аточно  было, чтобы оно  доставило  им  славу  или прибыль. Если  догмат
оказывается уж очень нелепым,  отделываются заявлением,  что  это "тайна,  в
которую надо смиренно верить", не пытаясь в ней что-либо понять. Таким путем
церковь  постепенно провела  в  качестве  догматов веры  понятия  не  только
нелепые,  но  и  совершенно  неизвестные  ни  апостолам,  ни  отцам  церкви.
Несомненно,   таким    способом   последовательно   были   введены   догматы
пресуществления, о чистилище и пр., ставшие столь полезными для церкви.
     Соборы  бывают различных видов. Всеобщими,  или вселенскими, называются
такие,  на  которых  собираются  представители  всего   христианского  мира.
Христиане не согласны между собой насчет количества таких соборов. Некоторые
группировки отвергают соборы,  признаваемые другими. Впрочем, нет ни  одного
собора,  который  можно  было  бы  считать действительно представляющим  все
христианство.  Всеобщими,  или  вселенскими,  соборами  приходится   считать
поэтому те, о которых сложилось такое представление  в умах их  сторонников.
Национальными  называют  те соборы, в  которых участвуют  епископы отдельной
страны. Поместными  называют соборы, созываемые  архиепископом  из епископов
его округа.  Соборы первого вида  считаются  непогрешимыми, и их  решения по
вопросам  веры  принимаются столь  же безоговорочно, как пророчества святого
духа. Вопреки, однако,  особому почтению, которое  ортодоксальные  богословы
питают к  вселенским соборам, позднейшие соборы  часто изменяли  официальные
постановления предшествующих всеобщих соборов. Во  всяком случае,  можно  по
этому поводу сослаться  на  святого  Августина, который  вполне  определенно
говорит,  что  "даже прежние  всеобщие  соборы  были исправлены  позднейшими
соборами".
     Что касается  поместных соборов, то  у  них мы  находим решения,  прямо
противоположные современному учению церкви.  Так,  например,  на  Эльвирском
соборе собравшиеся  отцы  запретили верующим  зажигать  свечи  на кладбищах,
"чтобы не  испугать души святых" (кан. 34). Это, очевидно, свидетельствует о
языческих представлениях насчет привидений и манов.
     Но такого рода постановления не смущают наших богословов.  Они берут из
постановлений соборов, как и из писаний отцов церкви, то, что им подходит, и
просто отбрасывают  все, что не  согласуется с тем течением, к которому  они
примкнули. Они вынуждены так  поступать, ибо вся история  церкви показывает,
как один собор  выступает против другого, одни  отцы церкви - против других,
согласное  мнение  учителей  одного  века противоречит учению другого  века.
Словом, церковь решительно меняет свои взгляды, даже по важнейшим пунктам.
     Таким образом, несмотря  на такое большое  число  соборов,  от  которых
имеются   огромные   собрания   деяний,   вероучение   все   время  остается
неопределенным  и колеблющимся,  и мы не знаем,  не  будут  ли  впоследствии
всеобщие  соборы вносить исправления во  все  принятые  до  сих  пор решения
предшествующих соборов. Христианская религия представляется настоящим трудом
Пенелопы.  Ее служители вечно заняты установлением ее верований,  но никогда
не  могут  дойти  до конца. Ни бог, ни его святой  дух, ни  боговдохновенные
апостолы  не сумели выражаться  достаточно ясно, чтобы предупредить  споры и
кривотолки, которые могли возникнуть в будущем по поводу их богооткровенного
учения.  Впрочем,  святой  Павел  предвидел  эти  споры.   Он  говорит,  что
необходимо, чтобы в  церкви были ереси. Как бы то ни  было, нельзя отрицать,
что эти споры почти всегда  оказывались на пользу  духовенству. А это и есть
видимая  цель,  которую  поставило  себе  провидение,   заповедав  проповедь
евангелия роду человеческому. Ереси и споры вызвали необходимость в писаниях
и  соборах,  которые  всегда  приносили попам  богатство  и  славу,  вносили
смятение  в  ряды  врагов  их,  заставляли уважать  церковь,  делали  народы
невежественными,  держали их  в  рабстве и, наконец, заставляли их проливать
свою  кровь, чтобы  установить на  некоторое  время чистую веру, подлежащую,
однако, изменениям.
