жение национал-социализма после
расстрела своих ближайших соратников Рема и  Штрассера,  когда Эскардт был
уже  мертв,  а  все  другие  основатели <Туле>  добровольно умертвили свою
память,  согласившись считать фюрера тем человеком, каким представляла его
пропагандистская машина Геббельса,  то  есть  великим борцом и  гениальным
мыслителем.  Гитлер говорил Раушнингу:  <Вы не знаете обо мне ничего.  Мои
товарищи по партии не имеют ни малейшего представления о целях,  которые я
преследую, о том грандиозном здании, основа которого по крайней мере будет
заложена  после  моей  смерти.  На  планете  произойдет  такой  переворот,
которого вы,  н е п о с в я щ е н н ы е,  понять не сможете>.
     Гесс несколько раз встречался с  теми,  кто был с  Гитлером в  начале
двадцатых годов. Личный секретарь фюрера вел странные разговоры о том, что
Гитлер  близок  к  перерождению,   он  забывает  старых  друзей   и  самое
н а ч а л о.   Собеседники  Гесса  доверчиво  советовались  с   <ветераном
партии>,  что  сделать,  чтобы <помочь Адольфу> вновь обрести самого себя.
После таких разговоров эти люди исчезали странным образом и при непонятных
обстоятельствах:    внезапный   сердечный   приступ,   отравление   газом,
автомобильная катастрофа.
     Лишь  профессор  Гаусхофер,   теоретик  <Туле>,   блестящий  японист,
профессор  санскрита,   принявший  в   Азии   таинственный  обет  <красной
свастики>, внимательно выслушал Гесса, а потом сказал ему:
     - Рудольф, вы погибнете, если я исчезну, как и все те <старые борцы>,
с  которыми вы встречались.  И вы,  и Гитлер развиваете идеи,  которые я и
Эскардт  подсказывали  вам.  Вы  останетесь  голыми,  когда  придет  время
рождения новых мыслей.  Хотите,  я напишу фюреру донос на вас?  Хотите,  я
расскажу,  как вы пытались провоцировать меня,  говоря о том, что не фюрер
Создал идею национал-социализма,  а  я?  Вам будет легче спасти мне жизнь,
если такой донос ляжет в ваши архивы?
     - Вы сошли с ума, Карл.
     - За  три  дня  перед тем,  как Гитлер стал рейхсканцлером,  я  был у
тибетского ламы  Джоржидона.  Вы  знаете,  что  он  хранит ключи,  которые
открывают ворота в  царство <Агартхи>.  Он сказал мне тогда:  <Придет тот,
кто должен прийти.  Берет лишь тот,  кому дано взять. Забудьте себя во имя
его  силы,  вы  останетесь навечно в  той памяти,  которую создаст он>.  Я
следую этому,  Рудольф.  <Агартхи> свято для меня,  я  п о с в я щ е н,  и
если я уйду, кто укажет вам путь туда?
     Слово   <Агартхи>   было   таинственным  и   священным  для   фюреров
национал-социализма.  Они жили двумя правдами и  оперировали двумя идеями:
первая - для толпы, вторая - для себя, для  и з б р а н н ы х. Мистическая
идея сводилась к тому,  что в Тибете четыре тысячи лет назад исчезла самая
великая цивилизация из тех,  что когда-либо были на земле. Тот, кто погиб,
погиб, а кто спасся, ушел из Тибета. Первый поток эмигрантов отправился на
север  Европы,  ведомый живым богом,  имя которому было Тор.  Второй поток
осел  на  Кавказе.  После  того  как  Тибет  опустел,  там  возникли   два
таинственных  центра:  <путь  правой  руки>  и <путь левой руки>.  Столица
центра <правой руки> - <Агартхи>;  храм неприятия этого мира,  сокрытый  в
недрах  Гималаев.  Центром  <левой  руки> стала <Шимбала>,  чьи силы могут
