оисшедшее.  Сопровождая  многословие Склира
кивками, Наместник изготовился к состязанью.
     - Вполне ли ты убежден в успехе? - спросил он.
     - Да,  я  делал все сам.  Кто-то  сказал:  заботящийся о  себе обязан
служить себе сам, - блеснул комес.
     - Не оспариваю,  - согласился Поликарпос. - Но снадобье, - они оба не
хотели настоящего названья,  -  хорошо ли?  Ты ведь знаешь правду о Романе
Третьем! Его долго кормили этим и, наконец, утопили.
     Дерзость!   Василий   Склир,   распорядившийся  базилевсом   Романом,
приходился родственником комесу  Константу.  Но  сейчас  Склиру  не  время
ссориться... И Поликарпос это знал.
     - Средство верное, - возразил Склир, - проверено. Я сам проверял.
     - На человеке? - деловито осведомился Поликарпос с умелой наивностью.
     Склиру пришлось проглотить вторую дерзость. Он не ответил.
     - Понимаю,    понимаю,    -    поспешил   Поликарпос   с    той    же
непосредственностью. - Что же! Будем молчать и ждать.
     - Чего?  - вскинулся Склир. - Я бросился с дороги прямо к тебе не для
болтовни.  Прикажи  подать  нужное  для  письма.  Папирус  для  черновой и
пергамент для переписки.  Я  составлю донесение базилевсу.  Ты  скрепишь и
немедленно отправишь.  Я обеспечил базилевсу мир в Таврии.  Он имеет право
узнать об этом.
     - Величайший, августейший, божественный имеет все права, - согласился
Поликарпос.  Недавно и  дружно они  издевались над  базилевсом.  Столь  же
дружно забыли -  большой знак!  -  Однако рассудим, как говорил философ, -
продолжал Поликарпос.  -  Если князь Ростислав будет жить,  ты окажешься в
тесной одежде.  И я с тобой.  Если умрет -  твоя туника окажется еще более
узкой.  И  моя.  Несправедливо для  меня  в  обоих  случаях.  Но  базилевс
Константин Дука строг во всем, что касается формы.
     - Как!  Ты  не одобряешь меня?  -  воскликнул Склир.  -  Ты не хочешь
смерти врагам?
     - Одобряю и хочу,  -  возразил Поликарпос. - Я вообще хотел бы смерти
им всем.  Мне было б так покойно,  вымри они все за нашей границей. Никого
не бояться.  Возвращение в рай. Да, я накормил бы всех твоим снадобьем! Мы
сняли бы  расходы на  стены,  на  войско.  Трех  сотен отборных солдат нам
хватит  следить  за  повиновеньем подданных.  Предварительно мы  отнимем у
подданных оружие,  к чему им оно будет тогда,  -  мечтал Поликарпос. - Но,
увы, такое не в нашей власти...
     - Ты  забросал меня словами,  я  не  понимаю,  -  прервал Поликарпоса
Склир.
     - Сейчас,  сейчас,  - заспешил Поликарпос, - поймешь! Ты, может быть,
действительно  совершил  доброе  дело.   Но   даже   такие   замечательные
полководцы,  как ты, превосходительнейший, не знакомы с некоторыми вещами.
Хотя базилевс не  поручал тебе ничего,  ты  в  Тмуторокани был для русских
послом империи. Послы империи не убивают, не кормят... снадобьями.
     - Ты!  -  вскочил Склир.  - Ты! - Он плевался от ярости. - Ты со мной
как с мальчишкой!  Что-о!  Я не знаю?  Чего не знаю?  Дел наших послов? Не
понимаю пользы империи? - Комес искал рукоятку меча.
     - Тише,  тише!  -  Поликарпос махал  на  Склира  обеими  руками,  как
птичница на задорного петуха.  - Мало ли что бывало! По какому-то поводу в
писании сказано,  что левая рука не должна знать,  что совершает правая. А
ты хочешь,  чтоб я скрепил твое донесение и послал галеру! Будто мы вместе
с тобой кормили Ростислава.  Не перебивай!  -  простер руки Поликарпос.  -
Такое будет значить для меня еще худшее:  я сам не умею молчать и не сумел
тебя убедить.  Слушай!  И  кормят,  и  убивают.  Но никогда не признаются,
никогда.  Империя должна быть чиста.  Существует только то,  о  чем знают.
Неизвестного не было.
     - Конечно,  -  согласился Склир,  -  и  мы  пошлем  пергамент  самому
базилевсу.