     Чтобы выйти из  затруднения, неизбежно создаваемого разноречивыми часто
решениями церкви, добрые христиане должны руководствоваться ответом, который
кардинал  Кузанский   дал  еретикам-гуситам,  цитировавшим  тексты  писания,
подтверждающие их взгляды. "Надо,-сказал он,-понимать писание в соответствии
с намерениями церкви, которая, изменяя его смысл, обязывает  нас верить, что
и бог его изменяет".
     Еще короче приговор кардинала Палавичини. Он уверяет, что вера основана
на единственном догмате- на непогрешимом авторитете церкви (см. его "Историю
Тридентского собора"). Как бы то ни было, здравый смысл возмущается при виде
непостижимых или  пустяковых споров, которые  вот уж почти пятнадцать  веков
волнуют  церковь. Темные места в  Библии,  которых никто никогда  не поймет,
видения,  бред,  сказки, пустые церемонии постоянно занимали важных учителей
христианства.  Глупейшие  пустяки   стали   пунктами,  имеющими   величайшие
последствия.  Христианская  церковь,  которая в эпоху  язычества  отличалась
простотой своего  культа, как только язычество было уничтожено, не замедлила
усвоить часть  его суеверных обрядов, на которые первые христиане смотрели с
отвращением.  Попы   и   епископы  поняли,   что  надо  импонировать  народу
облачениями,  обрядами  и  обычаями,  которые  всегда  составляют  для  него
сущность религии. Поэтому церковь уделяла очень большое внимание такого рода
вещам, и отсюда возникали весьма оживленные споры.
     Такое жалкое времяпрепровождение  было  бы, может  быть,  простительно,
если  бы  оно  создавало  только   праздношатающихся  мыслителей,  абсолютно
бесполезных  для  общества. Но их  "важные"  пустяки, принимавшие  в  глазах
верующих  преувеличенное  значение,   постоянно   нарушали   покой  народов,
потрясали троны, вызывали убийства, преследования  и преступления, о которых
читаешь с содроганием.
     Нет  ни  одного  догмата  божественной  религии,   возвещенной  Иисусом
Христом,  который  не  вызывал  бы  в  течение  веков  потоков  крови и слез
несчастных  христиан.  То  оказывается  необходимым утвердить божественность
сына божьего  и его единосущность отцу-целые века споров, пыток и ужасов  не
могут  заставить  принять   этот  догмат,   слишком  туманно   изложенный  в
"священном" писании. То к отцу и сыну надо присоединить дух святой и решить,
исходит ли он от  отца через сына или же от  них обоих одновременно. То спор
идет о том, обладают ли отец и сын одной природой или двумя, одной волей или
двумя.  А  то для спасения христиан необходимо созвать собор и решить, имеет
ли один епископ право  старшинства над другими. То вся церковь в волнении по
поводу  установления  дня  празднования  пасхи. То  проводят  соборы,  чтобы
выяснить, можно ли иметь иконы или нет. В то время как императрица
     Ирина, прославившаяся своими преступлениями, созывает в Константинополе
собор, чтобы предать  анафеме иконоборцев, противников икон, Карл Великий со
своей  стороны, созывает  такой же  многолюдный собор  во Франкфурте,  чтобы
осудить иконы и их поборников.
     Мы никогда  не  кончили бы, если бы  стали  перечислять все бедствия  и
несчастья христианских народов, вызванные пустыми  спорами церковников. Веря
своим пастырям на слово, верующие думали, что эти великие люди заняты всегда
исключительно  высокими материями, чрезвычайно  важными  для спасения, тогда
как  в  действительности  пастыри   всегда  думали  только  о  своих  личных
интересах,  о своем  тщеславии, своей мстительности,  своей  алчности, и они
никогда не могли прийти к соглашению  насчет того, какими способами отнять у
верующих их имущество и способность владеть разумом.
