тановой шутке, понимая, что никто из нас не  даст
повода быть укушенным. Потом каждый занялся своим  делом:  программу  надо
было выполнять, и не родилось еще во вселенной зверя, который  помешал  бы
нам это сделать. Короче, мы стали работать как положено и  заставили  себя
не то чтобы не замечать, но не обращать внимания на этих зверюг, которые в
общем-то оказались безвредными. Они попадались  нам  в  самых  неожиданных
местах, кричали, но работать не мешали.
   А дел было много, как и в  любой  экспедиции.  Пробное  бурение,  отбор
образцов пород, семян, вод и растений, фотоохота за зверьем и насекомыми -
это еще не  самое  сложное.  Вася  Рамодин  выслеживал  хищников  и  силой
внушения вынуждал отдавать недоеденную добычу: мы хотели привезти на Землю
шкуры для чучел, но не убивать же нам было местных жителей...
   Периодически кто-нибудь из нас по очереди отвозил  все  это  на  катер,
чтобы не очень накапливать  в  лагере.  И  тогда  приходилось  выслушивать
громкие жалобы Льва Матюшина  на  общую  несправедливость.  Все,  дескать,
заняты делом, один он сидит у катера как привязанный, хотя  ни  в  чем  не
провинился и тоже хочет. В конце концов капитан сжалился над ним и посадил
дежурить меня.
   Я не скучал. Катер - это  он  только  так  называется,  а  вообще,  это
корабль для межпланетных перелетов,  вполне  внушительный  и  солидный,  с
точки зрения того,  кто  не  видел  звездолета.  С  утра  я  делал  обход,
передавал на звездолет материалы предварительных  анализов,  мы  с  Тишкой
завтракали, я консервировал в жидком азоте шкурки, чтобы сохранить  клетки
для будущих генетических реставраций. После  обеда  мы  вдвоем  гуляли  по
окрестностям.
   Тишка была ничейная корабельная собака. Ничейная  -  совсем  не  значит
нелюбимая. Мы любили ее, маленькую, в космах, веселую и ласковую со всеми.
Тишка была  не  из  тех  собак,  что  очертя  голову  бросаются  навстречу
опасности. Почуяв угрозу, она сначала  убегала,  а  потом  раздумывала,  а
стоило ли бежать. И всегда приходила  к  выводу:  бежать  стоило.  Чувство
опасности у нее было развито необыкновенно, и  она  очень  дорожила  своей
шкуркой. Я это написал потому, что мы в экипаже как-то  долго  спорили:  а
можно  ли  собственную  шкуру  считать  имуществом?  Мнения,  как  всегда,
разделились фифти-фифти. Но тут пришел капитан и сказал:
   -  Каждый  может  подарить  свое  имущество  другому   лицу.   Подарить
собственную шкуру нельзя. Следовательно, шкура неотчуждаема и с  личностью
нераздельна. Отсюда  шкура  не  есть  имущество.  Сберегая  шкурку,  Тишка
бережет себя. Для нас! И за то ей спасибо.
   Мы привычно  подивились  капитановой  мудрости  и  заспорили  о  чем-то
другом, а о чем, я не помню.
   Если  быть  справедливым,  трусила  Тишка  только  когда  оставалась  в
одиночестве.  При  нас  это  была  смелая,   во   всяком   случае   весьма
громкоголосая собака, всем своим поведением доказывающая, что  на  миру  и
смерть красна. Каждая собака не прочь при хозяине смелость показать.
   Когда мы гуляли, она активно  интересовалась  мелким  местным  зверьем,
оставшимся под куполом защитного поля.  Это  были  в  основном  голова  да
крылья  -  увимчики  без  присосок,  соскачиллы  бедрастые  и  впечатленцы
пустотелые,  способные  не  одно  киломгновение  просидеть  в   созерцании
какого-нибудь невзрачного цветка. Я уже говорил, что  планета  была  густо
населена, а к тому времени человечество уже понимало, что население  важно
само по себе независимо от того, обладает оно с нашей точки зрения разумом
или нет. На мой взгляд, у Тишки это понятие - уважение к живущему  -  было
врожденным. Во всяком случае, на Цедне она  никого  не  кусала,  а  так...