     - Ты не знаешь канцелярий,  - возразил Поликарпос. - На имя базилевса
поступают десятки писем.  Читать их  базилевсу не  хватит суток.  Читают в
канцеляриях.  Докладывают только то, на что не могут или не смеют ответить
сами.  В  таких  особенных случаях  заранее подбирают ответы  на  вопросы,
которые может  задать базилевс.  Твое  донесение особенное.  В  Канцелярии
подберут справки о Таврии, о русских, о тебе, обо мне, будут ждать вести о
смерти  князя.  Когда  она  поступит,  базилевсу  сразу  доложат  все.  Не
поступит?  Будут еще выжидать,  выжидать,  найдут час и все же доложат.  В
обоих случаях и мне, и тебе будет плохо.
     - Но за что? За что? - повторял Склир, как-то сразу упав духом.
     - Разглашение государственной тайны,  - сказал Поликарпос, переходя в
наступление. - Я твержу, твержу, а ты будто не слышишь.
     - Превосходительнейший!  -  воззвал Склир, и Поликарпос заметил себе:
наконец-то вспомнились приличия.  - Превосходительнейший, кто упрекнет нас
в разгласке, если мы положим печати и напишем: государственная тайна?!
     - Опять "мы"! - упрекнул Поликарпос.
     Склир проглотил, и Поликарпос продолжал поучать:
     - В  Палатии все  секретно,  нет ничего для оглашенья.  И  все знают:
истинно тайно лишь сказанное на ухо.  Таковы люди, любезнейший. Канцелярия
тебя не пощадит. Первым на тебя обрушится сам базилевс. Я же говорил тебе:
он великий знаток канцелярий и блюститель формы.  Что ж? Убедился? Удержал
ли я тебя от греха самоубийства?
     - Я подумаю...
     - Как хочешь,  как хочешь,  но...  -  Поликарпос внушительно воздел к
небу перст указующий,  -  что бы  ты ни надумал,  забудь о  моей подписи и
печати. Галеру тоже не дам. И ничего я от тебя не слыхал. Ни-че-го!
     - Я  не умею убедить тебя,  но чувствую,  что ты лишаешь меня заслуги
перед империей, - пробормотал Склир. У него мелькнула мысль самому плыть в
столицу. Нет, Поликарпос не даст галеры даже в Алустон...
     - Ты упрям, будто женщина, - упрекнул Поликарпос. - Будь же мужчиной!
Ты  еще помолишься за Поликарпоса.  Когда-либо,  найдя случай,  ты наедине
откроешься базилевсу. И он наградит тебя.
     - Когда?  -  с  горечью спросил Склир.  -  К тому времени все забудут
Ростислава. Кто награждает за давно прошедшее...
     - Разное бывает,  - ответил Поликарпос. - Не всегда дают награду даже
за исполнение приказаний.  А так, за сделанное по своей воле? - Не получив
ответа,  Правитель закончил: - Думаю, ты умолчишь. Тебя могут заподозрить,
будто ты из корысти приписал своим действиям естественную смерть.
     - Что же я получаю? - горестно спросил комес.
     - Как  что!  Ты  забыл нашу беседу перед твоим от®ездом?  -  удивился
Поликарпос.  -  Ты  утверждал,  что  если империя и  выгонит Ростислава из
завоеванной им Таврии,  то тебя и меня не найдут в числе победителей. Коль
твое снадобье хорошо, ты можешь жить спокойно. И я тоже.
     - И только...
     - Как! Разве этого мало?! - воскликнул Поликарпос.
     Склир встал, собираясь уходить. Поликарпос приподнялся со словами:
     - Итак,   тайна,   тайна.   Надеюсь,   этот  молодой  человек,   твой
подчиненный, ничего не знает?
     - Никто не знает.  Я  ограничился известием о том,  что русский князь
болен и. умрет через семь дней, - ответил Склир, бессознательно смягчая.
     - Великий  бог!  -  Поликарпос  подскочил  с  живостью  толстого,  но
сильного телом человека. - Кого ты  и з в е щ а л?
     - Встречавших на пристани.
     - Но ты признался!
     - Нет, я просто сказал то, что сказал.
     Овладев  собой,  Поликарпос  небрежно  кивнул  комесу.  Конечно.  Он,
Правитель,  покончил  с  этим  человеком.  Глупость -  опаснейшая болезнь.
Неизлечимая.  Потратить столько времени,  чтоб обуздать Склира,  как дикую
лошадь... Успеть в трудном деле - сбить со Склира задор. Ведь он в упоении
мог  бы  просто приказать солдатам схватить Наместника,  с  ним шесть-семь
сановников,  об®явить их  изменниками и  послать к  базилевсу за наградой!
Мало ли чего не совершали начальники войск, и многое сходило им с рук.
