звращаем. Навоз идет в  землю,  вводим  стимулирующие
добавки, нормированное орошение. Экологический баланс сохраняется.
   - Не знаю, мастер. И вы не знаете. От этих стимуляторов, от мутагенов в
лесу сейчас такое творится, сам черт  не  разберет.  А  нас,  смотрителей,
мало...
   - О штатах мы еще поговорим, но в целом за массив  я  спокоен.  В  лесу
реставрация идет полным ходом. А с годами все  уляжется,  уравновесится  и
придет в естественную норму.
   - Э, мастер Сатон. - Волхв погладил бороду, и Олле не к месту  отметил,
что уже в третьей партии встречает принципиальных  противников  бритья.  -
Эти мясомолочные монстры нужны, не спорю. Но они, пусти их в поле, откинут
копыта, ибо к природе отношения не имеют. Господи, жуют-то как!
   - Не согласен. Да, эта корова рассчитана на автокормление, и в поле  ей
делать нечего, она быстрее об®едает растительность, чем передвигается.  Но
так или иначе - она живая и, следовательно, часть природы. Скороспелка,  -
целевое животное. Молоко и мясо - вот ее функция.
   - Я и говорю, к реставрации эта худоба отношения  не  имеет.  Настоящий
зверь многофункционален, он сам по себе, а этой без человека не прожить. И
потом, как вы определите момент, когда надо поставить точку, сказать:  вот
теперь все, реставрация закончена? Сейчас  в  массиве  мы  сталкиваемся  с
такими чудесами,  что  порой  оторопь  берет.  Порой  думаешь:  может,  мы
перемудрили, перереставрировали?..
   - А вот наш шмазел. Классифицирован как козлокапустный гибрид. Нигде не
описан, так как внешность его описанию не поддается. И не сфотографирован,
так как фотографиям все равно никто не поверит.
   - От-то да, от-то шмазел так шмазел! - подобрели волхвы.
   Рыжий  кот  повис  на  присоске,  как  гимнаст  на  перекладине.   Олле
машинально смахнул его, прислушиваясь к беседе. Диспуты,  подобные  этому,
велись уже несколько лет, с тех пор  как  неудержимо  стала  увеличиваться
площадь лесов, затопляя мелкие города и поселки.  Человечество  возвращало
землю зеленому хозяину. Пока, но до каких пор?
   - Ломать - не строить! - говорил на Совете экологов  Сатон.  -  В  свое
время наши предки весьма успешно оголяли землю, и что? Вспомните,  во  что
обошлись   человечеству   перестройка   промышленности   на    безотходное
производство, отказ от тепловой энергетики, наконец, изменение  социальной
психологии, еще, увы, далеко не завершенное. Я спокоен за новое поколение:
миллионы  детей  проходят  дошкольное   воспитание   при   наших   центрах
реставрации и привыкают уважать живое и сущее. Но  меня  страшат  рецидивы
потребительского отношения к природе: взять сейчас! А кто будет  отдавать?
Наши потомки? Поэтому давайте думать, давайте семь  раз  отмерять,  прежде
чем один раз отрезать.


   Волхвы усаживались в махолеты  и  взлетали  по  одному.  В  вышине  они
построились компактным треугольником, и Сатон повел их в  сторону  океана.
Видимо, показывать прибрежный шельф и хвастаться достижениями ихтиологов.
   Когда очередная группа волхвов выходила из леса, Сатон всегда устраивал
эти ставшие почти ритуальными экскурсии. Он лично знал каждого из волхвов,
сильно уважал за подвижничество и всякий  раз  отчитывался  перед  ними  о
работе, сделанной Институтом за время их отсутствия.


   Встречный воздух  тихо  шелестел  в  оперении  крыльев,  и  только  при
неожиданных  порывах  легкого  ветерка  приходилось  выравнивать  аппарат.