баловалась. То облает, то усядется на чью-нибудь временно пустующую  нору,
благо густоты неимоверной штаны ее были непрокусимы и  со  стороны  хвоста
она за себя не  опасалась.  Сядет  и  не  пускает  в  нору  взволнованного
хозяина.  Подозреваю,  Тишка   старалась   для   меня,   чтобы   я   успел
сфотографировать зверушку. Тишка, как и  все  мы,  после  полетных  будней
радовалась возможности бегать по траве. А уж  радоваться  она  умела  всем
телом, от носа до хвоста, и по любому подходящему поводу. Естественно,  не
сильнее Льва Матюшина  в  том  случае,  когда  капитан  освободил  его  от
обязанностей  вахтера.  Лев  после  этого  мог  заняться   своей   любимой
статистикой, дабы,  как  он  говорил,  не  забыть,  чем  критерий  Пирсона
отличается от критерия Колмогорова.
   Мы с  Тишкой  наслаждались  тишиной  и  безлюдьем.  Свиноподобные,  что
бродили возле базы, больше не кричали, и Тишка без боязни подбегала к  ним
в те редкие моменты, когда мы оставались без  силовой  защиты.  Но  вскоре
настало время сборов в обратную дорогу. Наш дисколет делал по два груженых
рейса в день, курсируя между лагерем и катером. Мое дело было снять защиту
на время разгрузки, а потом мы  с  Васей,  как  самые  жадные  до  работы,
компактно укладывали образцы в ящики и размещали их  в  грузовых  отсеках.
Механики демонтировали оборудование, картограф и планетолог последний  раз
прокручивали пленки, капитан, как положено, поспевал всюду.
   Мы  спешили,  ибо  приближался   момент   старта   нашего   звездолета,
рассчитанный  корабельным  навигатором,  который  и   Цедны-то,   бедняга,
посмотреть не успел. Это только кажется,  что  звездолет  может  лететь  в
любое время, когда капитану угодно будет. Такая махина, снявшись с орбиты,
всегда  летит  только   по   прямой   (разумеется,   с   учетом   кривизны
пространства), и всякие маневры исключаются. А так как наша родная  звезда
Солнце тоже движется вместе с планетами, то курс звездолета рассчитывается
с опережением. Там, куда сейчас нацелен наш звездолет, ни Солнца, ни Земли
еще нет. Они в эту точку подоспеют как раз к моменту нашего прилета. Стоит
опоздать со стартом,  и  снова  придется  навигатору  вести  многомесячные
дискуссии с корабельным компьютером. Это я говорю для  тех,  кто  случайно
подзабыл школьные основы космонавигации.
   Все имеет свой конец, даже, говорят. Вселенная, хотя я лично в  это  не
верю, как не верю в ее начало. Природа логична,  и  смешно  настаивать  на
том, что Вселенная возникла в результате взрыва протояйца, в котором якобы
было упаковано все вещество всех галактик.  И  расширяется  сейчас,  чтобы
потом снова ужаться до  яйца.  Конечность  Вселенной,  во  времени  или  в
пространстве, извините, даже в моей голове не укладывается...
   Так о чем это я? Ах да, об отдыхе. Настал день, когда  капитан  об®явил
давно заслуженный нами выходной.
   Вечером, помню, собрались мы в кают-компании. Я вывел муляжного мужика,
усадил на стул лицом к спинке, обклеил датчиками шею, уголки глаз,  виски,
подключил энцефалограф и вставил куда следует кассету с записями  биотоков
мозга кого-то из членов экипажа. Кассету я  достал  наугад  и  ввинтил  не
глядя. Потом подошел  Лев  Матюшин  и,  садистски  хэкнув,  ударил  мужика
кулаком по темечку. Мужик ткнулся лицом в спинку  стула,  приняв  наиболее
удобную для операции позу, а Лев взглянул на экран энцефалографа и  увидел
знакомый всплеск.
   - Никак я сам себе по мозгам  дал,  а?  -  сказал  он,  ни  к  кому  не
обращаясь.
   Точно, муляжному мужику в этот раз досталась Левина кассета.  Случайно,
конечно, как и в прошлый раз... Я уже говорил  как-то,  что  мое  хобби  -
операции на мозге. И я всегда вожу с собой  муляжного  парня,  на  котором
можно имитировать любые повреждения любого органа. Очень, знаете,  удобно.
А был случай, когда этот муляж добрую службу всему человечеству  сослужил.
Но об этом в другой раз...  Ну,  вожусь-это  я  с  инструментами,  сдвинул
скальп с помощью скальпеля,  обнажил  черепную  кость,  короче,  занимаюсь
любимым делом. А капитан впечатленца  пустотелого  рассматривает,  который
улегся возле  горшка  с  засохшим  кактусом.  Сам  впечатленец  маленький,
поменьше кошки будет, а глаз у него на стебле большой, и  он  этак  им  на
кактус воззрился,  а  сам  когтем  землю  вокруг  рыхлит.  Взрыхлил,  лапу
поливочную вытянул и зафыркал из нее мелким дождичком. Я десятки  раз  все
это видел, но вздрогнул, когда из кактуса  цветок  полез.  Капитан  тронул
впечатленца пальцем, а тот вытащил из нутра  стебель  с  запасным  глазом,
уставился на капитана и помаргивает изредка.