     Было  поздно.   Придется  отложить  до   утра  быстрое  следствие  об
откровеньях этого Склира.
     Дурак,  дурак!  Вот  таких,  таких  любят  женщины,  подражая Венере,
покровительнице страстей,  избравшей тупицу Париса! Ай, ай! Нет сомненья -
этот пустил в  дело яд,  и русские могут выместить свой гнев на неповинной
провинции. Что делать?
     Правитель пошел в детскую спальню.  Пять кроваток. Старшему - десять,
младшей - три года. Тихо. Светит лампада. Обе няньки мирно сопели у двери.
Здесь привыкли к вечерним посещеньям отца. Поликарпос обошел детей, крестя
их,  как  обычно.  Все дети -  таврийцы,  все они родились в  херсонесском
палатии.
     Поликарпос женился поздно,  перед назначением в Таврию.  Пришла пора,
нашлась  хорошая  невеста  из  семьи  со  связями в  Палатии.  Поликарпосу
повезло:  ему  досталась  рачительная хозяйка,  заботливая мать,  разумная
женщина.
     Не ее вина, что привычки мужской холостой жизни, да и в таком городе,
как Столица империи,  не совмещаются с семейной жизнью. Были у Поликарпоса
некие услады до  Айше,  было  нечто и  после измены сирийской прелестницы.
Такое скрывают из чувства приличия.  Жена, конечно, знала, знает и разумно
помогает мужу притворным незнаньем.  Поликарпос уважал женщину,  с которой
его связал бог.
     Жена  крепко спала,  когда  Поликарпос вошел  в  супружескую спальню.
Шепча молитвы перед ликом святого,  чье  имя  даровали ему  при  крещении,
Поликарпос в тысячный раз постигал мудрость церковных канонов.  Воистину -
богочеловек.  Бог также и  человек,  иначе людям погибель,  иначе ни им не
понять бога,  ни  богу -  их.  "Пойми и  прости во имя невинных детей!"  -
просил Поликарпос.  Слезы жалости к себе, к детям, к людям, к отравленному
русскому и,  может быть,  к  самому отравителю катились по  круглым щекам.
Искренне,  не  для  докладов.  Хотелось быть  добрым и  чтобы другие стали
добрыми.  "Ах,  если бы Склир похвастался либо его яд ослабел от храненья!
Бог мой! Сделай!"
     Бог  послал Поликарпосу ночью крепкий сон и  свежую голову утром.  Он
восстал от сна с  ростками надежды.  К полудню Правитель успел расспросить
старого  кентарха  из  Бухты  Символов,   нескольких  встречавших  Склира,
кормчего галеры, ходившей в Тмуторокань, его помощника. И ростки увяли.
     Склир  не  показывался.   Забрав  половину  тмутороканских  подарков,
состоявших из икры,  соленой и копченой рыбы, такой же дичины и небольшого
количества выделанных мехов,  комес  засел  у  Айше.  Поликарпос ревновал,
ревновал по-настоящему,  сам  дивясь  на  себя.  Он  же,  казалось,  давно
примирился с изменой сириянки. Почему же теперь?
     В  Херсонесе и  в  Бухте  Символов  стремительно распускались семена,
посеянные комесом Склиром в минуты возвращенья.  И вероятно,  не им одним.
Ведь даже гребцы были свидетелями расправы с  подарками на  тмутороканской
пристани.
     Как  все правящие,  которые привыкли пользоваться соглядатаями,  умея
приучать их не добавлять собственных домыслов к  чужим словам,  Поликарпос
давно  не  удивлялся  меткости  народной  молвы.   Есть  много  безымянных
талантов,  способных разгадывать намеки.  Комес  Склир не  поминал о  яде.
Соглядатаи передавали: слухи утверждают, что сам комес хвалился отравой.
     Толпа  презренна:  спросите философов.  Одни  готовы  ее  уничтожить,
другие хотят переделать;  такую,  как есть,  не  приемлет никто.  Однако ж
слова, брошенные на поживу толпе, подобны незаконченной статуэтке, которая
попала к скульптору.  Доделает и найдет покупателя. Поликарпос не гнушался
толпы.
     И все же слух - только слух, а удачливые пророки, вопреки болтовне об
их славолюбстве,  в чем повинны и сами они, первыми огорчаются исполненьем
предсказаний - грозных предсказаний, хорошие редки.
     На  пятый  день  моряки  с  русских и  греческих судов,  прибывших из
Тмуторокани,  рассказывали о  тяжелой  болезни,  внезапно  постигшей князя
Ростислава.
