рассмеялся:
     - Я позвоню Малетке и попрошу его не тревожить вас, господин Мачек. Я
пришел к вам не сам по себе; я представляю сейчас интересы фюрера.
     - Я  должен обсудить ваше предложение с  коллегами,  -  сказал Мачек,
чувствуя свою обреченность и испытывая к себе острое,  как в детстве перед
неминуемым наказанием, чувство жалости.
     - Господин Мачек,  у  меня  нет  времени ждать,  я  должен дать ответ
наступающим  германским  армиям  незамедлительно.  Либо  вы  обращаетесь к
народу с призывом поддерживать во всем новую власть,  либо я умываю руки и
позволяю армии делать то, что ей пристало делать во время войны.
     - Что станет с моей партией?
     Кватерник опередил Веезенмайера,  ибо он  точнее берлинского эмиссара
понимал характер своего  соплеменника и  тот  истинный смысл,  который был
сокрыт в его вопросе.
     - Ваша безопасность,  -  торжественно произнес Кватерник,  -  и  ваше
благополучие будут охраняться новым законом. Все детали мы решим позже, за
столом переговоров.  Вы  же хорват,  господин Мачек,  вы знаете цену слова
хорвата.
     Мачек  откинулся на  спинку кресла и  прикрыл рукой глаза.  Он  сидел
недвижно, и было видно, как пульсирует тоненькая жилка на его левом виске.
Глядя на эту маленькую голубую жилку, Кватерник добавил:
     - Мы   умеем  помнить  добро,   господин  Мачек,   даже   если  добро
сдерживалось рамками чужого зла.
     Веезенмайер угадал мгновение,  когда  Мачек сломался окончательно,  и
сухо предложил:
     - Чтобы не мучиться с  формулировками,  я  продиктую ваше обращение к
народу.
     Мачек нажал кнопку,  и в кабинет вошел Иван Шох - не из секретариата,
а из той комнаты, где сейчас собрались консультанты хорватского лидера.
     Иван Шох увидел Веезенмайера, сидевшего по-прежнему, забросив ногу на
ногу,  Кватерника,  который не  мог  скрыть торжества,  рвавшегося наружу;
Мачека,  втиснутого в  кресло,  и странный,  душный восторг родился в нем;
радость оттого,  что неопределенное,  зыбкое,  неясное кончилось и настала
пора точных и  крутых решений.  И  неожиданно для самого себя он  выбросил
вперед руку:
     - Хайль Гитлер!
     Мачек горько усмехнулся.
     - Я  завидую Николе Тесле,  -  сказал он,  -  тот хоть вовремя уехал.
Диктуйте, мои помощники потом внесут необходимую стилистическую правку...


     А  теперь он  почувствовал во  рту сладкую воду.  Она была холодная и
пузырчатая.  Наверно, минеральная с солью. Поэтому пузыри так рвут кожу во
рту и в горле и жгут,  прямо даже не жгут, а рвут на части живот, и вместо
счастья эта вода,  эта жданная,  сладкая,  холодная, снежная вода приносит
ему новые страдания...
     <Только бы не открыть глаза, - подумал Цесарец, приходя в сознание, -
хоть бы  еще  минуту продолжилось это  сладостное мучение,  когда пузырьки
кажутся  раскаленными и  горькими,  когда  они  с  трудом  проходят сквозь
гортань,  проходят,  как сверло,  но пусть будет эта боль, пусть она будет
еще полминуты,  и я напьюсь, и я смогу терпеть дальше и не унижаться перед
этим  несчастным маленьким стражником,  надоедая ему  своими  бесконечными
криками.  В чем он виноват, в конце-то концов? Это я виноват, мои товарищи
виноваты,  что на  земле живут такие темные маленькие люди,  которые могут
служить только силе, а не разуму. Поэтому им приятно смотреть на страдания
слабого,  ибо  никто не  об®яснил,  что  слабое рано или поздно становится
сильным, а сильное слабеет, и вид мучений не укрепляет силу, а подтачивает
ее  изнутри,   рождая  ощущение  постоянного  страха.  Страх  вынуждает  к
действиям;  когда человек постоянно боится чего-то, когда он полон видений
ужасов,  переносимых другими,  у него уже нет времени подумать,  он спешит
забыться,  а  потом  начинает  -  незаметно  для  себя  самого  -  спешить
д о ж и т ь  как-нибудь, иначе говоря, умереть...>
     - Осторожнее лейте, - услыхал Цесарец хрипловатый сильный голос, - он
же захлебнется так...