Труднее всего это давалось псу, и  Гром  иногда  сопел  и  взлаивал.  Нури
подумал, что с земли странно, наверное, слышать этот лай в ночном небе.
   Полная луна заливала лес призрачным серебристым светом.  Частые  поляны
смотрелись как белесые озера: туман  скрывал  траву  и  низкий  кустарник.
Опираясь на спинку  сиденья  махолета,  Олле  держал  руки  на  крыльях  и
усиливал взмахи, слившись воедино с аппаратом-птицей.  И  так  при  каждом
патрулировании, думал Нури. Энергии ему девать некуда... Откажи синтемышцы
махолета, Олле, наверное, смог бы лететь своими силами. Пес в  непривычном
глазу аппарате лежал брюхом на  мягкой  подвеске,  лапы  его  в  браслетах
биоуправления  свешивались  наружу  и   непроизвольно   шевелились.   Нури
улыбнулся,  вспомнив  ту   радостную   суматоху,   которую   подняли   его
воспитанники из старшей группы, когда он поставил задачу  сделать  махолет
для пса. И Ведь справились; если  он  и  помог,  то  самую  чуточку.  Гром
отличный пес,  но  воображение  у  него  нулевое,  куда  там  птицей  себя
представить. Для Грома мир делится на  собак  и  прочих.  К  собакам,  как
установили ребята, сняв рабочую энцефалограмму, относятся Олле, Иван,  все
ползунки и кое-кто из семилетних. Нури тоже относится к собакам,  спасибо,
удостоился...  Пришлось  ребятам  перестраивать   систему   биоуправления,
использовать, как они говорили, догоняльный рефлекс. И вот летит. Рядом  с
хозяином.
   Нури сильными взмахами поднялся выше, заложил, снижаясь, крутой  вираж.
Просто так, от радости, от ощущения полета, от того, что внизу был  черный
лес, а вверху луна, а рядом друзья Олле и Гром. Хороший пес, умный пес.
   Лесной массив, который они патрулировали, тянулся на  сотни  километров
вдоль побережья  океана  и  в  глубь  материка.  Иногда  проплывали  внизу
опустевшие поселки, мерцающие синевой  фотоэлементов  на  плоских  крышах.
Улицы, заметные  днем,  ночью  с  высоты  почти  не  различались,  скрытые
растительностью. А ведь всего несколько лет назад  многие  поселки  лежали
далеко за пределами лесного массива.
   Постепенно светлело, и очертились ломаные силуэты гор на востоке. Потом
Нури и Олле почти одновременно заметили оранжевый мигающий  огонек  на  их
фоне и взяли курс на него,  оставив  справа  островной  массив  запретного
заколдованного леса.
   Сотрудники Института избегали пользоваться  открытым  огнем,  и  костер
ночью  мог  означать  любую  беду  -  болезнь,  выход  из  строя   системы
жизнеобеспечения у дровосека или волхва, поломку прибора связи...
   Снизу доносились  шумы  пробуждающегося  леса,  малознакомые  Нури,  но
понятные Олле, наверное последнему на земле охотнику. Тихо двигалась лента
на указателе состояния растительности и почвы, и иногда вздрагивал писчик,
ломая прямизну линии: здесь очаг поражения грибком, а вот здесь  невидимый
сверху ручей вынес откуда-то порцию вредной  дряни.  Завтра  ленту  изучат
биологи и примут меры: ликвидируют грибок, а ручей  отсосут  или  временно
перекроют.
   Поляна внизу горела  изменчивым  белым  пламенем:  призрачно  светились
цветы на низком кустарнике, сгущались и с тихим  звоном  таяли  клубящиеся
облачка, рассыпались тысячами огоньков.
   - Светлячковая  поляна,  -  шепотом  сказал  Нури.  -  Ты  такое  видел
когда-нибудь?
   - Однажды... - Олле не  договорил:  что-то  просвистело  в  воздухе.  -
Извини, но, по-моему, у меня пробита ладонь. Вернее, крыло.  Взгляни,  что
там?