     Епископ  Таврийский по  собственному почину  и  самолично отслужил  в
херсонесском соборном храме молебен о здравии князя Ростислава.  Имперское
духовенство давно  отучилось препираться со  светской властью.  Епископ не
просил разрешенья Правителя,  за что тот был благодарен. Святитель знал не
меньше Наместника,  если не больше.  Не нарушая тайны исповеди,  духовники
извещали  владыку  о  страхах  верующих.   Умный  человек,   молебствуя  о
Ростиславе,  пытался помазать елеем  рану.  Но  и  осуждал,  ибо  в  нашем
двойственном мире нельзя совершить что-то цельное, единое.
     В   тот  же  день  два  тмутороканских  корабля,   не  закончив  дел,
отправились домой.  Они спешили в  Тмуторокань с грузом слухов,  такого не
понять разве младенцу.
     К вечеру соглядатаи принесли слухи,  на которых стояла печать Страха.
Почерк его узнают по явным бессмыслицам.
     Поликарпос не принадлежал к  легкомысленным правителям,  которые ждут
от  управляемых любви,  преклоненья перед своим гением.  Ему ив  голову не
приходило задержать тмутороканцев.  Безумно  дергать за  перетертый канат,
пусть,  коль придется, последние нити рвутся без твоей помощи. Херсонес же
говорил о  его приказе задержать русские корабли,  но  приказ-де  опоздал.
Из-за  молебна  за  здравие  Ростислава  Правитель  и   епископ  будто  бы
обменялись резкостями.  Передавалось и что-то еще,  подобное по нелепости.
Поликарпос не обижался.
     Одно - следить за мыслями подданных, другое - влиять на мысли, третье
- разобщить подданных так,  чтобы  они,  научившись молчать,  разучились и
думать.  Поликарпос обладал  первым.  Не  имел  средств для  второго.  Был
слишком трезв и умен, чтобы даже мечтать о третьем.
     Лишний бы день без войны. Игра слов, измена смыслу:  мирный день  н е
м о ж е т  быть лишним.
     Прошел седьмой день.
     Прошел восьмой день, пока еще мирный.
     Утром  девятого  дня   старый  кентарх  из   Бухты  Символов  прислал
верхового: князь Ростислав скончался.
     Свершилось.


     Что свершилось?  Реки назад потекли? Пресное стало соленым, а соленое
- пресным?  Умер сосед, русский князь, которому некоторые люди без внешних
поводов навязывали враждебные Таврии замыслы.
     Поликарпос был  философом  в  иные  минуты,  когда  его,  как  многих
пятидесятилетних,  посещало ощущенье прозрения сути  вещей.  Его  топили в
слухах о страхе,  обуявшем подданных.  Он отбивался. Толчок дал кентарх из
Бухты Символов.  Уж коль этот старый и  -  Поликарпос знал его много лет -
глупый человек счел смерть Ростислава чрезвычайнейшим событием,  - значит,
так оно и есть.
     Власть необходима.  Даже когда она призрак.  Ибо призраки, так же как
сети,  пашни,  корабли,  создаются волей людей,  следовательно,  нужны им.
Власть  обязана проявлять себя,  и  Поликарпос собрал таврийский синклит -
провинциальных сановников.
     Епископ  со  своим  викарием,   епарх  -   градоначальник  Херсонеса,
управляющий  пошлинами  и  налогами,  начальник  флота,  главный  нотарий,
главный секретарий,  начальник почт и дорог. Епарх Бухты Символов опередил
вызов.  Он  рассказал:  женщина,  которую в  Тмуторокани звали Жар-Птицей,
закололась на теле Ростислава.
     Комес  Склир  явился  последним  в  сопровождении молодого  кентарха,
своего спутника в  тмутороканской поездке.  Комес  казался утомленным.  Он
рассеянно сослался на  болезнь,  из-за  которой  не  показывался несколько
дней.
     Все,  кому  по  должности  полагалось высказывать мнение,  советовали
умеренность:   в  Тмуторокани  междувластье,   русские  беспокойны.   Меры
предосторожности нужны, но втайне, дабы русские не сочли такое за вызов.
     В  Херсонесе и  в Бухте Символов русские живут отдельными улицами под
управленьем  собственных  старейшин.   Епархи  посетят  русских,   выразив
соболезнованья.
     Епископ заявил о  взносе за счет епископии вклада в  соборный храм на
поминание души  князя Ростислава.  Он  предложил послать такой же  вклад в
тмутороканский  храм,   а   также   поднести  этому  храму  четыре  иконы,
дарохранительницу,  чаши,  ризы  из  кладовой  херсонесского собора.  Отец
викарий с  клириками может  немедля отбыть в  Тмуторокань.  Синклит дружно
благодарил преосвященного,  решили  к  вечеру  снарядить лучшую  галеру  с
отменными гребцами.
