я лагерь. В шатре никто не дышал, многие были уже холодны.
     Сорвали шелковые пологи,  чтобы дать больше света.  Хлопотали лекари,
приступая  к  Тенгизу.  Под  окоченелым телом  женщины  лежал  бездыханный
великий хан. От смерти нет лекарства.
     - Мы думали, что он хан, а он - простой человек, - простодушно сказал
всадник из чьего-то десятка.
     Покинула жизнь  или  покинули жизнь и  оба  ханских брата.  Из  почти
семидесяти человек,  которые  праздновали победу  над  Су-Чжоу  в  ханском
шатре, удалось разбудить только пятерых.
     Погибший Су-Чжоу отомстил каким-то ядом, которым угостились пирующие.
Кто виновник?  Суны,  конечно.  Но  все,  суны,  служившие гостям Тенгиза,
вместе с тем, кого прозвали ханским, тоже умерли.
     Тайна судьбы известна Небу...


     Потеряв начальников и великого хана, монголы не превратились в толпу.
Повинуясь привычке,  они сомкнула роды и племена. Тенгизовы десятки, сотни
и  тысячи,  сразу рассыпавшись,  сразу же и  собрались в  старые племенные
отряды. Синие монголы, вознесенные было Тенгизом на высоту главенствующего
племени, стали одними из равных.
     В  то время почти никто не осознал величины потери,  так как мало кто
успел постигнуть замысел Тенгиза.  Поход обернулся излишне долгим набегом.
Спад напряженья казался усталостью. Дни укорачивались, пора возвращаться к
себе, на зимовки, к долгому сонному покою.
     Вспыхнули   стычки   из-за   добычи.   Мелкие   стычки.   Завоеватели
превратились в  разбойников,  а  жадность грабителей удовлетворяется малой
кровью.
     Пленники  разбегались,  прятались,  кто  как  умел,  в  страхе  перед
всеобщим избиением. Но занятые мелочами грабители, боясь гнева неизвестных
сил, думали лишь о том, как поскорее покинуть проклятое место.
     Первыми  Тенгиз  покорил  найманов.  Они  и  ушли  первыми.  За  ними
поспешили татары и другие.
     Только единоплеменники Тенгиза проявили способность к  чему-то  более
высокому,  чем забота о возвращении домой. Устроив облаву на разбегавшихся
сунов,  синие монголы заставили их собрать в одно место и сжечь все боевые
машины.
     Синие  тронулись через пять  дней,  оставив в  добычу хищным птицам и
зверю непогребенные трупы чужих.
     В  хвосте обоза телег и  вьючных животных десятка три верблюдов везли
зашитые  тюки  с  телами  умерших на  ханском пиру.  В  двух  переходах до
Туен-Хуанга  монголы остановились в  пустынном месте.  Несколько выбранных
всадников погнали в сторону от торной тропы,  к предгорьям, кучку пленных,
которые вели верблюдов с  телами хана и других начальников.  Через два дня
монгольские всадники вернулись одни.
     Место погребения осталось тайным навсегда.  Пустыня не только молчит.
Она - что только и важно - хороший учитель молчания.
     Суны не  молчали.  Гонцы,  понуждая плетью лошадей,  везли в  столицу
Поднебесной  крикливо-напыщенные  извещения  сановников:   в  ужасе  перед
содеянным "степные черви"  бегут,  а  их  разбойничий хан  "грызет землю",
убитый своими же из раскаяния перед Сыном Неба.


     В разоренном Туен-Хуанге возились уцелевшие жители.  Похоронив убитых
- по  необходимости,   а  также  из  благочестия,  -  каждый  в  меру  сил
восстанавливал свой  разрушенный угол,  пользуясь  разрушенным у  соседей,
погибших  в  день  разгрома.   Как  всегда,  кто-то  наживался  раскопками
развалин,  особенно коль удавалось добраться до  имущества,  припрятанного
бывшими хозяевами при вестях о кочевниках либо еще раньше:  с начала веков
люди поневоле щедры на клады.
     Возвращаясь  в   степи,   монголы  не  могли  и  не  хотели  обходить
Туен-Хуанг.  Рассыпавшаяся армия  Тенгиза  прошла  несколькими  волнами  и
совершенно мирно.  Наступательный порыв  погас.  С  детским  простодушием,
будто бы ничего не было, монголы предлагали ненужные им вещи из поделенной
добычи.  Такого нашлось много.  Те из жителей Туен-Хуанга,  у которых были
серебряные та-эли  или  пригодные монголам  товары,  совершили выгоднейшие
обороты.  Не  первый раз  война подсаживала на  коня будущих богачей,  для
которых боевой рог превращался в рог изобилия.