   Он выправил кренящийся аппарат и перешел на планирующий полет, снижаясь
кругами. Пес держался рядом, как привязанный. Нури в коротком  пике  зашел
снизу и увидел: почти в середине крыла торчала оперенная стрела, и стекала
по ней подкрашенная глюкоза - голубая кровь синтетических мышц махолета.
   Они приземлились в середине поляны, и,  пока  Олле,  поминутно  потирая
саднящую ладонь - реакция на пробитое крыло, -  высвобождал  от  браслетов
пса, Нури огляделся. На поляне было светло от мириад роящихся светляков, и
белый предутренний туман почти  скрывал  склоненного  Олле.  Удерживая  за
ошейник  рычащего  пса,  он  протянул  бамбуковую  стрелу   с   обожженным
наконечником, взглянул в глаза Нури:
   - Что это с тобой?
   - Мамочка моя, - сказал Нури. - Питекантроп!
   Это уже  потом  они  рассмотрели  мосластые  руки,  кривоватые  ноги  и
патлатые, нечесаные головы. Потом. А сейчас повеяло  на  них  неизведанной
дремучестью и угрозой от приземистой, без шеи, фигуры. В отведенной  назад
руке готовый к броску питекантроп держал копье.
   - Гром, следить! Следить! - неожиданно высоким голосом прокричал  Олле,
перехватывая на лету копье. Нури успел  заметить,  как  молча  метнулся  в
сторону и исчез пес, и тут же на них с воем и уханьем навалились  со  всех
сторон, словно изверженные туманом, питекантропы, хватая за плечи, за ноги
и норовя укусить куда попало.
   Сокрушая чьи-то носы и челюсти, Нури увидел, как, неся  на  себе  груду
тел, шагнул к нему Олле, и услышал его вопль:
   - Сдавайся, Нури!
   Под руками Нури смачно стукнулись лбами и помертвели на миг двое  самых
настырных нападающих.
   - Я вас отучу кусаться!
   - Не трогай предков, говорю тебе! Тоже мне, герой нашелся. Делай как я!
- гневно взревел Олле и свалился, увлекая за собой сопящую ораву.
   - Дошло, - ответил Нури. - Сдаюсь!
   Их связали. Точнее, привязали веревками  из  прочного  лыка  к  толстым
бамбуковым стволам и  понесли  по  каким-то  малохоженым  тропам.  Следом,
усадив на  закорки,  несли  питекантропы  и  своих  поврежденных  в  драке
соплеменников.
   - Держите меня, если я хоть что-нибудь понимаю, - сказал Нури и,  глядя
вверх перед собой, добавил: - Волхвы такого  учинить  не  могли.  Нет,  не
могли. - Он напряг мышцы:  привязан  крепко.  -  Банда  одичавших  научных
сотрудников?
   Олле реагировал по-иному. Он растягивал слова, он  почти  пел,  радуясь
уникальной возможности  изучить  жизнь  дикарей  в  лесу,  породившем  эту
волосатую прелесть. Обычно молчаливый, Олле не жалел слов.
   - Сюрприз Сатону, новость принесем!
   - Пока что несут нас...
   - Пускай несут, голубчики, пускай. - Тут Олле сбился с белого  стиха  и
задумчиво добавил: - Понять не могу, откуда у них эти  бамбуковые  стволы.
Они что, заранее знали, что нас привязывать будут, а?
   Ощутив пинок босой ногой в зад, Олле скосил глаза, увидел неприветливую
физиономию с оскаленными не в улыбке зубами и замолк.


   Легко приказать: следи. А Старший будет драться один, какие там зубы  у
Нури? А этих, незнакомо пахнущих, их  много.  Почему  Старший  велит  Нури
прекратить драку? Почему дает связать себя?