     Комес  Склир  сообщил  усталым голосом:  недостаточное числом  войско
будет  исправно нести  службу.  Его  ни  о  чем  не  спрашивали,  от  него
сторонились с подчеркнутым отчужденьем.
     Секретарий   составил    запись    совещания   синклита,    пользуясь
установленной формой.  Как многие,  эта запись не  давала посторонним даже
подобия  ключа  к  событиям.  Свидетельствовалось,  что  должностные  лица
исправно служили империи, блюдя законы.
     Синклит  расходился под  печальный звон  колоколов.  Во  всех  храмах
Херсонеса служили панихиды по благоверном князе, который отошел в мир, где
нет ни печали, ни воздыханий, но жизнь вечная.
     Склир рассеянно спускался с  лестницы херсонесского палатия.  Не то у
него получилось, не так. Он не раскаивался, он был опустошен. Закрывшись у
Айше,  он превратил первые дни возвращенья в пьяную оргию. Не стало сил, и
уже трое суток Склир был трезв. Не следовало браться не за свое дело.
     Не  желание  выслужиться и  не  польза  империи  двигали  Склиром,  а
завистливая ревность  к  Ростиславу.  Констант  Склир  был  еще  далек  от
конечного вывода.  Он  еще брел по  лабиринту,  из  которого не было иного
выхода.  Пока  завиток,  из  которого  он  выбирался  к  дальнейшему,  мог
назваться так:  не следовало ли,  бросив империю,  пристать к  Ростиславу?
Бессмыслица. Он возился с ней.
     Служба в соборе окончилась. На площадь выливалась толпа, смешиваясь с
теми,  кто,  не протиснувшись в храм, теснился на паперти: небывалое дело!
Склир, занятый своим, взял правее.
     - Убийца! Убийца! - кричали женщины.
     Очнувшись, комес не сразу понял, что оскорбленье относится к нему. На
него   указывали.   Толпа  надвинулась.   Буйный  люд   портового  города,
решительный, скорый на руку.
     - Отравитель! Каин! Бей его! Из-за тебя всем погибать! Иуда! Колдун!
     Вырвавшись,  Склир  прислонился  к  стене  и  выхватил  меч.  Молодой
кентарх,  товарищ,  которому Айше  нашла подружку,  оказался рядом.  Толпа
отхлынула перед обнаженными клинками.
     - Прочь!  Разойдитесь!  -  закричал Склир.  Его голос погас в гневном
реве. "А! Два меча справятся с чернью!" Склир шагнул вперед. Первый камень
ударил в рот.
     Задыхаясь, палатийский слуга выкрикивал перед Правителем:
     - Побили... камнями... обоих... сразу... - И, отдышавшись, рассказал,
что духовные поспешили из собора, но все было кончено вмиг...
     - Суд божий! - сорвалось у Поликарпоса.
     Если эти слова и  дошли до  Канцелярии,  то  их  не поставили в  вину
херсонесскому Правителю.  Как не  поставили в  вину епископу отказ предать
тело  Склира освященной земле.  Ибо  этот человек умер без  исповеди,  без
причастия, под тяготевшим над ним обвиненьем в отравлении.
     Война с Тмутороканью не состоялась.
     Как-то Айше сказала своему милому Поликарпосу?
     - Разве  справедливо,  когда  ничтожный человек лишает жизни большого
человека? Почему боги позволяют?
     - Пути  бога  неведомы для  людей.  Камень на  дороге может  изменить
судьбу империи. Это очень старая поговорка. Ты понимаешь ее?
     - Нет, - ответила Айше.
     - Я тоже не понимаю,  - сказал Правитель, - однако же это правда, а я
уже стар.
     - Нет,  -  сказала Айше,  -  ты  добрый и,  как все,  считаешь женщин
глупыми.





        Глава вторая. РЕКИ ВОЗВРАЩАЮТСЯ, ЧТОБ ТЕЧЬ ОПЯТЬ


     Как многие другие пришедшие из Азии воинственные племена,  истощились
и   печенеги,   многократно  отбитые  и  побежденные  Русью  при  Ярославе
Владимириче. Крупное сито войны, отбирая сильных и смелых из первых рядов,
отсеивает в жизнь мелких, юрких.
     В  Диких  полях  приподнялись печенежские полуданники,  полусоюзники,
известные русским под кличками черных клобуков, турпеев, торков.
     Полное истребленье их  было для  Руси делом непосильным,