     Очень скоро Поднебесная, обильная людьми, как Океан водой, не замечая
убыли,  плеснув живой  волной  своего  полноводья,  наполнит до  отказа  и
Су-Чжоу, и Туен-Хуанг, и вольные пригороды. Здесь ворота тропы. Пока Запад
и  Восток не  найдут других путей  для  общения,  везде  на  тропе  вместо
разрушенных будут воздвигаться новые стены, чтобы жителям новых домов было
на что надеяться в ожидании новых войн и разорений.
     Путешественники разных  народов  и  сословий,  успевшие  укрыться  от
монголов  в  Тысяче  Пещер,   воспрянули  духом.   В  начале  вынужденного
сообщества они,  обмениваясь необходимыми словами,  приглядывались: что за
человек?  Скромность мила и в родной семье. В пути же внимание к спутнику,
соединенное  с   терпимостью  да  с   вежливым  умолчанием  о  собственных
достоинствах, превращается в добродетель. В Пещерах неизбежно образовались
подобия товариществ. Связью служили, как бывает в трудных обстоятельствах,
характеры людей - они в дни испытаний проявляются сами собой.
     Слабые  души  льнули  одна  к  другой,  делясь страхами,  и  находили
утешение  у  служителей разных  религий,  своих  невольных и  добровольных
благодетелей.
     Человек  не  камень.  Дружились  и  сильные,  чтобы  поддержать  себя
суждением о том, что стоит выше мелочей жизни одного человека.
     В  обширной келье  Бхарави,  одного из  старейших сочленов буддийской
общины, беседовали четверо.
     - Так было,  так будет.  Пока человек живет,  он надеется,  - говорил
русобородый мужчина.  - Надежда - прекраснейшее свойство души. Без надежды
кто же отправится из дома,  кто начнет дело,  даже самое малое? У нас есть
женское  имя  -   Надежда.  Бывает,  обращаясь  к  князю,  у  нас  говорят
"надежда-князь". Не льстят этим, нет, но обязывают.
     В  пещерной  келье  было  сухо.  Сверху,  из  отверстия,  пробитого в
каменной плите  -  естественной крыше,  падало  достаточно света.  Снаружи
продух был искусно защищен от песка, и днем здесь не нуждались в лампах.
     Русобородый,  именем Андрей,  возвращался из  Поднебесной на Русь.  О
Руси  знали  как  о  сильной  западной державе между  Итилем  -  Волгой  и
родственными русским по крови чехами и поляками. На севере Русь выходила к
холодным морям, на юге - к Евксинскому Понту, иначе Русскому морю.
     Андрей побывал в Поднебесной для продажи мехов,  надо думать, большой
ценности,  и  возвращался  с  малым  весом  дорогих  товаров  да  с  двумя
спутниками, тоже подданными русского князя, но по виду нерусского племени.
Так знали со слов Андрея и большим не интересовались.
     Равви  Исаак,  ученый еврей из  древней Александрии,  ныне  арабского
владения,  ехал в Поднебесную. Он заставлял Андрея рассказывать о сунах, с
терпением сильного человека мирясь с неизбежными повторениями.
     - Все разоренное суны восстановят по-прежнему,  -  говорил Андрей.  -
Они  в®едливы,   упрямо-настойчивы,   цепки.   В   труде  себя  не  щадят,
неприхотливы.
     - Драгоценные   свойства,    драгоценные.    Заслуживают   всяческого
поощрения, - заметил равви Исаак.
     - У сунов я жил недолго, - продолжал Андрей. - Едва род. Речи их чуть
подучился.  Грамота у них трудна неимоверно. Даже со своим человеком нужно
много соли с®есть...  Однако ж  смотрел,  видел.  Вот,  к  примеру,  как в
Нанкинге  сун  начинает  пробиваться в  купцы.  В  поиске  счастья  пришел
издалека,  продав в родном месте все,  что имел. Зажав малую толику денег,
он пробирается в  город.  Питается подаянием,  нет милостыни -  ест траву,
пробавляется бог весть чем,  суны способны есть все.  И то сказать, жить у
них дорого,  с  нашей Русью невозможно и сравнивать.  В Нанкинге пришелец,
ночуя под небом,  перебивается любой работой, согласен на все, лишь бы как
пропитаться.  Таких,  как  он,  там  много.  На  самую  трудную работу  за
безделицу заработка согласны сразу и  десять,  и  сто человек,  а  хозяину
нужен один. Пришлый голодает зло, но своих денег не тронет. Они для него -
надежда.  Так перебивается,  пока не узнает города, пока не поймет, с чего
начинать.  Вот решился.  У  него лавочка-конура с товаром.  Он в ней спит,
скорчившись ужом.  На рассвете открывает торговлю. Сидит голодный, пока не
подсчитает,  что есть барыш. Тогда купит лепешку, с которыми в рядах ходит
такой же,  как он.  Если не  заморит себя,  если не  пропадет от мора либо
какой болезни,  то  через сколько-то  лет  начнет богатеть.  Тут  зальется
жиром,  станет важным и давит других,  как его давили, без пощады. Ибо сам
через все прошел, пусть другой терпит.