   Гром заскулил и тут же смолк: сказано, следи. И  пес,  покорный  долгу,
крался рядом  с  первыми  двумя,  несущими  привязанного  к  стволу  Олле.
Оставаться невидимым  и  неслышимым  было  легко,  враги  шумно  дышали  и
перекликались. Гром крался и ждал, когда Старший крикнет желанное: фас!  И
тогда можно будет дать волю клыкам.
   Мутант Гром был догом чистых кровей, хотя ни один кинолог не признал бы
этого. В меру лохматый, с блестящей шерстью, ухоженный пес был ростом чуть
не по пояс гиганту Олле. Когда-то в помете он был единственным  детенышем,
и случайно зашедший в лабораторию Олле долго дивился на  это  глазастое  и
зубастое чудо. А потом  просил  хирургов-генетиков  отдать  ему  щенка  на
воспитание.
   - Берите! Мать все равно отказалась кормить его.
   - И правильно. Сколько можно? Месяц, ну, два от силы. Зубов-то,  как  у
рояля, в два ряда.
   Хирурги вежливо посмеялись:
   - Что вы, Олле! Ему неделя от роду.
   Щенок, наступая на собственные лапы, приковылял к Олле и гавкнул басом.
   - Гром! - воскликнул навсегда очарованный Олле - щенок  куснул  его  за
палец.
   Они явились за щенком через три дня - Олле и конь.  Олле  нес  огромный
рюкзак, а между вьюками на спине коня  было  прочно  привязано  деревянное
корыто. Щенка вынесли, усадили в корыто на сухую траву и накрыли тряпками,
после чего Олле тепло благодарил генетиков.
   - И до нескорого свидания, -  сказал  он.  -  Я  взял  себе  длительный
отпуск.
   С этими словами они ушли в лес и на вторые сутки в полдень добрались до
гряды холмов, за озером Отшельника, где  мало  кто  бывал.  Здесь  джунгли
отступали, не в силах одолеть каменистую почву. В нагромождении скал  Олле
отыскал вход в знакомый грот, услышал глухое рычание  и,  удовлетворенный,
снял вьюк с коня. Потом невдалеке от  текущего  рядом  ручья  он  поставил
палатку, разложил вещи, вымылся, переложил в мешок сонного щенка, набрал в
корыто воды, бросил туда термотаблетку и вошел в грот, узкий и длинный. Не
обращая внимания на громкое фырканье, он прилепил  к  стене  светильник  и
увидел тигрицу. Она лежала  в  стороне  от  входа,  щуря  глаза  и  грозно
ощериваясь. Рядом копошились два полосатых тигренка, месяцев трех от роду.
   Волевым усилием Олле смирил ее первый порыв - кинуться на пришельца - и
присел на корточки. Глаза  в  глаза.  Он  заговорил  спокойно,  монотонно,
чувствуя, как каменеют мышцы лица и рук, воспринимая сопротивление хищника
вторжению чужой воли.
   - Ты меня должна знать, ты обо мне  слышала,  да?  Я  принес  тебе  еще
одного детеныша, черного и зубастого. Ты дашь ему свое молоко,  а  я  буду
кормить тебя и беречь твоих тигрят...
   Работать с кошачьими всегда было трудно, а детная тигрица,  живущая  во
власти инстинкта материнства, вообще была неподходящим  для  таких  опытов
об®ектом.
   Через несколько трудных минут Олле поднял тяжелые руки, накрыл ладонями
глаза тигрицы и вздрогнул от ощущения возникшего контакта.  Это  мгновение
пришло само, Олле уловил его по тому, как непроизвольно расслабились мышцы
его и зверя. Он вытер пот со лба  и  встал.  Тигрица  лежала  с  закрытыми
глазами, уронив голову на мягкие и такие нестрашные лапы.