   - Меня никто не поливал, - задумчиво сказал капитан. - Но когда он  так
смотрит, мне тоже, гм, распуститься охота.
   Капитан первым понял, что впечатленцы пустотелые - телепаты. Интуитивно
понял. Уже на Земле  было  установлено,  что  это  особый  вид  телепатии,
избирательно действующий только на растения. Впечатленец проникает в  душу
цветка, и она раскрывается ему навстречу. Если  бы  не  моя  врожденная  и
широко известная скромность, то мог бы заметить, что к акклиматизации этих
животненьких на Земле и я руку приложил. На корабле я отвечал не только за
здоровье членов экипажа, но и за корабельную  оранжерею.  А  мы  везли  на
Землю в числе прочих и десяток  впечатленцев.  И  хоть  Вася  предупреждал
меня, что мы можем остаться без огурцов (особенно любит он иногда по утрам
малосольные), я под свою ответственность поселил впечатленцев в оранжерее.
И что? А то, что на обратном пути мы  отказались  от  анабиоза,  чтобы  не
проспать ту редкостную еду, которая начала вызревать в нашей оранжерее.  И
притом в  огромных  количествах.  Впечатленцы  все  делали  сами:  пололи,
удобряли, поливали...
   Нет, много я повидал диковин, больших и маленьких,  на  голограммах,  в
чучелах и живьем, но  впечатленцы  до  сих  пор  поражают  меня.  Мы  были
потрясены, узнав, что у них нет  желудка  и  вообще  всего  того,  что  мы
называем ливером. Но зато невероятно развитая нервная  система.  И  именно
это натолкнуло меня на  мысль,  которая  впоследствии  подтвердилась,  что
питаются они пищей духовной,  чистым  созерцанием  красоты.  Так  сказать,
хорошими впечатлениями, за что и название свое получили...
   Ну так вот,  каждый,  значит,  занимается  своим  делом.  Вася,  знаток
телекинеза, сам с собой за двоих в пинг-понг играет,  Лев  Матюшин  читает
справочник  гиппопотамовода-любителя  и  хихикает  в  наиболее  скабрезных
местах, картограф рисует портрет три на четыре метра, а я удаляю из  мозга
осколки  черепной  кости.  Капитану   же   все   неймется:   налюбовавшись
впечатлением, он уставился на портрет.
   - Любимая девушка, твердокопченую колбасу в руках держащая. Так  я  это
назвал, - застенчиво об®яснил картограф. И добавил:  -  По  памяти  рисую.
Генетической.
   - Сильная вещь, - одобрил капитан. - Ярко и в то же  время  ненавязчиво
уловлена связь между едой и красотой. Кстати, о красоте:  ты  куда  собаку
дел? - Это он уже у меня спросил.
   Я к тому времени срастил осколки, залил мозг биораствором и приладил на
череп заплатку. Думаю, посажу скальп  на  место,  заклею  раневые  края  и
проверю реакцию.  Вроде  все  правильно  сделал,  а  мужик  сильно  косит.
Отвлекаться мне во время операции нельзя, и я по-уставному не  задумываясь
ответил:
   - Куда б я ее дел? Не девал я ее.
   - Я спрашиваю, где Тишка?
   Тут только до меня дошло, что капитан спрашивает, где  Тишка.  Где  она
может быть? Ну сидит, как обычно, в кресле, чтобы ее мог видеть  каждый  и
она видела всех нас. Каждая собака любит, чтобы на нее смотрели... Увы,  в
кресле ее не было. В результате судорожного аврала,  возникшего  стихийно,
было установлено, что Тишки нет ни  на  катере,  ни  в  его  окрестностях.
Ничего себе сюрпризик!
   Когда мы отдышались от беготни и криков, капитан никого не упрекнул.
   - Собаки нет, - констатировал он. - А с  орбиты  мы  должны  стартовать
через три оборота. Значит, Цедну мы должны покинуть завтра в это же время,
чтобы за оставшиеся два оборота подготовиться к  старту.  Спрашиваю  всех:
что будем делать?
   Наш капитан не терпел совещаний, а равно заседаний и планерок,  называя
эти мероприятия толчением воды в ступе. И если он сказал "спрашиваю всех",
то, значит, положение было из ряда вон. Надо было что-то делать.
