стокость  и
нескончаемые споры, он говорит: вы  убиваете христиан, которых вы  называете
еретиками,  за то, что они  придерживаются  взглядов, несколько отличных  от
других, насчет еврея,  казненного  евреями. Вы  унаследовали  от этих евреев
только их злобу и безумие. С вами произошло то же, что бывает с пиявками: вы
извлекли испорченную кровь и оставили более чистую.
     Предоставляем читателю  судить, обоснованны ли эти  обвинения или нет и
что мог на это ответить богослов типа Кирилла.
     К счастью для рода человеческого, такие чудовища редки на земле, хотя в
церкви  они часты. Есть святые учители, которые, хотя сами не позволили себе
совершать такие  преступления, как Кирилл, но  побудили других совершить  не
менее  возмутительные  злодеяния  и  еще в более  широком масштабе.  Сколько
преступлений  породил,  например,  святой  Августин  своими  отвратительными
правилами насчет нетерпимости! Этот фанатик, которого очень многие христиане
считают  величайшим  светочем  церкви,   вначале   проповедовал  кротость  и
снисходительность в  религиозных  вопросах, но  вскоре он  заговорил  другим
языком.  Став   главой  партии,  он  немедленно  усвоил  дух  преследования,
представляющий собой сущность христианства. Он дошел до утверждения, что все
имущество нечестивцев по праву  принадлежит проповедникам. Сколько злодеяний
совершено на  основании этого иудейского принципа, воспринятого христианами!
Ведь  согласно этому  отвратительному принципу все церкви в мире могут стать
добычей  разбойников, которые признают, что  только  они  праведники,  а все
прочие - нет. Очевидно, на основании этой адской морали набожные крестоносцы
завладели  святой землей,  а  набожные  испанцы накладывают  на всю  Америку
ужасное иго.
     Августин стал глашатаем гонений против тех самых донатистов, которым он
незадолго до этого  в столь патетической  форме и столь правдиво расписывал,
как  несправедливо,  по  его  мнению, гонение на них. Так  наши святые  отцы
меняют свои взгляды  в зависимости от своих личных  интересов  или интересов
группировки, к которой они примкнули. Можно ли обосновывать  какую  бы то ни
было нравственность на  принципах подобных наставников, если их  наставления
со  временем  меняются,  а их  сочинения полны взаимоуничтожающих  указаний?
Августин  был,  по видимому, автором ужасной  теории, безжалостно осуждающей
детей,  умерших  без  крещения.  -  Святой Григорий  Назианский  отводил  им
"промежуточное" место. Нельзя назвать порядочным отношение святого Августина
к священным узам брака. Для  оправдания Сарры, которая, видя свое бесплодие,
дала Аврааму свою рабыню Агарь  в  наложницы,  наш богослов утверждает,  что
жена  может  уступать  свои  права другим.  Правило  это  очень выгодно  для
"удобных" мужей:  мы видели выше, как Авраам с успехом применил его во время
своего путешествия ко дворцу царя Египта и царя Герара.
     Будучи столь  снисходителен  в вопросе  о  прелюбодеянии, наш  богослов
весьма строг  в других вопросах. Относительно  лжи, например, он проповедует
такие правила, что,  если  бы  им следовали буквально, они явно привели бы к
гибели общества. В самом деле,  как расценивать такого рода  суждения  этого
святого: "Если  бы всему  роду человеческому грозило истребление и его можно
было бы спасти при помощи лжи, то надо было бы отказаться  произнести ложь и
дать человечеству погибнуть;
     если  посредством  лжи  можно  помешать  одному  или  нескольким  людям
согрешить,  то  лучше дать им согрешить, чем  солгать; даже  если, солгавши,
можно спасти ближнего от вечного осуждения, то лучше даже ему погибнуть, чем
спасти его ценой неправды".
     Но, несмотря на ненависть ко лжи, которую  святой Августин обнаруживает
в таких  нелепых  правилах, надо  обладать исключительно прочной, испытанной
верой,  чтобы  не  заподозрить  довольно   часто  нашего  святого  в   самой
бессовестной  лжи. Он лжет просто  для  своего удовольствия  или из детского
желания  рассказать о чудесных  вещах. В  самом деле, у нас  создается очень
невыгодное представление о правдивости отца  церкви,  когда он  в проповеди,
обращенной  к братьям  в  пустыне, говорит,  что  видел в Эфиопии  людей без
головы,  у  которых    глаза помещались  посреди  живота.  Святой  Августин
прибавляет,  что  эти  люди имели  даже священников  из своей  среды, притом
настолько  добродетельных,  что, будучи женаты, приближались к женам  только
раз в год. Этих людей Августин видел, надо полагать, у Плиния, Помпония Мелы
или Авла Геллия, которые называют их акефалами, то  есть безголовыми. Только
люди этого  вида могут  поверить  в рассказ  Августина.  Не  больше  доверия
заслуживает его сообщение,  когда  он осмеливается  утверждать,  будто в его
время были женщины, которые посредством  известных  мазей  могли  превращать
людей в коней или кобыл и пользоваться ими для перевозки тяжестей.
     Для об®яснения подобных  сказок  приходится  прибегнуть, следуя примеру
самого  Августина,  к  аллегориям  вроде  тех,  коими  он   пользовался  для
об®яснения любого места Ветхого и Нового завета; он ведь  взялся истолковать
Библию нелепейшим  в мире  образом. Так, например,  он  находит,  что  дети,
ругавшие  пророка Елисея, крича ему вслед: "иди,  плешивый, иди,  плешивый",
символизируют  евреев, которые, требуя распятия Иисуса, велели ему взойти на
крест, помещенный  на Голгофе.  А этот  крест  наш святой усматривает в двух
поленах дров, которые подобрала женщина, встреченная Ильей. По мнению нашего
ученого  комментатора,   эта   женщина  старалась  познать   тайну   креста,
символизируемую,  очевидно,  двумя  поленами  дров.  "Так,-говорит он,-вдова
подобрала эти два полена, чтоб указать  нам, что церковь поверит в того, кто
был привязан к двум перекладинам креста".  В куске красной  материи, которую
блудница  Раава вывесила на окне, Августин  видит  кровь  Христа.  Иисуса он
усматривает в козле отпущения и т. п.
     Было бы вполне  естественно предположить, что святой  был  пьян,  когда
видел  такие небылицы или говорил о них.  В одном  месте своих  Confessiones
Августин сам подает повод к такому подозрению. Обращаясь к богу, он говорит:
"Похмелье  (crapula)  овладевает иногда  рабом  говорит,  сжалься  над ним и
избавь его от этого". А ведь,
     как известно crapula обозначает  последнюю степень опьянения неприятное
состояние, остающееся после попойки. Если отец  церкви выбирал такие моменты
для проповеди или писания, то нет ничего удивительного в том.
     что он говорит такие глупости. Очевидно также,  что в состоянии crapula
он  задавал  себе  тонкие вопросы, часто весьма соблазнительного  характера,
какие мы находим в  его  сочинениях. Он, например,  исследует, каким образом
Адам  и  Ева  могли бы произвести  детей, если  бы сохранили  первоначальную
невинность.  Он  сознается,  что  не  знает  этого,  но  в  процессе  своего
великолепного  рассуждения  на  эту  тему  нисколько  не  щадит  стыдливости
читателя, что вполне справедливо ставили ему в
     А  между  тем бредни гиппонского епископа  считаются, по  мнению  наших
современных  богословов,  безапелляционными  решениями. Но  даже  среди  тех
ученых,  которые  называют  себя ортодоксами и католиками,  многие  не очень
высокого  мнения  об этом  отце  церкви. Они критикуют его стиль, игру слов,
ухищрения,  жалкие  аллегории,  почти  всегда  натянутые  и   неестественные
рассуждения. Многие хотели  бы выдать его книгу "О граде  божьем" за шедевр,
но другие  справедливо обвиняют его в том, что он  беззастенчиво  использует
Варрона,   Цицерона  и   Сенеку  -  языческих  авторов,  обладавших  большим
образованием и изяществом стиля, чем он.
     Его  обвиняют  также  в  полном незнании  еврейского  языка, совершенно
необходимого для понимания еврейских "священных"  книг. Поэтому напрасно  мы
станем искать в сочинениях  Августина средства понять эти  книги. Он видит в
них лишь фигуры и аллегории, годные для того, чтобы прикрыть его невежество.
С этой целью  он,  очевидно,  выдвинул  принцип, что "писанию можно  придать
любой смысл, не противоречащий  благочестию".  Это  значит превратить его  в
восковую игрушку, как вполне правильно заметил один ученый критик.
     Августин был сначала, как известно, манихейцем. Если верить ему, то его
обращение произошло чудесным  путем: он услыхал  (или ему послышался) голос,
предлагавший ему  прочитать творения  святого  Павла. Едва только  он прочел
несколько  строк,  он  почувствовал себя  новым  человеком.  Он  сразу  стал
защитником  "благодати", разгадал  тайны  провидения,  стал  глубокомысленно
размышлять  о  "предопределении".  Благодаря  умению писать  о  непостижимых
вещах,  которых  он  так и не  раз®яснил  и которые  останутся  загадкой  до
скончания  веков,  он  стал во главе  школы, боровшейся с учением  Пелагия и
Целестия.  Еще  и  в  наше  время  он  считается  непогрешимым   оракулом  у
янсенистов,  которые  под его  знаменем сражаются против  молинизма, то есть
против взглядов Пелагия, воскрешенных некиим иезуитом; при этом обе стороны,
несмотря на  свое  ожесточение,  ничего  не смыслят  в  сути своего горячего
спора.  Но ведь  для богословов как раз очень важно, чтобы ни сами  они,  ни
другие не понимали предмета их споров.
     Несмотря  на глубокое почтение,  которое церковь питает к произведениям
нашего  святого, его система  в  его время, как и в  наше, не  пользовалась,
по-видимому, все  общим признанием.  Его  обвиняли  в  том, что он воскресил
учение  древних стоиков  о роке, отверг свободу  воли человека и этим внушал
своим последователям  либо  беспечность, либо отчаяние. Но его противники не
замечают,  что вся религиозная система евреев и  христиан во всех отношениях
основана на чистейшем фатализме.
     Бог  возлюбил  Якова и отринул  Исава  уже во чреве матери.  Бог избрал
еврейский народ  и  отверг  все  прочие.  Бог  удостоил  познания  евангелия
несколько  народов,  а остальным  предоставил гибнуть  во мраке  невежества.
Одним словом, и  в Ветхом и в  Новом  завете  бог  ожесточает людей, которых
ненавидит,  и  дарует  милость  тем,  кого  любит. Разве Павел в Послании  к
римлянам (9, 18) не  говорит совершенно ясно, что  он "кого  хочет-милует, а
кого хочет-ожесточает"?
     Далее,  разве   бог,   который   все   предвидел  и  в   своих   вечных
предначертаниях предопределил искупление рода человеческого, не предвидел  и
не  организовал падения мятежных  ангелов, первородного греха, смерти своего
сына, оказавшейся необходимой  для  исправления рода  человеческого? Поэтому
проповедовать  фанатизм-значит   проповедовать  христианскую  религию,   для
которой  ее бог  всегда  был тираном,  руководствующимся единственно  своими
всемогущими  прихотями.  Когда  наши  богословы  оказываются  в  этом пункте
приперты к  стенке, они  исчерпывают  вопрос заявлением, что "это тайна". Но
позволительно спросить  их, зачем же они  постоянно  бессмысленно рассуждают
относительно предметов которые они сами считают выше своего разумения?
     Впрочем,  несмотря на глубокие знания и чистоту своего учения, Августин
имел  как  будто  не  очень  четкие представления  о наиболее  важных тайнах
христианской религии. Во всяком случае, он трактовал их столь легкомысленно,
что его  можно заподозрить  в неверии. Так, в трактате  "О троице" (книга 5,
глава 9) он говорит, что  три лица в троице  допускают не для того, чтобы не
оставаться  совершенно  безгласным  насчет этого.  Таким образом, по  мнению
этого святого  учителя,  одна  из  величайших  тайн христианства  сводится к
словам, лишенным всякого  смысла и придуманным только  для того, чтобы  дать
пищу для споров или чтобы придать хоть  какой-нибудь  смысл утвердившемуся в
церкви взгляду, который надо поддержать во что бы то ни стало.
     Августин был современником святого Иеронима, которого церковь относит к
числу  ученейших богословов.  Будучи  способнее  и  образованнее  Августина,
обладая  особенно  глубоким знанием древнееврейского языка, Иероним  прослыл
лучшим комментатором "священного" писания. Но достаточно хоть сколько-нибудь
внимательно  прочесть  его  предисловия, Prolegomena,  чтобы разубедиться  в
основательности  того  почтения,  которое церковь  внушает нам  к библейским
книгам. Критика всегда была опасным  камнем преткновения для  обмана. Тем не
менее  Иероним  предпринял  перевод  этих  знаменитых  книг.  Его  намерение
восстановило  против  него всю  церковь.  Его  стали  называть  нечестивцем,
новатором, безрассудным. Напрасно сам Августин пытался его отговаривать. Наш
нетерпеливый святой очень резко с ним обошелся и обвинил в желании  снискать
себе славу нападками на великих людей. Он посоветовал ему знать свое место и
дал ему понять, что слишком невысоко его ценит, чтобы считать его  достойным
гнева. Короче, наш святой обошелся со  своим братом в полном  смысле  слова,
как с мальчишкой, которому он прочел  урок. Перевод  Библии вышел  в свет, и
Иероним прослыл впоследствии  божественным  человеком, которого бог чудесным
образом вдохновил на из®яснение "священных" книг.
     Еще  по  одному  важному  вопросу возник серьезный  спор  между  обоими
великими святыми, к учености которых церковь относится с почтением. Речь шла
о том,  что  это  было за  растение, которое укрыло  в  своей тени  пророка
Иону,-тыква  или плющ? Этот спор едва не произвел раскола в церкви, до  того
все  вошли в азарт по столь "важному"  вопросу.  Надо полагать, что Августин
уступил  в этом случае, как и в других. Гиппонский епископ несомненно боялся
восстановить против себя столь опасного противника: Иероним как раз особенно
отличался  богословской злобой и желчностью. Это  обнаруживается во всех его
писаниях. Он  всегда сохраняет в  них  наставительный тон. В  его сочинениях
против  Руфина  и против  Вигиланция  мы  находим  весь яд богослова, но  ни
малейших признаков христианской любви или  учтивости  воспитанного человека.
Все здесь дышит ненавистью, яростью, грубостью. Но ведь известно, что у отца
церкви эти недостатки являются результатом похвального рвения к истине.
     Между  прочим,  святой  Иероним  обнаруживает  временами   взгляды,  не
согласующиеся  с  современным учением  церкви.  Он, например,  полагал,  что
добрые ангелы  могут грешить и что  Иисус  Христос умер ради них. Он считал,
что  звезды одушевлены  и одарены сознанием, что  мир  просуществует  только
тысячу  лет, что провидение  божье распространяется только  на людей,  что у
бога  нет вполне ясного знания всех  событий. Не следует  забывать  нелепого
взгляда  святого Иеронима  на женщин. В предисловии к книге Осии он говорит,
что  ни одна  женщина  не  воскреснет как женщина, а все они при воскресении
превратятся в мужчин.
     Его мораль не  менее  достойна  порицания,  чем его богословие.  Как  и
многие другие древние богословы, он  порицает второй брак  и сравнивает тех,
кто вторично  женится, с нечистыми  животными Ноева ковчега или со свиньями,
вновь валящимися  в грязь,  из которой  они  поднялись.  Он  осуждает всякую
клятву,  ссылаясь,  очевидно,  на формальное  предписание Иисуса Христа.  Но
церковь по этому  пункту, как и по многим другим,  исправила заповеди своего
основоположника.  Далее, наш  святой требовал,  чтобы  христиане  не платили
никаких  налогов неправоверным  государям.  Святой  Иероним  утверждал,  что
еретики -  не христиане и с ними надо обращаться, как  с язычниками (см. его
"Диалог  против Люцифера").  Наконец,  по  обычаю всех  святых,  он  одобрял
благочестивый  обман  и недобросовестность,  если  они имеют целью  очернить
врагов церкви.  Не  будем,  говорит  он,  осуждать  заблуждение,  являющееся
следствием ненависти к евреям и благочестивой веры.
     Хотя  главари  церкви  весьма  склонны  прощать  святым  отцам  все  их
недостатки и даже ереси, в которых они довольно часто оказываются повинными,
все же трудно понять, как это епископы не подвергли торжественному осуждению
святого  Иеронима, как еретика,  за его  слишком  свободные, республиканские
взгляды  на управление  церковью, резко  противоречащие  притязаниям высшего
духовенства.  В  одном  месте  Иероним,  по-видимому, отвергает верховенство
епископов над священниками и низшим духовенством, хотя епископы претендовали
на  верховенство  на основании  "божественного права".  Он,  таким  образом,
опрокидывает  священную  иерархию,  которую  епископы возводят  к авторитету
Иисуса  Христа  и  апостолов.  Действительно,  в  церкви  первоначально  был
аристократический  образ  правления, и  возглавляли  ее апостолы.  Последние
назначили епископов, или надзирателей, в тех местах, где они утвердили веру.
Епископов затем стали избирать духовенство и народ, выбиравшие себе духовных
владык,  не зависящих друг  от друга, но  связанных  между собой единственно
узами общей веры, или, если угодно, общей политики, основанной  на интересах
сословия.  Этот  образ правления превратился затем в  монархический. Римский
епископ, как мы вскоре увидим, ловко использовал выгоды занимаемого им поста
в столице языческого  мира  и  стал постепенно  главой  христианского  мира,
пользуясь в течение веков самой неограниченной властью.
     Вопреки  этим  явным фактам,  установленным историей,  Иероним  в своем
комментарии к посланию апостола Павла  к Титу  совершенно ясно заявляет, что
"епископ и священник - одно и то же. До того, как по наущению дьявола внутри
религии образовались  различные точения, когда  среди народов стали говорить
"я  Павлов,  и  Аполлосов, я  Кифин",  церковь управлялась  общим  согласием
священников. Но после того, как всякий вообразил себе, что  люди, которых он
крестил, принадлежат ему лично, а не  Христу, всюду было решено  избирать из
среды  священников одного, возвысить его над  другими и поручить  ему одному
все заботы о церкви, чтобы не оставить повода для расколов".  Таким образом,
Иероним  приписывает  установление разницы между епископами  и  священниками
наущению дьявола, тогда как епископы выдают это за божественное установление
или за результат внушения святого духа.
     Приведенная  цитата из  святого Иеронима,  между  прочим,  очень хорошо
вскрывает политику и  тайные цели основоположников церкви и подтверждает то,
что мы говорили выше. Прежде всего можно отметить обвинение, которое бросает
наш богослов первым проповедникам, что они вообразили себе, будто обращенные
или  крещенные ими принадлежат им лично.  Этого достаточно для  разоблачения
истинных  мотивов  их  пламенного  рвения  о  спасении  душ  и их усердия  в
распространении своей  веры.  Таким  образом, сами святые иногда неосторожно
раскрывают секреты церкви и тайные пружины политики святых.
     Эти строки наш святой писал, надо полагать, в минуту обычного  для него
дурного  настроения.  Особенно  его  раздражает распутство  римской  церкви,
которую  он  уже  тогда  сравнивает  с "великой  блудницей"-  Вавилоном. Это
сравнение  впоследствии  было  подхвачено   протестантами,   то   есть  теми
христианами,  которые  отделились  от  этой церковной  общины. Вообще многие
христиане, даже ортодоксы, или  католики,  составили и составляют себе такое
же  неблагоприятное  суждение о  римской курии, как  и Иероним,  видя  в ней
вертеп пороков и преступлений,  заражающих христианство.  Действительно, как
мы вскоре увидим, нравы римской курии во все века были таковы,  что никак не
могли опровергнуть то мнение, какое  высказал о них Иероним  уже  для своего
времени.
     Святому  Иерониму  приходилось,   по-видимому,  преодолевать  различные
препятствия со стороны римскою  клира и папы. Как  известно, он  был женским
духовником,  что всегда было прибыльным и  завидным занятием. Наш святой сам
признает,  что его связи со святой Павлой и святой Меланией вызвали пересуды
и подали повод к  скандальным подозрениям:  ъomanae urbi fabulam praebuerunt
Paula et Melania. Эти-то толки и  помехи побудили, по всей видимости, наш