   Олле ухватил тигрят за шиворот, вынес, шипящих, на  свет  и  посадил  в
корыто. В теплой воде детеныши успокоились. Олле вымыл их, выжал в  корыто
воду с лап и толстых у  основания  хвостов,  обтер  вафельным  полотенцем,
уложил возле матери и в той же воде тщательно искупал щенка. Когда тигрица
проснулась, новый детеныш уже присосался  к  ней,  знакомо  надавливая  на
живот то одной, то другой лапой. Тигрица обнюхала его: пахнет  по-родному.
Ну а что рубашечка другого цвета, какая, в общем,  разница.  Ткнув  носом,
она перевернула на спину нового ребенка и облизала тугое  щенячье  брюшко.
Олле передохнул и рассмеялся: Гром будет жить.
   В этой операции Олле выделял три момента:
   - Покажите мне свору в сто голов, и, если в ней есть  искусственник,  я
обнаружу его. Мог ли я допустить, чтобы мой пес всю жизнь носил  на  морде
печать искусственника? Не мог. Далее. Десятки  раз  я  читал,  как  собака
выкармливала осиротевших львят, тигрят и даже поросят. Я не против свиней:
у меня есть знакомый бородавочник, и его нельзя не уважать. Подложив щенка
тигрице,  я  только  восстановил  справедливость.  И  третье  -  экзотика.
Согласитесь, иметь пса, вскормленного тигрицей, - это пикантно. Впрочем...
- Здесь обычно Олле надолго задумывался.  -  У  Грома  о  тех  днях  более
приятные воспоминания, чем у меня...


   Привезенных с  собой  газельих  потрохов  хватило  бы  надолго,  но  на
четвертые сутки,  попив  из  ручья,  тигрица  так  долго  желтым  взглядом
смотрела на  коня,  что  Олле  понял:  с  газельими  потрохами  покончено,
нормальный хищник консервами жить не будет. Олле отложил в сторону учебник
кинологии, поднес к нежному носу тигрицы каменный кулак и молвил:
   - Не испытывай судьбу, поняла?
   Обнюхав кулак, хищница скрылась в густой траве в распадке, и ее не было
целый день. А вскоре из грота, яко наг, яко благ, вылез щенок и  захныкал,
требуя еды. За ним появились тигрячьи  дети.  Все  трое  жались  к  ногам,
суетились и лезли в костер, на котором Олле стал спешно готовить  приварок
- жуткую смесь из крошеных  потрохов  и  сгущенного  молока.  Поев  теплое
варево, детеныши тут же у корыта заснули. Олле промокнул им  морды,  отнес
на место и заварил новую  порцию,  чтобы  снова  кормить  голодных,  когда
проснутся.
   И  начались  веселые  деньки.  Олле  жил,  озабоченный,   как   кот   в
овощехранилище. Тигрица уходила и приходила когда хотела. На него внимания
не обращала, не позволяла чесать за ухом, угощением  пренебрегала.  Не  то
чтобы дареный кусок ей в горло не лез, ведь  ела  же  в  первые  дни,  но,
видимо, предпочитала свежатину, благо дичь  вокруг  кишмя  кишела.  Как-то
прилетел знакомый ворон, потоптался на спине у коня:
   - Спит твоя тигррица неподалеку на солнышке. Р-разбудить?
   - Пусть спит. Эти трое кого угодно до дна высосут.
   Кстати, о сне.  Именно  тогда  Олле  обосновал  принятую  ныне  единицу
интенсивности сна - сурок. Он показал, что сурок  не  зависит  от  времени
сна,  а  характеризует  его  качество.  Что  один  сурок  -  это  максимум
возможного и больше быть не может. Так он, Олле, может задавить  сурка  за
четыре часа, Нури с этим справляется за шесть  часов,  а  льву  Варсонофию
мало и восемнадцати...