   Тут я поступил так, как поступил бы каждый член нашего экипажа.  Сделал
шаг вперед и сказал:
   - Капитан, это я проворонил Тишку. И если мы все улетим, то  она  может
плохо о нас подумать. Но и оставаться всем не  имеет  смысла.  Останусь  я
один. И если Тишка пока еще не  с®едена,  я  найду  ее.  Цедна  -  хорошая
планета, ее так и так будут осваивать. Мы с Тишкой здесь подождем.
   Я видел, как потупился Лев  Матюшин,  конечно,  потому,  что  не  успел
шагнуть раньше меня. Я видел, как дернулся кадык у Васи Рамодина, - это он
гордился мной. А капитан долго  смотрел  на  меня  в  упор,  потом  затряс
головой и сказал:
   - Да, непросто командовать такими людьми. Нет, непросто. - Он замолчал,
и в тишине было слышно, как сучит ногами муляжный мужик, видно,  я  что-то
напутал с двигательными центрами. Капитан выключил мужика и добавил  ни  к
селу ни к городу: - Что пеньком об сову, что совой о пенек...
   И он закрыл совещание, не сообщив о своем решении.
   Назавтра мы  не  улетели.  Капитан  поговорил  со  звездолетом  и  счел
достаточным и одного оборота на орбите для удовлетворительной подготовки к
старту.  Мы  рыскали  по  окрестностям,   далеко   обходя   свиноподобных,
заглядывали в колдобины, кричали у каждой заросли - и все напрасно.  Потом
я по привычке заглянул в виварий и увидел на экранчике, что светлый  фефел
об®елся груш. Пришлось ставить ему клизму,  -  это  нетрудно,  когда  весь
экипаж в сборе. Тут кто-то вспомнил, что последним видел Тишку все-таки я,
и меня попросили поделиться.
   - Все, - говорю, - было как обычно. Когда я позавчера  утром  умывался,
Тишка обрычала меня за то, что  я  долго  копаюсь.  Потом  мы  с  ней  ели
приварок - утром считаю горячее необходимым, - и я рассказывал  ей,  какая
она у нас красивая, похожая  на  сфинкса,  когда  сидит,  сложив  лапы,  и
смотрит перед собой.  Что  она  имеет  блестящие  глаза  и  холодный  нос,
окруженный белым подшерстком, а из черных точек топорщатся усинки...
   - Усинки, - вздохнул в этом месте Вася.
   - ...Что на нее нужно любоваться, так как шерсть ее желтенькая на  пузе
переходит в коричневую на боках и почти черную на  спине.  И  пусть  ходит
Тишка всегда лохматой, тот, кто хоть  раз  увидел  ее,  тот  остаток  дней
проживет в радости, и ему будут все завидовать, потому что он видел  самую
красивую из собак. Тишка поощрительно подскуливала в самых теплых  местах,
не догадываясь, что я нарочно преувеличивал ее достоинства.
   - Ничего ты не преувеличивал, - прервал меня капитан.  -  Она  такая  и
была.
   - Капитан! Она и есть. И будет!!! - Вася трахнул себя кулаком в  грудь,
и мы долго прислушивались, как гаснет в ближнем лесу эмоциональное эхо.
   Э, что там говорить! Закончили мы погрузку, увязку и утряску, не  глядя
друг на друга. В должный момент заняли места по вахтенному  расписанию;  и
капитан включил Маком.
   - Начнем штатную проверку систем, - сказал он нарочито буднично.
   - По какому поводу? -  спросил  Маком  ребячьим  своим  голосом.  В  те
времена все корабельные мозги  имели  детские  голоса,  говорят,  с  целью
предотвращения развития комплекса неполноценности.  Это  у  космонавтов-то
комплекс!
   -  По  поводу  предстоящего  старта.  -  Капитан   был   печален,   как
недоглаженный кот.
   - А вот и нет, - говорит Маком. - А вот и не полетим!
   Мы все замерли. Если бы наш капитан, не  к  ночи  будь  сказано,  вдруг
запел арию мадам Баттерфляй из одноименной, между прочим, оперы, мы бы так
не  удивились.  Малый  корабельный  мозг  -  не  более  чем  навигационный
компьютер.
   И вот поди ж ты! А капитан вроде и не заметил нарушения устава.
   - Это в связи с чем не полетим?
   - Одного едока в экипаже не хватает, - говорит Маком.
   - Это ты Тишку имеешь в виду?
   - Хотя бы, а что?
   Капитан убрал  с  клавиш  руки,  прикрыл  глаза.  На  виске  его  мелко
пульсировала жилка.