     Пусть не думают, что только неверие заставляет смотреть с презрением на
споры  церковников  и  их  соборов.  Святой  Григорий  Назианский,  епископ,
богослов  и  святой,  который,  несмотря  на  это, все же  больше,  чем  его
собратья,  по-видимому,  любил  мир, собственными глазами  видел эти смешные
сборища.   Будучи   приглашен  в   337   г.   на   собор,   происходивший  в
Константинополе, он отвечает пригласившим его следующим образом:
     "Если надо  писать вам правду, я  скажу вам,  что всегда  буду избегать
всякого собрания епископов, ибо я никогда не видел собора, который привел бы
к успешному  концу или  который не  увеличил бы  зла вместо  того, чтобы его
уменьшить. Дух раздора и честолюбия там, без преувеличения, настолько велик,
что его описать нельзя". Таким же образом наш святой высказывается во многих
письмах.  А  так  как  он  был  поэтом,  то  он  и  в  стихах  изложил  свое
презрительное  отношение к соборам. "Нет,-  говорит  он,-я  никогда не  буду
участвовать в соборах;
     там слышно только, как гуси или журавли дерутся, не понимая друг друга.
Там можно видеть лишь раздоры, распри  и постыдные вещи, остававшиеся раньше
скрытыми.  Все  это  собрано воедино в одном месте,  где  находятся  злые  и
жестокие люди".
     Несмотря  на   трудности,   связанные  с  созывом  соборов,  и   на  их
бесплодность,  церковь  прибегала  к  этому  средству,  чтобы  покончить  со
спорами,  возникавшими  каждую  минуту  между  ее  служителями.  Как  только
какой-нибудь  богослов  высказывал мнение, к которому ухо его  собратьев  не
привыкло,  его  обвиняли  в  ереси,  созывали   собор,  учение  подвергалось
обсуждению.  Если  оно  оказывалось  соответствующим  взглядам  большинства
епископов  или  наиболее  влиятельных,  его  принимали; если  нет,  новатора
наказывали и преследовали.  Епископы часто проводили соборы также для  того,
чтобы регламентировать важные  церемонии, обряды,  дисциплину  и,  особенно,
чтобы  сочинять  себе привилегии и создавать  права  против мирян и светской
власти. Законы, или  каноны, которые эти прелаты составляли, чтобы  упрочить
узурпированные   права   и    собственные   выгоды,   не   могли   встретить
противодействие со стороны народов, у которых большей частью не было никого,
кто  мог  бы   защищать  их  интересы,   а  цари-варвары   и   полудикари  и
цари-святители  никогда не  понимали  ни  собственных  своих  интересов,  ни
интересов  народов,  которыми  они  правили.  Поэтому  государи,  то  ли  по
невежеству,  то  ли  из  набожности,  то  ли  из-за  неправильной  политики,
предоставляли полный простор поповским страстям  и оставляли своих подданных
на  поток  и  разграбление  духовенству;  а  этот  грабеж  вскоре  освящался
постановлениями соборов и превращался в непререкаемое божественное право.
     Мы видим,  что уже в четвертом веке  франкский  король Хильперик горько
сетует, что его финансы вконец расстроены и все богатства его страны перешли
в руки духовенства.  Независимо от богатых  подарков,  которые короли делали
церкви,  у  нее  были  огромные побочные  доходы от  приношений,  завещаний,
вкладов за  обряды,  церемонии и  полезные догмы,  которые церковнослужители
изобретали  каждый  день.  В  те   тиранические  времена   всякое  завещание
об®являлось  не имеющим  силы, если завещатель  забыл отказать часть  своего
имущества  церкви.  В таких случаях церковь  кассировала завещание  или сама
восполняла  упущенное покойником. Особенно  строго она взыскивала "десятину"
со  всех  доходов  народа.  Кроме  того,  церковь претендовала,  по  примеру
еврейских священников, на свободу от общественных повинностей Она признавала
светскую власть, лишь  поскольку пользовалась ее благодеяниями.  Личность  и
имущество  духовенства  считались  подведомственными  только  богу,  и члены
духовного сословия имели право  безнаказанно грабить  общество, сняв  с него
предварительно шкуру.
     Королям приходилось сносить  наглость  и  предприимчивость  этих святых
бандитов, и своей неправильной политикой они еще сами увеличивали их  власть
за счет своих прав, за счет свободы своей  и своих подданных. "Меч духовный"
стал  сильнее,  чем  "меч   светский".  Народы,  ослепленные  невежеством  и
суеверием,  всегда  готовы  были стать  на сторону своих  духовных  тиранов,
против  законных государей. Служитель  церкви,  наказанный за свои эксцессы,
заставлял  налагать  интердикт  на  целое  королевство.  Королю  приходилось
уступать,  иначе он  рисковал, что собор  низложит  его  или  папа,  ставший
абсолютным монархом церкви,  распорядится  его короной,  отдаст  ее  первому
встречному,  запретит  его  подданным повиноваться ему  и  освободит  их  от
присяги в верности.
     Мы не  будем здесь  говорить о последнем  из  "вселенских",  или  якобы
всеобщих, соборов, который был  созван по инициативе европейских государей в
Триенте   с   целью  положить  конец  ересям,  расколовшим   христиан  после
реформации.  Всем  известно,  что  этот  знаменитый  собор  не дал  желанных
результатов.  Это  сборище  стало ареной интриг  и  плутней  римской  курии,
которая  ловко сумела  удержать  все узурпированные ею права  и принудить  к
молчанию  всех, кто пытался протестовать против злоупотреблений духовенства.
Заметим только,  что благодаря  прогрессу просвещения короли  поймут в конце
концов,  что в  их интересах  никогда не  созывать и  не  разрешать собраний
людей,  которые  об®являют себя  непогрешимыми  и на  этом  основании  могут
утвердить догмы,  от  которых  может  зависеть спокойствие народов  и  самих
королей. Пусть они помнят по крайней мере, что служители церкви были и будут
всегда врагами и соперниками светской власти.
     В самом деле, история сообщает нам  о многих епископах, которых церковь
причислила к святым и мученикам  единственно за тяжелые препоны, которые они
ставили своим государям, и за неодолимое упрямство, с которым они отстаивали
присвоенные духовенством права. Мы бы никогда не кончили,  если  бы захотели
остановиться на  разборе поведения  и жизни всех  этих знаменитых борцов  за
поповскую  власть,  которых церковь обычно  вознаграждала  апофеозом  за  их
мужество  бунтовщиков. Остановимся  только  на  двух  из них,  на  поведении
которых лучше всего можно постигнуть дух поповщины.
     История Англии  дает нам имена двух героев, обессмертивших себя в рядах
церкви дерзким  сопротивлением,  которое они  оказали  государям  и  законам
страны, "пророческой" наглостью  в обращении со своими господами  и смутами,
которые они возбудили среди своих сограждан. Первый из них-святой Дунстан. В
молодости он  своей  распущенностью и низостью вызвал  неудовольствие короля
Ательстана.  Видя,  что  его честолюбивые  мечты разбиты, Дунстан ударился в
ханжество, совсем ушел  от света, заключил себя  в келье, вел строгий  образ
жизни  и даже  творил  чудеса. Одним словом,  он пустил в ход все  средства,
чтобы создать себе репутацию  святого. Достигнув этого, он снова  появился в
полном блеске при дворе  короля Эдреда. Государь  этот, всецело  доверившись
добродетели Дунстана,  назначил  его  своим главным  казначеем.  Но преемник
Эдреда, Эдви, отнюдь  не был одурачен его  ханжеством  и потребовал от  него
отчета  в  управлении казной. Человек  божий наотрез отказался повиноваться.
Король обвинил  его во взяточничестве и изгнал его из королевства. Во  время
его отсутствия заговор, охвативший всех монахов в королевстве, не заглох.
     Одон, архиепископ  кентерберийский, всецело преданный Дунстану, стал во
главе  клики  и  начал с того,  что  нанес  королю весьма  чувствительное  и
жестокое  оскорбление. Король  был женат,  вопреки  законам церкви, на своей
родственнице  Эльдживе,  принцессе  редкой красоты,  которую монарх страстно
любил.  Брак  этот  пришелся  не  по  душе  Дунстану  и  святошам.   Поэтому
архиепископ  Одон собственной  властью  распорядился  схватить  королеву  во
дворце. Затем, чтобы уничтожить ее красоту, которую он считал преступной, он
велел  обжечь ей  лицо  каленым  железом. В таком состоянии  ее отправили  в
Ирландию. Король чувствовал себя слишком слабым чтобы сопротивляться наглому
прелату  и его  заговору душой  которого  был  Дунстан, который  пользовался
поддержкой  народа,  порабощенного монахами.  Ему  пришлось  согласиться  на
развод. Тем временем несчастная Эльджива, совершенно оправившаяся от ран, от
которых у нее на лице  не  осталось следов, вернулась в Англию и  стремилась
скорее  броситься  в об®ятия того, кто  продолжал считать  ее своей законной
супругой. Но по дороге она попала в засаду, устроенную ей архиепископом. Так
как после всех этих покушений смерть  ее стала абсолютно необходимой прелату
и  его  партии,  то  королева  была  по  его  приказанию  искалечена   столь
непристойным и варварским образом, что через  несколько дней умерла от этого
в неслыханных  мучениях. Не довольствуясь этими ужасами,  святые и их монахи
подняли  народ  против  короля.  На  его  место был  посажен его  малолетний
брат-Эдгар. Святой Дунстан вернулся и от его имени  взял в  свои руки бразды
правления и стал во главе партии переворота.
     У  низложенного  монарха  осталось  всего  несколько  провинций на  юге
Англии. Что касается Дунстана, то в награду за свои "высокие подвиги" он был
назначен   последовательно  епископом  ворчестерским,  затем  лондонским  и,
наконец, по протекции Эдгара он стал  архиепископом кентерберийским  в ущерб
некоему Бритгельму, законно избранному на этот пост.
     Папа, целям которого  наш  святой тогда содействовал, ревностно трудясь
над  введением   в  Англии  безбрачия  духовенства,  не  чинил  ему  никаких
затруднений  в замятии этого  выдающегося поста. Тогда Дунстан,  сам  бывший
монахом,  опираясь  на  авторитет папы,  сделавшего  его  своим  легатом,  и
пользуясь поддержкой короля, обязанного ему короной, стал усиленно хлопотать
о  том,  чтобы лишить светских священников их бенефиций и обогатить за  этот
счет монахов.  Одним словом, он стал полновластным  господином  королевства,
которым он управлял тираническим образом. Хотя он проявил  такую строгость в
вопросе о браке Эдви, он, однако, простил брак Эдгара, подло убившего одного
придворного  сеньора, чтобы жениться на его жене. Святые часто  имеют, таким
образом, два веса и две меры.
     После  смерти Эдгара Дунстан  самовольно  короновал  Эдуарда  третьего.
Знать королевства высказалась в пользу Этельреда, но на стороне прелата были
монахи  и  чернь. Когда  впоследствии  Этельред тем  не менее стал  королем,
могущество нашего святого померкло и он умер от огорчения в 990 г.
     Второй из этих "героев"-знаменитый Фома Бекет, более известный в церкви
под  именем святого  Фомы Кентерберийского,  архиепископа  и  мученика. Этот
святой,  вознесенный Генрихом  вторым на пост канцлера Англии, долго жил при
дворе короля, питавшего к нему  большую дружбу. В то время  у нашего святого
были все манеры царедворца, и он даже выделялся весьма скандальной роскошью.
Но, добившись  путем  интриг  избрания на должность архиепископа  и  примаса
Англии, он  решительно переменил  свой  образ  жизни.  Он начал  с того, что
отказался от поста канцлера. Он  сократил свои  экипажи, охотничьих  собак и
свиту.  Наконец, чтобы  завоевать уважение народа,  он  стал демонстрировать
величайшую строгость поведения. Но под внешним умерщвлением плоти он скрывал
чрезвычайное честолюбие и несноснейшее высокомерие.
     В эпоху Генриха  второго  церковники, огородив себя  против гражданских
законов  иммунитетами,  предались без  всякого  стыда  самому  необузданному
распутству; гражданские власти не смели наказывать их преступные действия. В
течение   царствования  этого   короля  насчитывали   больше   ста  убийств,
безнаказанно  совершенных  членами духовного сословия. Когда Генрих  захотел
положить  предел этим  эксцессам,  он  натолкнулся  на  сопротивление нашего
святого прелата, заявившего, что совесть ему не позволяет согласиться на то,
чтобы гражданская юстиция  разбирала поведение священников и чтобы их  можно
было  приговаривать  к  смертной казни,  как прочих людей.  Ничто