   Хищница избегала появляться на глаза,  оберегая  себя  от  постороннего
вторжения. Логово уже не казалось ей безопасным рядом с чужим  становищем,
и только детеныши побуждали ее  возвращаться.  Ночами  она  часто  бродила
неподалеку. Олле ощущал  ее  биополе,  и  трудно  было  удерживать  ее  на
расстоянии. Ломку же инстинктов он считал недопустимой и  неэтичной.  Конь
нервничал, плохо понимая действия  хозяина,  сам  Олле  спал  вполглаза  и
изрядно отощал.
   - И так до того дня, пока Гром, поев из корыта, больше  не  вернулся  в
грот, - рассказывал потом Олле. - Грудной период кончился. Святые  дриады!
Я свернул свое барахло, и мы ушли, не попрощавшись. Отшельник принял нас с
радостью, но на второй  день  стал  скучным:  все  пригодное  для  жевания
жевалось, для разрывания - разрывалось. И тогда я построил шалаш на берегу
озера под древней акацией.
   Олле сразу стало гораздо легче. Щенок рос на приволье, как князь Гвидон
в бочке. Любил гонять по берегу коня, хватал его за хвост и гриву,  а  так
как еще не умел соразмерять в игре силы, то иногда кусался  больно.  Тогда
конь брал его зубами за шкурку и бросал в воду. Из глубины тут же возникал
замшелый Геннадий, жутко щелкал челюстями. Подвывая и захлебываясь,  щенок
выбирался на берег, бежал к Олле, жаловался на коня и  крокодила  и  бывал
утешен котелком молока с ржаными сухарями.
   - Гр-ром, - кричал с акации Ворон. - Дай сухаррь!
   Генетические изменения первые три месяца были слабо выражены, разве что
небывалый аппетит да темпы роста,  коим  дивились  и  Олле,  и  Отшельник,
частый гость в шалаше. К этому времени Гром имел размеры взрослого дога  и
продолжал расти. А потом как-то сразу живот его впал, и  он  вроде  как  в
одночасье обволосател,  покрывшись  черной,  в  завитках,  шерстью.  Щенок
превратился в пса-подростка. Теперь он больше времени проводил  в  игре  с
Олле. Он забирался в чащу, где мягкий мох делал неслышными шаги,  а  кусты
давали укрытие, и ждал, чтобы Олле - Старший - нашел его. Старший находил.
По сопению, слышному, когда пес старался затаить дыхание, по блеску  глаз,
которые следили из черноты, по дрожанию листвы, ибо хвост, хоть откуси, не
мог не шевелиться.
   Потом прятался Старший, и пес  скачками  метался  по  лесу,  путаясь  в
следах. Вот он, был след - и нет его. Исчез. Совсем. Гром взлаивал,  а  из
чащи, уже незнакомой и грозной, кто-то тихо  крался  к  нему.  А  тут  еще
паутина налипала на ноздри,  и  жужжал,  крутился  возле  уха  шершень,  и
хватали за бока  колючки.  Жутко  в  лесу  без  Старшего.  Но  вот  сверху
доносится его смех - и над головой пролетает, держась за лиану, Олле.  Пес
запоминает урок: нюхай не только землю, нюхай воздух. И хотя шарахаются от
него, уступают дорогу все встречные,  чуя  всосанный  с  молоком  тигриный
запах, но еще не скоро Гром станет хозяином в саванне и джунглях.
   В саванне, куда ушли они вдвоем, оставив коня на попечение  Отшельника,
было жарко. К тому же Олле бежал, презрев расстояния, и  исчезал  порой  в
знойном мареве, и приходилось его  догонять,  высунув  шершавый  от  жажды
язык.
   Старший не знает усталости, он самый выносливый...
   Окольцовывая в саванне страусов, Олле надевал  на  левую  руку  десяток
звенящих браслетов, велел псу лежать и смотреть.  Старший  движется  малым
ходом  в  открытую,  а  страусы  спокойно  поглядывают  на  него  свысока,
ковыряясь в песке... Ход кольцевания Олле комментиро