смеет  ослушаться. По их  мнению,  гордыня всегда
губит людей и вызывает неверие. Верно, пожалуй, что люди,
     у  которых достаточно гордости, чтобы следовать совету здравого смысла,
потеряны для духовенства.
     Покорное, ни о чем не любопытствующее невежество - неизбежный результат
смирения,  которое  проповедуют  христианам.  Поэтому мы  видим,  что  наука
осуждена  и осмеяна,  а  нищета духа  рекомендуется  евангелием, апостолами,
отцами  церкви  и всеми  их последователями. Знание, говорит  святой  Павел,
внушает  гордость,  только  любовь  просвещает.  Руководствуясь  такого рода
заповедями, служители религии  добились того, что погрузили народы в течение
многих  веков  в ужасающее варварство. В течение почти тысячи лет у уристиян
было науки не больше, чем у дикарей. Религиозная система
     до того  поработила их  дух,  что  они  не  смели  дать себе  волю.  Не
довольствуясь  тем,  что  препятствовали  совершенствованию  нравственности,
богословы   постоянно    ставили   преграды    успехам   физики,   политики,
юриспруденции,  философии.  Самые   великие   умы,   скованные  собственными
предрассудками  или  напуганные  предрассудками  других,  не смели  свободно
мыслить и вынуждены были  под страхом подвергнуться преследованиям лгать или
делать  невероятные усилия, чтобы  ввести свои системы в рамки нелепых часто
понятий, принятых богословием.
     C другой  стороны,  если смирение  столь необходимо для  христиан, оно,
казалось бы, точно  так же необходимо  для их учителей. Во всяком случае, от
них  можно  было  бы  требовать достаточно  смирения,  чтобы  они  допускали
возможность ошибок в своих построениях и метафизических гипотезах, чтобы они
отказались  от  жестокой  самонадеянности,  внушающей  им,  что  только  они
натолкнулись на  истину,  что  надо преследовать  и убивать тех,  кто  лишен
привилегии видеть вещи такими же глазами.
     Таковы  те   добродетели  которые  весьма  старательно  предписывают  и
проповедуют  наши  священные  витии.  Они   называют   их  по   преимуществу
"богословскими" или "христианскими" - надо полагать, потому, что они полезны
христианским богословам. Почти все прочие христианские совершенства являются
производными  от   этих  основных   добродетелей  и  находятся  в  прямой  и
необходимой  связи с ними. Таковы  самоотречение, точное соблюдение обрядов,
которые наши священники  считают  делом  благочестия, покаяние, воздержание,
церемонии,  посредством которых церковь, по-видимому, хочет узнать, до каких
пределов  может доходить терпение, легковерие,  нищета духа ее детей.  Сюда,
наконец, относится  и рвение- добродетель, неизвестная язычникам. Но, как мы
видели,  благодаря  ей  утвердилось  христианство,  а  ее  служители  сумели
заставить королей и народы стать рабами их страстей. Эта добродетель  всегда
выражалась в том, чтобы мучить, ненавидеть,  огорчать и  тревожить людей  во
имя любви к их душам и неустанных забот об их спасении.
     Правда, наши богословы часто говорят нам о "просвещенном" рвении, или о
рвении  "согласно со знанием", которое якобы крайне необходимо  верующим,  и
бранят  рвение слепое, потому что  оно часто становится очень опасным. Но  в
сущности  рвение  "просвещенное",  "согласное  со  знанием", так  же  трудно
понять, как и "просвещенную набожность", о которой мы уже говорили.
     В самом деле, в чем  состоит знание набожного  человека?  Где может  он
почерпнуть знание, способное просветить его рвение?  Ведь к указаниям разума
религия не  позволяет ему обращаться, да и вообще фанатизм всегда заставляет
разум умолкнуть. Набожный человек  обязан  искать  способов  направлять свое
рвение  исключительно  в  "священном"  писании,  в  советах  наставников,  в
примерах святых.  Но очевидно, что  во всех этих источниках христианин может
почерпнуть  только   совершенно  слепое  рвение,  очень  фанатичное,   очень
язвительное,  очень  буйное,  очень вредное  для  общества.  Если христианин
обращается  за   советом  к  духовнику,   то,  поскольку   последний  обычно
принадлежит к какой-нибудь партии, он найдет, что никогда не грешно проявить
чрезмерное  рвение,  когда дело  идет об  интересах  партии,  к  которой  он
принадлежит.