повелевать  массой  и  ускорять  движение  человечества  к  <полноте  всех
времен>.  Маги других народов могут заключать соглашения - с благословения
<Агартхи>  -  с  великой  <Шимбалой>   и,   таким   образом,   становиться
проводниками    ее    воли.     Однако    соглашение    возможно,     если
п о с в я щ е н н ы й  будет посредником в этом союзе. Гаусхофер был таким
<посвященным>.  Гитлер  в  своих  поступках  руководствовался  не анализом
исторических побудителей и первопричин, не изучением экономики и политики,
а     лишь     подсказкой     <провидения>,    советом     полусумасшедших
п о с в я щ е н н ы х.   <Великий   мыслитель   и   стратег>,    <теоретик
национал-социализма> не имел сколько-нибудь серьезного образования,  но он
был  рожден  в  местности,  которая  славилась  медиумами   и   колдунами,
раз®езжавшими  по  Европе с сеансами <чудес>.  Поверив в свое таинственное
второе <я>, Гитлер решил <рискнуть> и вместо шаманских гастролей по Европе
задумал ее покорение.
     Уже  потом,  став  канцлером,  он  сказал  Раушнингу:  <Я  открою вам
величайшую тайну.  Я  создал орден.  Человек,  получивший из моих рук даже
вторую  ступень,  станет  мерилом мира,  человеком-богом.  Это  прекрасный
об®ект бытия -  <человеко-бог арийской расы>. Он станет центром вселенной,
предметом культовых песнопений и всеобщего преклонения.  Но существует еще
одна ступень ордена, о которой я не могу говорить>.
     Когда-то  он  дал  обет  молчания Эскардту и  Гаусхоферу.  Один умер,
второй признал его,  Гитлера,  власть над собой.  Гитлера это устроило, но
только в определенной мере. Разговор, о котором ему сообщил Гесс, успокоил
Гитлера  лишь  наполовину.  Слово  дают  для  того,  чтобы  нарушать  его.
Гаусхофер должен  быть  изолирован -  почетно и  широковещательно.  Лучшая
изоляция -  это ореол секретности,  которым должны быть окружены он и  его
работа.  Гиммлеру  было  поручено  создать  общество <Амерде>.  Рейхсфюрер
об®явил на первом организационном с®езде:
     - Наша  главная цель  -  вести исследования в  местах распространения
арийского духа! Нашего духа! (Овация.) Духа германцев! Наша главная цель -
исследовать места действий и  наследование германской расы!  (Овация.) Все
пятьдесят институтов,  которые находятся в ведении СС, будут проводить эту
благородную работу на  благо нашей нации,  на благо наших детей и  внуков,
которым  суждено  жить  в  век  чудесной и  благородной расовой  гармонии!
(Овация.)
     Главой  <Амерде>  стал   профессор  Мюнхенского  университета  Верст;
Гаусхофер -  научным руководителем. Ему вменялось в обязанность курировать
<изыскания таинственного в области оккультной практики>.  Он также получил
личное задание фюрера:  привлечь Отто Скорцени для  организации экспедиции
по  похищению <Чаши  святого Грааля>,  в  которой собрана кровь Христова и
которая, по преданию, приносит успех всем начинаниям ее обладателя.
     Вызвав Гаусхофера для беседы, фюрер начал говорить так, как он привык
- вещая, слушая лишь самого себя:
     - Провидение подсказало мне  путь,  который обеспечит нам  наименьший
риск  и  даст  наибольшее  благоприятствие на  первых  шагах.  Не  отрицая
мистического могущества <Чаши Грааля>,  я  слышу Великие Слова о том,  что
решение главного может  прийти к  нам  только через  <Шимбалу>,  через дух
Тибета. Умение отделять главное от второстепенного, громадное от большого,
гениальное от  мудрого позволит мне и  тому народу,  который призвал меня,
дать миру то, что не в состоянии ему дать ни один человек и ни одна другая
доктрина,  кроме доктрины национал-социализма. Национальное - всем немцам,
социальное - неимущим немцам; остальное -  п о с в я щ е н н ы м!
     И  вдруг  Гитлер заметил взгляд Гаусхофера.  Это  был  усталый взгляд
умного человека,  который все помнит и  никогда не  сможет забыть.  Гитлер
ощутил в  себе гнев и одновременно сладостное ощущение высшей силы,  когда
он  вправе приказать убить учителя и  его,  Гитлера,  ученики сделают это,
испытывая счастье оттого,  что могут служить ему.  Но он сразу же подумал,
что этот  п о с в я щ е н н ы й  - последний, кто владеет тайной <Агартхи>
и <Шимбалы>.  И он,  этот последний,  всюду выступает со словами,  которые
возвеличивают  его,  Гитлера,  того,  который  смиренно  внимал Гаусхоферу
двадцать лет назад,  и  краснел  под  его  взглядами,  и  смущался  своего
яростного  красноречия,  в  котором  -  он  это  чувствовал  -  было много
провинциального.
     Гитлер -  как это часто бывало с ним -  увидел себя со стороны, и ему
показалось,  что  самое разумное молча улыбнуться Гаусхоферу,  положив ему
руку на плечо. Надо только пристально смотреть в глаза - глаза не лгут. Он
поступит так,  как ему подскажут глаза учителя. И он положил руку на плечо
Гаусхофера и ощутил вдруг, как тяжела его рука.
     ...Нельзя  верить  глазам  побежденных учителей.  Нельзя  верить тем,
считал Гитлер,  кто был у  твоего начала и  видел тебя маленьким и робким.
Таких  надо  уничтожать  и  устраивать им  торжественные похороны.  Гитлер
ничего не увидел в  глазах Гаусхофера,  кроме силы.  Магическая,  ощутимая
сила  застыла  во  взгляде  профессора.   Но  так  Гитлеру  казалось  лишь
мгновение.  Потом он подчинился этой силе и уже не понимал сам, что именно
эта  чужая  сила  повелела  ему  увидеть  в  глазах  Гаусхофера  любовь  и
преданность.
     ...Именно с этой минуты Гаусхофер стал мстить.  Он знал, как армия не
любит  Гитлера.  Он  знал,  что  фюрер окружен преданными ему  фанатиками:
Гессом,  Герингом,  Гиммлером, Геббельсом. Именно на Гесса он нацелил свой
первый удар.  Он  лишит фюрера того,  кто  вместе с  ним  начинал движение
национал-социализма.  Потом  сделает так,  чтобы  ушли  в  тень  Геринг  и
Геббельс.  Пусть рядом останется Гиммлер -  это ненадолго. И, когда Гитлер
будет один,  совсем один,  вот тогда он снова придет к нему, к Гаусхоферу,
придет тайно, тихо и смиренно, как блудный сын приходит к отцу. Библейский
отец простил; он, Гаусхофер, не простит. Просто так он простить не сможет.
     Именно Гессу он подсказал мысль о том, что Англию перед началом войны
на  Востоке можно склонить к  переговорам и  не вовлекать,  таким образом,
рейх в сражение на два фронта.  Он,  Гаусхофер,  знает, как надо влиять на
своих учеников. Он внушит Гессу идею, подчинив его своей воле. Пусть уйдет
Гесс  -  это,  пожалуй,  единственный человек,  готовый отдать за  Гитлера
жизнь.
     И Гесс начал готовиться к переговорам с Лондоном, игнорируя тот факт,
что Черчилль, хотя и заявил о своей давней неприязни к большевизму, все же
пришел к  власти под  лозунгом:  <Враг номер один -  Гитлер.  Всякий,  кто
вступит с ним в борьбу, автоматически станет нашим союзником!>


     Сочинив шифровку Шелленбергу о том,  что в Белграде, <по сведениям от
завербованного мною  Везича>,  имеют  место  <постоянные русско-английские
контакты>,  Штирлиц попросил санкцию на <продолжение работы с  югославским
полковником>,  пользующимся большим авторитетом и имеющим широкие связи на
Балканах.


     Шифровка эта  была немедленно доложена Шелленбергом Гейдриху.  Тот за
своей,  естественно,  подписью,  без ссылок на фамилию Штирлица,  а уж тем
более его агента, переслал сообщение Гиммлеру. Рейхсфюрер ознакомил с этим
донесением Гесса.  Гесс  собирал по  крупицам все  материалы,  связанные с
русско-английскими  отношениями.   Он   лелеял  мечту  помирить  фюрера  с
англичанами.   Шифровка  Штирлица  подвигла  его  на  еще  более  активные
действия.  Гесс поручил Гейдриху запросить возможно больше подробностей из
Югославии.  Шелленберг сразу же  отправил шифровку Штирлицу.  Тот в  ответ
попросил  шефа   дать  указание  Веезенмайеру  оказывать  ему,   Штирлицу,
максимальную помощь в этой его работе.  Такое указание было передано часом
позже.


     - Вот  что,  милый Штирлиц,  -  сказал Веезенмайер,  -  пригласите-ка
сегодня на  ужин господина Везича.  Что вы все один да один,  надо бы и  о
своих товарищах помнить.
     - Слушаюсь...
     - Я  не  отдаю приказа.  Приказ продолжать с  ним работу я  вам отдал
ночью. Сейчас это дружеская просьба.
     - Я  рад,  что  вы  считаете меня  своим другом,  штандартенфюрер.  Я
горжусь этим.  Я умею ценить дружбу таких выдающихся людей, как вы... - Он
заметил в  глазах Веезенмайера искорки смеха и  нахмурился.  -  Я  не умею
льстить,  штандартенфюрер.  Наверно,  поэтому я  до  сих  пор  не  получил
повышения в звании.
     - Получите,  -  улыбнулся тот  своей открытой улыбкой.  -  Это я  вам
обещаю, Штирлиц. Дней через десять получите...
     - Когда вернемся домой?
     - Через  десять дней  Загреб станет нашим домом,  Штирлиц.  А  может,
несколько раньше.


          <Ц е н т р.
          Веезенмайер сообщил,  что в течение ближайших десяти дней Загреб
     <станет немецким>.
                                                               Ю с т а с>.


     Штирлиц,    однако,    не   предполагал,    что   его   сообщение   о
<русско-английских  контактах>  вызовет  еще  одну  реакцию  Шелленберга -
неожиданную, странную и столь же молниеносную.


                                                                <Штирлицу.
                                                          Строго секретно.
                                                            Вручить лично.
                                                  По прочтении уничтожить.

          По нашим сведениям, в Сараево, в отеле <Европа>, живет профессор
     лингвистики  Шанхайского  университета  Чжан  Бо-ли.  Вам  необходимо
     встретиться  с  ним  и  провести  беседу.  Главные  интересующие  нас
     вопросы: согласен ли он с официальной расовой теорией НСДАП? Готов ли
     он  поддерживать  тесные  отношения  с нашими учеными,  работающими в
     области изучения Азиатского континента вообще и Китая в частности?

                                                              Шелленберг>.


     Генеральный  консул  Фрейндт  смотрел  на   Штирлица  выжидающе:   он
передавал ему  уже  третью шифровку,  и  тот  не  считал нужным ни  словом
обмолвиться  о  содержании  указаний,   поступивших  из  Берлина.  Штирлиц
понимал,  что этим своим молчанием он унижает генерального консула и может
при определенных обстоятельствах лишиться его поддержки,  а  помощь такого
человека,  как Фрейндт,  имеет большое значение.  Однако Штирлиц понимал и
то,  что,  открой он Фрейндту содержание шифровок,  тот -  если он человек
гестапо -  может  сразу  же  сообщить в  Берлин о  <болтливости сотрудника
разведки и неумении хранить государственную тайну>.
     - Как  звонить  в  Сараево?   Отель  <Европа>?   -  спросил  Штирлиц,
недоуменно пожав плечами после вторичного прочтения шифровки.
     - Что-нибудь  срочное?   -  поинтересовался  генконсул,  отыскивая  в
справочнике телефон отеля.
     - У них там семь пятниц на неделе.  Своих дел невпроворот, а тут... В
восемь утра -  одно,  в девять у Веезенмайера -  второе,  в десять у вас -
третье.
     - Телефон <Европы> 92-56.
     - Спасибо.
     Штирлиц заказал срочный разговор с  Сараево.  Связь  дали  через пять
минут.
     - Добрый день!  Скажите,  пожалуйста,  -  спросил Штирлиц портье, - в
каком номере живет господин Чжан Бо-ли?
     - Господин Чжан Бо-ли уже не живет здесь.
     - Господин Чжан Бо-ли уже не живет здесь,  -  удовлетворенно повторил
Штирлиц,  решив, что это достаточный повод, чтобы радировать Шелленбергу о
невозможности  встречи  с   китайским  ученым   из-за   ошибочных  данных,
переданных Берлином.
     - Он переехал в более дешевый отель,  - продолжал портье. - Номер его
телефона 25-41.
     <Будь проклят их сервис,  - озлился Штирлиц, - кто его тянул за язык?
Не живет в <Европе>, и слава богу!>
     Он взглянул на генконсула и не увидел в его глазах той колючей,  хотя
и  уважительной  настороженности,   которая  была,   когда  тот  передавал
оберштурмбанфюреру СС  шифровку  из  Берлина.  Фрейндту  стало  ясно,  что
шифровка никак не касается работы его учреждения,  и он почувствовал,  что
Штирлиц неспроста позвонил в  Сараево из  его кабинета,  оказывая ему этим
знак истинно товарищеского доверия.
     - Я  отправлю телеграмму в  Берлин,  с вашего позволения?  -  спросил
Штирлиц.
     - Конечно. Ее немедленно зашифруют.
     - Не надо.  У  меня свой код.  А вот молнией пусть передадут,  за это
истинное спасибо вам.


                                                             <Шелленбергу.

          Идет активная  работа  с  Везичем  по  поводу  русско-английских
     контактов.  Провожу  беседы  с русским ученым Родыгиным,  который дал
     согласие сотрудничать с нами. Нельзя ли встретиться с китайцем позже?

                                                                 Штирлиц>.


     Штирлиц не знал,  да и не мог, безусловно, знать о разговоре, который
состоялся  двадцать  седьмого  марта  между  Гейдрихом  и  Шелленбергом  о
возможном столкновении арийцев с азиатами на территории России,  где-то за
Уралом,  после победы над большевиками.  В суматохе дел Шелленберг не смог
проследить за шифровками, которые он отправил в Лиссабон, Виши и Цюрих. Да
и  Гейдрих забыл об  этом разговоре,  потому что фюрер требовал ежедневных
отчетов о том, как идет подготовка к югославской <Операции-25> и греческой
<Марита>.   Однако  после   того,   как   Гальдер  доложил  Гитлеру,   что
передислокация войск  практически закончена и  что  сейчас пошел отсчет на
часы,  фюрер вновь вернулся к детальному рассмотрению плана <Барбаросса> и
в  разговоре с Гиммлером поинтересовался,  какие новости у специалистов по
Дальнему Востоку,  которые  анализируют возможность и  последствия встречи
вермахта  и  желтых  полчищ  на  территории России  после  блицкрига.  Это
особенно волновало Гитлера сейчас, поскольку агентура Риббентропа донесла,
что   министр  иностранных  дел   Японии  Мацуока  ведет   предварительные
переговоры с Москвой,  а цель этих переговоров, как предполагали эксперты,
- заключение пакта о нейтралитете с Кремлем.
     Значит,  надо думать обо всех силах на Азиатском континенте,  которые
могут оказаться для Берлина противовесом в его отношениях с Токио.
     Учитывая также сообщения о  контактах русских и  англичан в Белграде,
необходимо было выяснить все о  ситуации на Дальнем Востоке,  и  не только
сегодняшней,  очевидно,  но и  о той,  которая может возникнуть в будущем.
Фюрер   дал   понять   Гиммлеру,   что   оптимальным  вариантом  было   бы
противопоставление двум европейским фронтам мощного фронта в Азии -  этого
Россия не выдержит.
     Гиммлер вызвал Гейдриха;  тот,  в свою очередь, распек Шелленберга; и
сразу же  после разговора шефа РСХА с  начальником политической разведки в
разные города мира полетели шифровки с повторными запросами,  и в ответах,
полученных из  двенадцати стран мира,  фигурировала фамилия лингвиста Чжан
Бо-ли,   работавшего  ныне  в   библиотеках  Югославии  после  прохождения
трехмесячной практики  в  Софии.  Резидент СД  в  Виши  сообщил,  что,  по
сведениям,  полученным от  китайской  агентуры,  из  тех,  кто  учился  во
французских университетах еще до начала войны, Чжан Бо-ли относится к тому
типу  ученых,  которые  занялись  наукой,  будучи  отринутыми от  практики
политической борьбы,  ибо сначала он примыкал к  группе левых коммунистов,
потом  увлекся  великоханьской,  расистской доктриной,  а  затем  уехал  в
Европу,  чтобы написать монографию по  истории китайской лингвистики и  ее
первородстве в сравнении с японской иероглификой.


                                                                <Штирлицу.
                                                            Вручить лично.

          По поводу   китайского   ученого.   Извольте  выполнять  приказы
     немедленно и беспрекословно.
                                                              Шелленберг>.


     Штирлиц, чертыхаясь, взял мощный <мерседес>, любезно предложенный ему
генеральным консулом, потерял полчаса, разыскивая Родыгина, и только потом
выехал  из  Загреба.  Он  несся  по  узкой  горной дороге на  максимальной
скорости и через шесть часов был в Сараево. Город поразил его мощью мечети
Бегова джамиля,  протяжными криками муэдзинов,  возвещавших время  намаза;
паранджами на лицах женщин,  и ему даже показалось,  что каким-то чудом он
оказался в Константинополе, а не в сердце Боснии, близ подножия Черных гор
- очага славянской культуры на Балканах.
     Штирлиц позвонил к Чжан Бо-ли и договорился о встрече.  Они увиделись
в  маленьком кафе  на  узенькой,  чисто  мусульм