     - Сильные люди, очень сильные, - сказал равви Исаак.
     - Сильные, - согласился Андрей, - однако телом слабы и в работе берут
терпением,  выносливостью.  Ремесленники у них хороши.  Ткут дивные ткани,
кожу выделывают, любую вещь украсят. Режут на камне, на кости, на меди так
мелко,  что едва видно глазом.  Лак наносят слой за слоем с  перерывами по
многу дней, по два года проходит, пока не кончат. Землю любят, землепашец,
не стыдясь,  все нечистое несет в поле - без удобрения земля не родит, ибо
покоя ей не дают,  - и поля смердят, как нужное место. Земледелец работает
цепко,  не  щадя себя.  Видел,  как на  поле из реки носят воду.  С  двумя
ведрами лезут на кручу.  Тропинка пробита ногами.  Трудно лезть и пустому.
Сун  же  норовит капли  не  расплескать.  Спрашиваю,  почему  не  устроите
поудобнее? Говорят - так и деды воду таскали. У них считается: чем древнее
обычай,  тем лучше. Я поклонился великому труду. Про себя же подумал: хоть
бы дорожку-то прорыли.  Нельзя... Труд они чтут. Сунский цесарь - Сын Неба
каждый год  сам с  великой церемонией проводит деревянным древним плугом в
поле борозду.
     - Это очень доброе дело!  -  воскликнул равви Исаак.  -  От труда все
богатство.
     - Кто ж того не знает,  -  подтвердил Андрей.  -  Но почет,  я думаю,
оказывают больше для вида.  У сунов закон - почитать начальников, как дети
родителей.  Но  терпят  они  от  начальников столько,  сколько  другой  не
вынесет.  Начальников у  них бесчисленно много.  Налогами их обирают,  как
курицу щиплют.  Нигде подобного не увидишь, ни у арабов, ни у греков, ни у
булгар.  О Руси не говорю,  ибо непристойно хвалиться.  Нет, у сунов жизнь
тяжкая.  Ты,  равви,  правильно заметил,  что они сильные. А случись мор -
мрут, как осенние мухи. Да и простой болезни сун легко поддается, сгорает,
будто  лучина.  Стариков у  них  я  редко видел.  Жестокости много.  Сунов
запугивают пытками, мучительными казнями. Почему?
     - По  закону Моисея тоже полагаются мучительные казни для  устрашения
злых и возмездия, - заметил равви Исаак.
     Со  всем пылом молодости русский посол,  некогда ездивший в  Данию за
Гитой,  невестой Мономаха,  возразил бы Исааку: "В обычаях Руси, в законах
Русской Правды негу пыток и казней!"
     Усердие пуще разума...  Во  всех странах люди развлекаются рассказами
путешественников.  Для  развлечения арабы  в  ученых книгах мешают быль  с
небылицей,   суны,   инды  тешатся  невероятным.  Где-то  оно  существует,
чудесное!  Однако ж  самые странные на вид звери,  встречавшиеся Андрею на
длинных  его  путях,  своей  бессловесностью  и  повадками  выдавали  свою
общность со  всеми зверями.  Как не  сказать -  удивительны различия между
народами в цвете кожи,  в речи,  в одежде,  в обычае,  даже в пище! Но все
одинаково хвалятся своим и  все  равно недоверчивы к  словам иноземцев.  В
чужой земле ты посол своей земли,  по тебе будут судить о твоих.  И Андрей
ответил Исааку:
     - Были великие учителя. Не было великих учеников.
     Равви Исаак встрепенулся:  русский будто бы  намекнул,  что  нынешние
иудеи не  так уж  верны закону?  Не напомнить ли ему о  христианах,  вовсе
неверных Христу?..  Но  Бхарави с  тибетцем,  оценив ответ по достоинству,
согласно кивнули Андрею.  Остерегшись свести беседу о  большом к  спору  о
малом, Исаак смолчал. Андрей продолжил:
     - Скажу тебе, и сам ты скоро убедишься: сунам устрашение не в страх и
мучительство  от  властей  не  в  науку.  Шайки  разбойничают на  дорогах,
нападают даже  на  селенья,  такими  же  пытками  вымучивают у  жителей их
достояние. Грабят, убивают и в больших городах. А воры, сговорившись между
собой,  собирают с  честных людей собственные налоги-поборы.  В Нанкинге я
платил ворам через хозяина,  у которого жил.  "Иначе,  - говорит, - у тебя
могут унести все имущество, а мне плохо будет и от воров, и от начальника,
которому ты пожалуешься на покражу".  И, будучи в Су-Чжоу, я платил ворам,
пока  ждал каравана.  Слышал я,  будто бы  воры начальникам дают от  себя,
чтобы те воров не ловили...
     Равви  Исаак вздохнул.  Лихоимство власть имущих клеймило и  страны у
берегов Средиземного моря.  Ему  ли  не  знать!  Его  народ  был  вынужден
откупаться и  умел покупать чужих начальников.  Хорошо было бы  услышать о
местах, где подобного нет.
     - Много дурного,  много зла,  -  сказал третий собеседник,  немолодой
тибетец в желтой одежде, с темным лицом. - Простите меня, дорожные братья,
за  повторение давно вам известного.  Но  что еще скажешь!  Все борются со
злом злом же, и от этого зло не слабеет. Не откажусь от возмездия, говорит
обиженный.  И,  воздавая, превосходит ту меру своего страдания, за которое
мстит. И замыкает круг. Однако же мир очень стар...
     Да,  мир стар,  -  продолжал тибетец.  - Ты, человек из далекой Руси,
сочувствуя сунам,  говорил о  дурном управлении.  Жадные правители готовят
ложе из острых ножей если не себе,  то своему роду.  Суны будто бы смирны.
Будто бы.  Позволь, я расскажу тебе о страшных делах. Сообщение об ошибках
чужих правителей есть один из лучших подарков, которые может сделать своим
правителям вернувшийся из  дальней дороги.  Слушай же!  Восемь или  девять
поколений тому  назад  товары прибрежных провинций Поднебесной плыли морем
кругом Индии к персам,  к арабам, а от них в земли дальнего Запада. Многие
купцы-иноземцы осели  в  приморском Ган-Чжоу,  откуда  распространились до
столицы Поднебесной.  Они скупали товары и увозили их на своих кораблях. В
Ган-Чжоу они построили себе внутренние городки,  и  жили арабы с  арабами,
иудеи с иудеями,  христиане с христианами.  Купец,  ты знаешь,  наживается
перепродажей сработанного другим и  хочет купить подешевле.  Я не осуждаю,
но говорю: трудно соблюсти меру, лучше не искушаться...
     - Мы молимся, чтобы не впасть в искушение, - сказал Андрей.
     - Я уважаю твои молитвы,  - ответил тибетец, - но слушай дальше. Суны
самолюбивы,  их  глаза  оскорблялись самоуверенностью иноземцев:  то,  что
прощают или  терпят  от  своих,  втройне ненавистно в  чужих.  Ни  сунским
купцам,  ни сунским ремесленникам не нравился жир торговых выгод,  которым
наливались иноземцы.  И  вот,  на горе,  пришли годы правления Сына Неба И
Цзуна.  Этот недостойный, мечтая совершить нечто великое, неизвестно какое
и  непонятно  зачем,  бесконечно  нуждался  в  деньгах  для  бессмысленной
роскоши.   Окруженный  льстецами  и  дурными  сановниками,  он  уподобился
безумному,  который,  приказывая лить воду в сосуд без дна,  не видел, что
вода уходит и округа превращается в болото.  И Цзун за деньги отдавал сбор
налогов иноземцам.  Иноземцы выдумывали новые налоги с  пользой для себя и
Сына  Неба.  Нашептывая не  Сыну,  но  воистину Пасынку  Неба  и  прельщая
золотом,  они установили цены на шелковые ткани, на нить, на коконы. Такие
цены,  что производящие не  имели чем прокормиться.  Но уйти не могли.  По
законам И  Цзуна  беглых  ловили,  наказывали увечьем или  лишением жизни.
Произошло восстание.  Вождем был некий Гуан Чжао.  Одни преувеличивают его
значение,  другие преуменьшают.  Думаю,  искра на  крыше одного дома после
долгой засухи сжигает весь город.  Так и Гуан Чжао.  В бедствиях восстаний
уничтожается  многое,   создается  же  мало:  такова  неизбежность,  когда
правящие не исполняют обязанностей.  Тогда, во время лет восстания, восемь
или девять поколений тому назад,  в Поднебесной повсюду избивали иноземных
купцов -  иудеев,  арабов,  христиан.  В Ган-Чжоу таких убили почти двести
тысяч,  другие упоминают о пятидесяти тысячах.  Не счет имеет значение, но
то,  что озлобленные долгим угнетением суны истребили всех иноземцев, всех
до  одного,  и  никто не  получил пощады.  Городки иноземцев были сожжены,
имущество разграблено,  хотя народы не  богатеют грабежом...  Среди убитых
было очень много ни в  чем не повинных.  Они ответили за корыстность своих
близких и  за бесчеловечную жадность И Цзуна.  Таков Закон,  и я склоняюсь
перед Законом,  не  понимая.  Я  только человек.  Потом корабли иноземцев,
осмелившихся приплывать,  сжигались, а людей убивали. Неповинный шелк стал
ненавистен  жителям  Поднебесной.  В  прибрежных  провинциях люди  повсюду
вырубили тутовые деревья, и шелковые черви пропали от голода. С той поры в
Поднебесной еще более невзлюбили иноземцев.  Итак,  мир очень стар. И люди
мстят за боль болью...
     - Мы  знаем,   -  начал  Бхарави,  продолжая  мысль  тибетца,  -  что
воздержавшийся от  возмездия награжден более,  чем если бы  дал себе волю.
Так  говорил и  учитель христиан.  -  Бхарави кивнул Андрею.  -  Ничто  не
исчезает.    Преступник   получает   возмездие   от   Кармы,    равновесие
восстановлено. Несчастный Тенгиз, быть может, уже очнулся в теле паука или
скорпиона.  Загубленные им,  быть  может,  вознаграждены перевоплощением в
новорожденных детях, чья жизнь даст им возможность заслуги.
     - Говорят,  здешний правитель Хао  Цзай  был  справедлив?  -  спросил
Андрей.
     Бхарави кивнул, подтверждая.
     - А  правитель Су-Чжоу Чан  Фэй  был высокомерным,  жестоким и  хищно
стяжательствовал, не так ли?
     Бхарави опять согласился. Андрей продолжал:
     - Однако же  оба  они не  сумели оборонить доверенные им  города.  Не
знаю,  как  Чан Фэй погубил Су-Чжоу.  Здесь же  все случилось перед нашими
глазами.  Справедливый Хао Цзай не  заботился о  городских стенах,  не дал
жителям оружия,  не  выслал дальних дозоров.  Суны презирают всех,  кто не
сун.  Для них иноземец -  нелюдь, монгол - червь. Степь краем подходит и к
Руси.  Кочевники -  люди, они храбры. Я говорю о них не как зритель, а как
воин и без злобы. Здешние степняки свирепее наших соседей.
     - Андрей прав,  -  сказал равви Исаак,  -  и я нахожу, что правитель,
потерявший город, потерял добродетель.
     Бхарави поднял руку, как бы останавливая полет слов:
     - Не спешите осуждать!  Ты,  Андрей,  не так много жил в Поднебесной,
чтобы понять,  что суны могут и что им недоступно. Ты, равви, еще не был у
сунов.  Не  уподобляйся человеку,  пожелавшему узнать  тяжесть горы  песка
взвешиванием  щепотки  за  щепоткой  на  весах  торговца  золотом.   После
свершения события один,  другой, третий легко указывают: надо было сделать
то  либо другое...  Мало кто  замечает,  что  текущий день непонятен,  что
рассуждение  о   прошлом  не   изменяет  прошлого,   а   будущее  остается
неизвестным.
     - Мы  не  оскорбляем ничьей веры и  не стараемся обращать в  свою,  -
сказал тибетец. - Мы уважаем тебя, Андрей, и учение Христа. И тебя, равви,
и  закон Моисея.  Мы,  немощные и  сами слепые,  из  любви ко всему живому
предостерегаем вас:  не отстраняйте бога -  он един под всеми именами - от
участия во всех больших и малых делах.  Не вставайте на этот путь, в конце
его вы  найдете отрицание Неба.  Отвергнув Небо,  люди потребуют от  самих
себя  всезнания и  всемогущества.  Будут  наказывать себя  за  незнание  и
немощность.  Они озлобятся и  сломаются под непосильной тяжестью.  Монголы
терпимы к чужой вере, ибо они чтут Великое Небо.
     - Мой друг только напоминает,  только напоминает,  -  мягко продолжал
Бхарави. - Он напоминает о милости. Иначе люди будут требовать предвидения
и  наказывать за  неумение предвидет