     Одним словом, посредством  евангельских  добродетелей  духовные  тираны
христиан  имеют   возможность  заставить  их  нарушать   самые  элементарные
требования  человеческой   нравственности,  часто  в  корне  противоположные
скрытым   целям   духовенства.  В   глазах  истинно   верующего  эта  низшая
нравственность  должна  всегда  быть  подчинена  божественной,  богословской
морали.  Вообще  ему неустанно твердят,  что "важнее повиноваться  богу, чем
людям".
     Но  что  значит  повиноваться  богу,  если  не  следовать распоряжениям
духовенства, об®явившего  себя  посредником  и  представителем  божества  на
земле? Таким образом, повиноваться богу - значит верно следовать  тому,  что
он предписывает в книгах, приписываемых ему духовенством. И когда бог в этих
книгах  случайно  дает  диаметрально  противоположные  предписания,  то  его
толкователям предоставлено решать, какому из этих предписаний надо следовать
в  том  или  ином конкретном случае.  Поэтому,  когда  интересы  духовенства
требуют наказания или истребления  его врагов, тогда  слово  предоставляется
"богу  мести", "ревнивому богу",  "богу  воинств". Если, наоборот,  интересы
духовенства требуют спокойствия, тогда надо слушать "бога милосердия", "бога
милости", "бога мира".
     Христианский бог, как Янус,- бог двуличный, и служители его пред®являют
верующим то или  иное  лицо сообразно с  обстоятельствами. Так как заповеди,
возвещенные  в "священных"  книгах,  никогда  не согласуются между собой, то
духовенству принадлежит право взвесить обстоятельства и выбрать те заповеди,
которые надо выполнить  предпочтительно перед другими. При  таком подходе  к
делу повиновение богу  означает иногда творить добро, иногда - зло, иногда -
подчиняться светской власти, а иногда - восставать против нее, иногда - жить
в мире с  согражданами, а  то  вносить смуту  в общество.  Словом, если  бог
иногда   предписывает   нам    быть   справедливыми,   гуманными,   мирными,
снисходительными, если он предоставляет лишь себе самому право возмездия, то
в  других случаях он предписывает  грабеж, убийство, мятеж, преследование, и
он  гневается за отказ отомстить за оскорбление его славы, то есть тщеславия
духовенства.
     Если "священные" книги христиан содержат элементы морали, полезной роду
человеческому, то нельзя отрицать, что  они  заключают в себе  в то же время
принципы   пагубной   морали,   способной   потрясти   весь   мир.   Римские
первосвященники, как мы видели, часто вызывали  ужасные беспорядки на земле,
тысячи  раз обагряли  ее  кровью,  совершали страшнейшие перевороты. Но  они
всегда опирались  на какие-нибудь  тексты писания или на прямое распоряжение
божества,  когда  они  стремились  разжечь  ненависть  народов  и  узаконить
величайшие  преступления.  Очевидно, что в христианской религии  толкователи
всевышнего являются  единственными распорядителями нравственности. Они могут
по  своему желанию  создать  справедливое  и несправедливое,  добро  и  зло.
Словом, они могут при помощи Библии изменить самую сущность вещей.
     Таковы стремления евангельской, или сверх®естественной, морали, которую
богословы   воздвигли  на  развалинах  морали  человеческой,   общественной,
естественной.  Достаточно  хорошо  известно,  почему   они  во  все  времена
старались опорочить эту последнюю  мораль. Будучи твердой и  неизменной, она
не   всегда  соответствовала  менявшимся   интересам  духовенства.   Поэтому
религиозные вожди не только сами  ею не руководятся, не  только не разрешают
наставлять  в ней других, но они ее унижают, предостерегают  христиан против
нее,  изображают ее  как  опасный продукт  мирского развращенного  разума  и
утверждают, что она может дать лишь "ложные добродетели".
     Впрочем, проповедники христианства сами не знают этой  морали, источник
которой лежит в природе человека, в разуме, в отношениях, связывающих  нас с
себе  подобными. Они  не  знают естественных  мотивов,  которые  в состоянии
сделать добродетель приятной и желанной ведь они приучились смотреть на бога
как  на   тирана,  чьи   деспотические   решения   определяют  судьбу   рода
человеческого,  причем  человек  никогда  не  может  критиковать  его  образ
действий. Они привыкли не знать  ничего святого, кроме того, что они находят
в  "священных" книгах, где на  каждой  странице встречаются  категорические,
произвольные,  прихотливые  предписания.  Они  с  самого  начала  одурманены
неистовой  моралью, почерпнутой из  опасных книг и  таких  же образцов.  Они
привыкли   основывать  нравственность  на   авторитете  людей,   ослепленных
фанатизмом  или развращенных корыстью. Поэтому они  могут приписывать морали
лишь  химерические  мотивы  и  не  имеют   ни  малейшего   представления  об
обязанностях человека по отношению к  самому себе и о его долге по отношению
к другим в соответствии с природой вещей.
     Отсюда  получается, что многие  из них искренне думают  или,  во всяком
случае, другим внушают, что тот, кто дерзает сбросить с себя иго религии или
нападать  на ее принципы,  тем самым сокрушает  основы  нравственности  и не
имеет никакого представления о добродетели. Но легко  заметить, что, нападая
на  неустойчивые принципы  религии,  неизменная естественная нравственность,
нравственность, созданная для человека, может только выиграть  от разрушения
морали  неопределенной, противоречивой, произвольной,  подчиненной  прихотям
самых честолюбивых, жадных и корыстных людей.
     Нравственность  святых,   как  мы  уже  сотни   раз  доказывали,-   это
нравственность  опасная,   неосуществимая   и  совершенно  бесполезная   для
общества.
     Еще  чаще  нравственность святых является убийственной, бесчеловечной и
пагубной для рода человеческого.
     Нравственность мудреца всегда одна  и та же, она постоянно предписывает
нам трудиться для  своего собственного благополучия, а разум показывает нам,
что это  благополучие  может  быть прочным лишь тогда, когда оно основано на
благосостоянии, которое мы доставляем себе подобным.
     Легко поэтому понять,  что для  того, чтобы  получить  представление  о
подлинной  нравственности,  надо  почти   всегда  отказываться  от  пагубных
принципов  религии,  которая,  заменяя  разум  верой, никогда  не  позволяет
человеку  следовать  указаниям природы и  даже  предписывает  ему  постоянно
бороться против нее. Добрый христианин должен сам себя ненавидеть, он должен
противиться самым законным  своим наклонностям. Он должен остерегаться всего
того, что может отвлечь его от его причудливых бредней. Он должен порицать в
себе нежность  к окружающим его  существам. Он должен ненавидеть всех тех, у
кого  он  предполагает  наличие  взглядов,  оскорбительных  для его религии.
Отсюда   ясно,   что   христианин,   старающийся   создать  себе  счастливое
существование,  привязанный   крепко   к  жене,  детям,   родным,   друзьям,
снисходительный   к   чужим  ошибкам,-такой  христианин,  повторяю,  был  бы
человеком непоследовательным, которого природная доброта характера заставила
отказаться от принципов христианской морали.
     Евангельская мораль-единственная,  которая может нравиться верующим. Их
священники  другой им не дают. При той постоянной  неуверенности, в  которую
эта  мораль  повергает  их  на  каждом  шагу, им  приходится  обращаться  за
раз®яснениями  к священникам,  чтобы удалить  сомнения,  обильно возникающие
каждый миг  в  умах верующих. Впрочем,  эта текучая и  противоречивая мораль
становится удобной для большинства людей. Они всегда находят в ней основания
для оправдания того поведения, которое им больше всего подходит.
     Особенно  христианская  мораль удобна, по-видимому, для  людей желчных,
завистливых, мстительных, честолюбивых и злобных, то есть людей с несчастным
характером.  Они  всегда найдут в евангельской  морали основания и предлоги,
чтобы  дать  волю взрывам своего темперамента. Они видят, что Библия все это
освящает,  что  у святых это получает почетное наименование "рвения",  и они
убеждены, что это может сделать их угодными богу. Что может быть удобнее для
честолюбивого обманщика, чем найти в "священном" писании разрешение нарушать
свои обязательства и  нападать на государства  нечестивых соседей? Что может
быть  приятнее для богослова, ревнивого  к своему противнику или  сопернику,
чем об®явить его еретиком? Что может быть выгоднее для набожного мужчины или
женщины, чем иметь возможность вредить врагам  и  поносить  их злословием  и
клеветой, оправдывая  это священным словом  "рвение"? Если набожность  имеет
свои  неприятные  стороны,  то  она  дает  и  наслаждение:  она  часто  дает
возможность верующему свято вонзить кинжал в сердце врага.
     Вообще служители  религии очень  легко  приспособляются  к  страстям  и
порокам   верующих.   Ввиду   извлекаемых   отсюда   выгод   они   проявляют
снисходительность   к  самым  вредным  наклонностям,  которые  они  называют
"слабостями" и об®являют следствиями  "немощности человеческой". Духовенство
все прощает тому, кто обнаруживает глубокую набожность.
     Что  еще  требуется,  чтобы  оценить  мораль,  дающую   стольким  людям
возможность удовлетворять свои самые порочные наклонности и дать простор - с
соизволения  самого  божества  -  своим  дурным настроениям,  прирожденным и
благоприобретенным?  Отнимите  у желчного  святоши  мораль, позволяющую  ему
удовлетворять свой мрачный и злобный нрав,  и он перестанет быть святым.  Он
будет играть в  обществе роль  просто гнусного  и  презренного человека.  Он
станет тогда предметом жалости или ненависти. Он и сам будет стыдиться своей
злобы и бесполезности.
     Для   подавляющего  большинства   христиан   не   существует   истинной
нравственности.  Под  влиянием  наставлений  вождей  у  христиан  мало   кто
осмеливается   размышлять  о  человеке,  чтобы   установить   его  подлинные
обязанности  по отношению к себе  самому  и к другим. Немногие люди на земле
дают  себе  труд мыслить  самим.  Большинство  находит,  что  гораздо  проще
предоставить другим  тяжелую обязанность мыслить. В результате регулирование
нравственности  поручено прихоти  сословия  людей,  которые  во все  времена
существовали лишь при помощи обмана,  сказок, чудес  и  лжи. Моралисты этого
сорта никогда не были расположены просветить тех, кто сделал их властителями
дум. Они  старались  лишь поразить  своими  химерами,  напугать  призраками,
нагрузить  обрядами, покаяниями  и церемониями, полезными и прибыльными  для
них самих,  удивить ложными добродетелями.  Толпа  восхищалась  всеми  этими
выдумками,  так  как она  никогда ничего  в них  не  понимала.  Она послушно
подчинялась  всем этим  прихотливым предписаниям, потому что вообразила, что
легко  сумеет   угодить  богу,  подчиняясь   обязанностям,   требующим  лишь
покорности и послушания.  Словом, каждому казалось, что он может быть добрым
христианином, не  давая себе труда размышлять  и приобретать какую бы то  ни
было реальную добродетель.
     Для большинства людей религия-чисто машинальное занятие,  которое они с
самого начала привыкли рассматривать  как  нечто  очень важное для  них.  На
миллион  христиан,  считающих  себя обязанными соблюдать  предписания  своей
религии,  не найдется, может  быть,  и десяти, которые  решились бы спросить
себя, какова может  быть реальная польза всех обрядов  и правил, которым они
рабски следуют. Предостерегаемые  с детства против всякой проверки я всякого
рассуждения, они становятся  на всю жизнь просто автоматами, двигающимися по
воле священников. Последние сумели при помощи веры превратить их в послушные
машины, в движении которых мысль никогда не принимает участия.
     При  таких  настроениях  верующие,  часто  сами  не  зная   почему,  по
распоряжению своих  священников  предаются то печали,  постам,  покаяниям  и
слезам, то радости. Вера, как уже сказано было,  во всех христианских сектах
выражается в машинальном повиновении взглядам, обычаям,  обрядам и ритуалам,
придуманным  священниками,  которым привыкли доверять  и  которые, каждый на
свой манер, время от  времени приводят в  действие машины, доставшиеся на их
долю.
     Среди  христианских сект  некоторые нагружены обрядами  больше,  другие
меньше.  У протестантов эти автоматы менее послушны. Они частично сбросили с
себя это иго, и  потому им не окончательно запрещено пользоваться рассудком.
Тем не  менее мы  видим, что они  весьма послушны своим священникам, которые
могут по своему  желанию возбуждать их  набожность и приводить в действие их
душевные страсти.
     Но  особенно  тяжело подобные  цепи  во все  времена  давили  подданных
римского первосвященника. Они -  вьючные животные христианства. Обремененный
таким  же количеством установленных церемоний, как  еврей, католик в течение
всей  своей  жизни не может,  так  сказать,  шагу ступить без  вмешательства
попов.  От  рождения до  смерти  и  даже после  смерти  они ни на  минуту не
выпускают  из виду добычи, которой завладели. Как только он родился, они его
крестят, затем укрепляют в вере, конфирмуют его. Они воспитывают и ежедневно
просвещают его по-своему, проникают в поры его совести. Они время от времени
примиряют его с  небом, причащают его, женят,  хоронят, молятся о нем.  А из
всех мистических  и духовных обрядов всегда проистекает какая-нибудь мирская
выгода для  священников. Со  смертью власть и доходы римского духовенства не
прекращаются.  Они  весьма  благоразумно  позаботились  распространить  свою
власть даже на неведомые страны того света.
     Для  набожного  католика благочестие  состоит  в  том,  чтобы  посещать
церковь  и  там почаще воздавать  поклонение своим духовным вождям,  слушать
обедни,  петь на незнакомом языке литургические песнопения, в  которых  весь
народ ничего  не  понимает, благоговейно взирать  на таинственные церемонии,
внимательно слушать  проповеди  о  догмах, ему непонятных, воздерживаться от
мяса  в определенные дни,  периодически падать на колени  у  ног священника,
имеющего  право  рыться   в  его   самых  сокровенных  мыслях,  с   глубоким
благоговением исповедываться и причащаться, в надежде, что действие таинства
сделает  его  угодным  богу,  крепко верить,  что он  питается  этим  богом,
которого чары попов сумели неизреченным образом заставить войти в хлеб.
     Высшее совершенство состоит в  частом повторении этих  самых церемоний.
При  тщательном  соблюдении  всех этих важных обязанностей  всякий  набожный
человек считает себя очень важной персоной. Очень довольный своим поведением
и  убежденный,  что  бог  не  менее  доволен  им,  он  не  дает  себе  труда
допытываться, не обязан ли  он еще чем-нибудь  прочим смертным. Ведь на  его
стороне священники, которым он щедро платил за все виды невидимой благодати,
полученной  из их рук. В  награду  они  указывают  на него  как на святого и
раз®ясняют  ему, что  он  может  некогда претендовать на честь  канонизации,
особенно если он выделился в церкви рвением и умерщвлением плоти. Вот к чему
сводятся все  христианские  добродетели!  Они  явно  служат  лишь  интересам
духовенства. Они не приносят  никакой реальной пользы остальному обществу. А
между тем  этими  церемониями во  многих странах подменяют правила морали  и
наставления разума!
     Несмотря на столь  явную  бесполезность этих  детских  маскарадов, наши
духовные шарлатаны беспрестанно выхваливают нам их применение. Послушать  их
- можно подумать, что их установления производят удивительнейшее действие на
нравы народов.  Можно было бы получить уверенность,  что нельзя выбросить ни
одной  из  этих благочестивых  игрушек, не  подвергая  величайшей  опасности
благополучие народов.
     Чтобы  опровергнуть  эти утверждения, достаточн