     Цесарец сделал глоток,  закашлялся и  понял,  что это не  видение,  а
вода,  действительно вода льется медленной тяжелой струйкой в  рот,  и  он
испуганно вскинул голову и  открыл глаза,  потому что ощутил под локтем не
доску,  а  проваливающийся,  мягкий валик дивана и  увидел над  собою лицо
Евгена Дидо Кватерника, любимца Анте Павелича, внука Иосипа Франка и героя
первой  хорватской  революции,   Кватерника,   героя  его  драмы,  которую
запретили в Загребе после трех представлений...
     - Жив,  -  улыбнулся Дидо.  -  Я  боялся опоздать к тебе,  Август.  Я
боялся, что они замучают тебя.
     Он обнял Цесарца за шею,  помог ему сесть и, опустившись перед ним на
колени,  начал медленно и  осторожно снимать с  него наручники,  но они не
слезали  с  распухших  желто-синих  кистей,  и  Дидо  успокаивал  Цесарца,
нашептывая ему тихие и ласковые слова.
     - Ты, Дидо? - спросил Цесарец, но голоса своего не услышал. Он понял,
что слова его рождаются в нем и звучат,  но выйти наружу не могут,  потому
что язык стал таким большим, что, кажется, заполнил собою весь рот.
     - Потерпи еще чуть-чуть, - сказал Евген Дидо Кватерник, - сейчас тебе
будет больно, но это последняя боль.
     Цесарец видел капли пота, которые появились на лбу Дидо.
     <Неужели он тратит так много сил,  чтобы открыть наручники? - подумал
Цесарец.  - Или он не привык смотреть на страдания так, как ему приходится
смотреть сейчас?  Он убил короля Александра и Барту, а потом убил тех, кто
убил короля,  но  он  убивал их  не  своими руками,  и  он  не видел,  как
Владо-шофер  валялся  на  Ля  Каннебьер  и  как  он  кричал,  когда  толпа
втаптывала его в  землю и  когда ему выбили зубы и  у него изо рта хлынула
кровь,  и  когда кто-то отбил ему почки длинным ударом в  ребра;  он же не
видел этого,  и  он  не  может себе этого представить,  значит,  он боится
видеть страдание,  он палач,  который задумывает казнь,  проверяет ногтем,
хорошо ли отточен нож гильотины,  но уходит в  тот момент,  когда казнимый
слышит падение тяжелой стальной бритвы и  не  может  крикнуть,  потому что
ужас перерезает ему горло на мгновение раньше, чем нож отсекает голову. Не
казнь ведь страшна -  ожидание.  Не тот страшен палач,  который казнит,  а
тот,  кто дает право на казнь.  Ведь казнят не человека -  идею. А кто дал
право этому потному, красивому, молодому и крепкому Дидо казнить идею?>
     - Вот и все,  - сказал наконец Евген Дидо Кватерник и стал похожим на
молоденького зубного  врача,  который  впервые  вырвал  коренной во  время
воспаления надкостницы. - Очень больно?
     Цесарец пошевелил пальцами и  понял,  что  это  он  только  в  мыслях
приказал своим пальцам пошевелиться.  Они не  двигались,  его пальцы,  они
были как отварные сардельки, а ногти в крови, синие.
     <Почему же у меня ногти в крови?  - подумал Цесарец. - Ах, это сейчас
стала  выступать кровь,  когда  он  снял  наручники.  Кровь перестала идти
из-под  ногтей,  когда они  вытащили иголки,  потому что  сразу же  надели
наручники и наручники пережали вену,  а сейчас она снова работает, а кровь
так больно пульсирует в кистях,  ищет выход и выходит сквозь те отверстия,
которые остались после того,  как  они загоняли мне иглы и  смотрели мне в
глаза, как я кричу и как теряю сознание...>
     Цесарец разлепил толстые сухие,  растрескавшиеся губы, поднял с колен
чужие  огромные пальцы и  прикоснулся ими  к  лицу  Дидо  Кватерника.  Тот
отшатнулся и,  схватившись за  лоб,  на  котором  осталась  кровь,  быстро
поднялся с колен.
     - Что ты? - тихо спросил он. - Ты что?
     - Спасибо, - прошептал Цесарец. - Спасибо, Дидо.
     - Теперь я Евген,  -  ответил он,  и испуг на его лице исчез. - Это в
эмиграции я был Дидо. Теперь я Евген Кватерник, а не Дидо.
     Цесарец,  продолжая смотреть на  него со  странной и  нежной улыбкой,
покачал головой.
     - Нет,  -  прошептал он,  и  шепот его был низкий,  басистый,  не его
шепот, - ты не Кватерник. Разве палач может быть героем?
     - Я вырвал тебя из рук палачей,  Август. Я так спешил вырвать тебя из
их рук. Я успел.
     <Не может быть,  чтобы закон наследства имел силу абсолюта, - подумал
Цесарец как бы со стороны и  поэтому очень точно.  -  Если он несет в себе
черты  деда,  черты  великого своего деда,  тогда,  значит,  я  написал не
драму-исповедь,  а драму-ложь. Я обманул себя, а после этого обманул всех,
кто  читал  мою  драму  и  кто  смотрел ее,  когда  Бранко  Гавела  сделал
спектакль...  Нет...  Я  никого не обманул.  Дидо мог прийти сюда только с
Гитлером и  с Муссолини.  Сам он прийти не смог бы.  А мой Кватерник,  наш
Кватерник,  конечно, понял, что приходить в страну можно только самому, не
надеясь на  Париж или  Вену.  Надо приходить к  народу и  знать,  что тебя
распнут,  но нельзя принести свободу,  если тебя привели под охраной чужих
штыков,  и  это понял мой Евген и  не понял этот Дидо.  Палач жалеет врага
только для того, чтобы вымолить прощение для продолжения своих палачеств>.
     - А  кто  были  те?   -  спросил  Цесарец,  с  трудом  ворочая  своим
непослушным, шершавым, как рашпиль, языком. - Кто меня пытал?
     - Сербы,  -  деловито ответил Дидо  и  достал из  кармана спортивного
пиджака массивный золотой портсигар. - Хочешь курить?
     Цесарец покачал головой и  проводил глазами этот тяжелый и  скользкий
золотой портсигар, когда Дидо опускал его в карман.
     - Значит,  они  врали,  когда  говорили,  что  работают  в  <селячкой
страже>?
     - Это показалось тебе.  Август.  Это галлюцинации.  Так бывает, когда
человек измучен, сверх меры измучен.
     - Ты скажи им,  чтобы они так подолгу не пытали,  Дидо. Они так долго
мучают, что смерти ждешь как блага.  П р е д е л...
     - Что? - не понял Дидо.
     - П р е д е л, - повторил Цесарец. - Надо во всем соблюдать предел.
     - Есть хочешь?
     - Нет.
     - Сейчас придет парикмахер. Тебя побреют. И врача я уже вызвал. Какой
костюм тебе принести? Белый? На улице солнечно.
     - Ты зачем так говоришь?
     - Как?
     - А так.
     - Ты свободен,  Август.  Я освободил тебя. Слышишь? Ты выйдешь вместе
со мной.  Мы пойдем на площадь и станем слушать, как поет и смеется народ.
Потом мы  пойдем в  Каптол.  Мы  увидим,  как  люди рады свободе.  Как они
счастливы услышать слова  Анте.  Ты  услышишь его  слова  вместе со  мной.
Август.  Мы боролись,  и вы боролись.  Мы боролись против одного и того же
врага  -  против  сербской  монархии,  против  белградской  диктатуры.  Мы
победили,  Август.  А сейчас мы вместе будем строить новую Хорватию.  Тебе
есть что делать в  новой Хорватии.  В конце концов,  и вы и мы -  с разных
сторон и разными методами - сражались за одно и то же: за свободу нации.
     Цесарец покачал головой.
     - Мы не сражаемся за свободу н а ц и и, Дидо. Мы сражаемся за свободу
Людей.
     - Ладно, - улыбнулся Дидо, - доспорим обо всем этом в газетах. Теперь
ты  волен  писать  все,  что  хочешь!  Ты  теперь  живешь  в  Хорватии,  в
Независимом государстве Хорватии, Август!
     - И я свободен писать все, что захочу?
     - Все. Абсолютно все, Август.
     - И ты напечатаешь то, что я хочу написать?
     - Обещаю тебе, Август.
     - Тогда  скажи,  чтобы сейчас напечатали в  вашей газете мою  статью,
ладно?
     - Это будет честь для нас.
     - А заголовок, знаешь, какой будет у моей статьи?
     - Какой?
     - Он   будет  очень  красивым,   этот  заголовок,   Дидо.   Он  будет
замечательно красивым.  Я  его всю жизнь слагал,  этот заголовок.  Знаешь,
каким он будет? <Да здравствует Советская Хорватия!>
     ...Когда командир комендантского взвода,  выстроенного для проведения
казни, предложил Огнену Прице надеть на глаза повязку, тот ответил:
     - Вы банда. Обыкновенная банда. А я привык смотреть в глаза бандитам.
     После  первого залпа  Прица и  его  друзья рухнули возле белой стены,
пахнущей солнцем,  теплом и морем.  Они падали молча,  медленно,  и только
Отокар Кершовани не упал,  как все остальные. Он не был убит - пуля прошла
сквозь плечо,  -  и  он  почувствовал запах  своей крови,  которая дымно и
размеренно вместе с дыханием выплескивалась на грудь.
     - Научитесь сначала стрелять,  - сказал Кершовани и медленно пошел на
строй усташей,  и шаги его были гулкими и тяжелыми,  и усташи сухо лязгали
затворами, и пятились назад, и смотрели на своего командира, а тот смотрел
на  них,  а  потом  самый  молодой усташ,  тот,  который охранял Цесарца в
подвале, закричав что-то, побежал навстречу Кершовани, и взгляд Отокара не
отталкивал,  а притягивал его к себе,  и он зажмурился,  и выбросил вперед
руку,  и,  только чувствуя, как пистолет уперся во что-то мягкое, нажал на
курок...
     ...А Цесарца не расстреляли.  По приказу Дидо Кватерника его насмерть
забили  длинными и  тонкими  деревянными палками.  Дидо  впервые  в  жизни
наблюдал  казнь,   и   проводили  ее   усташи,   получившие  инструктаж  у
Зонненброка,  но они отказались от методов гестапо и  казнили Цесарца так,
как им того хотелось,  -  долго и  мучительно,  наслаждаясь его мучениями,
считая,   видимо,  что  чем  отчаяннее  страдает  враг,  тем  сильнее  они
становятся.
     ...Штирлиц стоял на  площади в  Загребе и  наблюдал,  как вооруженные
усташи  силой  загоняли людей  в  храм  на  торжественный молебен в  честь
великого фюрера;  звучал Бах,  звуки  органа вырывались сквозь стрельчатые
окна,  и огромная скорбь была окрест,  потому что музыка,  рождающая слезы
высокого счастья, сейчас вызывала слезы горя.



                        Москва - Белград - Загреб

        1978



__________________________________________________________________________
     Текст подготовил Еpшов В.Г. Дата последней редакции: 27/05/99