   Тут я должен сказать, что каждый из нас мог позволить себе скорбеть  по
Тишке. И скорбел! Но капитан думал сразу о всех нас, скорбящих,  и  держал
себя в руках. Преодолев минутную слабость, наш капитан выключил  компьютер
и взял управление на себя.
   Предстартовый порядок известен, и в нем главное - это забор  воздуха  в
резервуары и сжатие его. При старте с обитаемых планет  двигатели  сначала
работают на сжатом воздухе, и уже потом,  на  высоте  десятка  километров,
начинается подача горючего. Это для того, Чтобы не обжечь планету.
   Сидим мы, значит, слушаем, как воют компрессоры, и смотрим на пустующее
Тишкино кресло: в нем при взлете образовывалась противоперегрузочная  ямка
точно  по  Тишкиной  фигуре.  А  капитан  угрюмо  разглядывает  на  пульте
эргономическую фигуру в виде красного кукиша, и тот  кукиш  означает,  что
стартовый комплекс заблокирован, так как трап - он же  крышка  люка  -  не
поднят.
   И вот пошли оставшиеся до старта секунды, смолкли компрессоры,  капитан
навесил над пультом указательный палец, и тут мы вдруг услышали  усиленное
динамиками Тишкино тявканье.
   - Капитан! - всхлипнул кто-то из нас,  и  палец  опустился  на  клавишу
кругового обзора. Вспыхнули экраны. От ближних кустов к нам неслась  никем
не  с®еденная  Тишка,  и  встречный  ветер  сдувал  в  сторону  ее   рыжие
бакенбарды. Тишка вспрыгнула  на  поднимающийся  трап,  сопя  и  взлаивая,
взбежала в рубку по винтовой лестнице и с маху кинулась в свою ямку.
   Мы стартовали!
   Подобной суматохи я за  всю  свою  летно-космическую  жизнь  не  видел.
Каждый спешил, как голый купаться, ибо по времени на звездолет мы  прибыли
впритирку. Мы кинулись по местам, едва в ангаре  уравновесилось  давление.
Только я на секунду задержался, чтобы прижать Тишку сверху пневмоподушкой,
чтобы она не выскочила из ямки:  помещать  ее  в  компенсан  уже  не  было
времени. Буквально на ходу я всадил Тишке под шкурку  укол  снотворного  и
еще успел улечься в свою противоперегрузочную ванну,  в  упруго-податливый
гранулированный кисель компенсана.
   Ускорение в пять "же" действует ошеломляюще,  и  я  только  помню,  как
ритмически сдавливал мое тело компенсан, помогая сердцу гнать  по  сосудам
тяжелую кровь. Казалось, что перегрузка  никогда  не  кончится.  Магнитное
поле ворочало нас в компенсане без малого шесть часов, и это был максимум,
который мог выдержать самый слабый из нас. Обычно стартовое  ускорение  не
превышает двух "же", но мы расплачивались за задержку на Цедне...  Наконец
смолкли двигатели, и наступила блаженная невесомость. Мы достигли скорости
тысяча километров в секунду, и этого было достаточно для того, чтобы  уйти
в предпространство в  любой  удобный  для  нас  момент.  Мы  теперь  могли
отдохнуть в инерционном полете.  Капитан  выплыл  из  ванны,  стряхивая  с
костюма намагниченные  гранулы  компенсана,  и  сел  за  пульт.  Предстоял
сложный маневр по выбросу в пространство буера,  в  качестве  которого  мы
использовали многотонный бак с  запасами  воды.  Наконец  бак  удалился  и
натянулись тросы, связывающие его с кораблем.  Капитан  включил  ненадолго
боковые двигатели, и мы стали медленно вращаться вокруг  буера.  Появилась
тяжесть в одну десятую земной, мы стали различать, где верх,  где  низ,  я
вылез из ванны и бросился на катер посмотреть,  что  делается  в  виварии.
Светлый фефел лежал хлебалом на полу, обрамленный редкими усами,  овальный
экранчик у него под ноздрями едва светился, непонятное изображение на  нем
мерцало и расплывалось. Чувствовалось, что пятикратная сила тяжести  плохо
повлияла на скотинку.
   - Ничего, оклемается. - Рядом возник Вася и дал  фефелу  пить.  Вася  в
свободное от ремонтов время помогал мне в уходе за животными и растениями.
Они его любили.
   Тишка спала в своей ямке и даже похрапывала. Судя по ее цветущему виду,
ускорение она перенесла отлично. Мы разбудили ее.
   В оранжерее дел оказалось не на один день: