он
был главным жрецом, но потом вошел в тело и кушал ну никак не больше Васи,
специализируясь в основном на холодце из хрящевых сучьев говяжьего дерева.
А бараньи дрожжи ему и не показывай, осерчать может. Такой вот зверь.
   Карчикалой нас всех любил, но более всего капитана. Когда  капитана  не
было, карчикалоем пользовался Вася. Он смотрел на него,  а  карчикалой  на
Васю, при этом колючки на его загривке приглаживались.  Карчикалой  сильно
переживал, когда капитан уходил без него. Он хотел сопровождать и мечтал в
случае чего помочь.
   Но мы нашли ему занятие в лагере - присматривать за животными. Капитану
достаточно было дважды обойти вольеру, и карчикалой все понял,  дальше  он
дежурил сам неотлучно. Страхолюдина, а до чего интеллектуальный зверь.  По
мне, все звери  красивы.  Недаром  боги  не  чурались  принимать  животную
внешность. К примеру, Зевс. Европу-то он похитил, находясь в обличье быка.
И женщины... скажем, Леда и Лебедь.


   Примерно через неделю собрались мы в кают-компании  за  двумя  длинными
столами. Назрела необходимость отметить  отдельные  дни  рождения,  мы  их
обычно группируем по три-четыре зараз. Были теплые  слова,  были  подарки.
Космофизику, например, вручили  бритву,  неплохой  подарок  для  человека,
который с раннего детства ни разу не брился.  Лев,  аккомпанируя  себе  на
гитаре, спел ряд песен, по поводу чего деликатный Вася сказал, что вполне,
вполне, во всяком случае звучит громко.
   Когда было достаточно выпито и  закусано,  капитан  попросил  тишины  и
подал на большой экран материалы, собранные летягами.
   Наблюдалась картина из  Васи,  неумело  раскрашенного  зверя,  озера  и
прибрежных деталей пейзажа. Это статика. А в динамике Вася,  находясь  под
углом в сорок градусов,  обеими  руками  удерживал  за  хвост  упомянутого
зверя, желающего, надо полагать, сигануть в озеро.  Зверь  оглядывался  на
Васю, не по-доброму скалился и ревел грубым голосом.
   - Вот, - говорил Вася. - Держу и не пущу. И не допущу!
   Вася у нас ухватистый, хвост был прочен, а зверь могуч. Натужившись, он
скользом добуксировал Васю  до  воды,  опустил  в  нее  морду,  напился  и
повернул назад к зарослям. Только тут Вася выпустил  чужой  хвост.  Летяга
как-то изловчилась показать Васин фас, и на нем читалось: "Как  же  это  я
так сбузнел, а?" Наморщив чело, Вася рассматривал оставленные им на  песке
две глубокие борозды.
   События  на  экране  между  тем  развивались  совсем  невесело.  Летяга
показала, как с обрыва бросились в озеро  никем  не  пуганные  звери.  Они
ныряли и не выныривали.
   - На массовый заплыв непохоже, - сказал остроумный Лев.
   Я не стал досматривать остальное, отодвинул  столовый  прибор  и  пошел
собирать акваланг.  Мне  не  хотелось  возиться  с  баллонами,  тащить  на
заправку, подключать их к компрессору. Я достал из ящика дыхательный  блок
и убедился, что жаберные цилиндры покрыты  пылью  еще,  наверное,  земного
происхождения. Пришлось отсасывать пыль. Потом я отнес жабры в  вольеру  и
бросил их в бассейн. Твашенька  со  своим  сухарем  оскалился  с  наружной
стороны заграждения. Бугорчатый  арнольд  снял  с  уса  нечто  похожее  на
большого шмеля и, держа его в лапе возле уха, уставился на  меня.  Отдыхая
душой в этой компании, я думал о  предстоящем  погружении  в  озеро.  Кто,
кроме меня, корабельного биолога, мог разобраться в  ситуации?  Я  не  был
сторонником  теории  группового  суицида,  хотя  примеры  тому  на   Земле
известны: самоубийства китов, массовая гибель леммингов в водах  тундровых
рек. Во-первых, группового не было, звери бросались в воду по одному, и  к
тому же разновидные звери. Хотя их было в районе озера великое  множество,
о  перенаселении  говорить   не   приходилось.   Следовательно,   причиной
самоубийств была отнюдь не забота о поддержании экологического равновесия.
И самое главное, на что пока никто не обратил внимания, в озере не  только
тонули, в нем еще и купались, и я сам  видел,  как  на  берег  выходили  и
обсыхали на пляже многие четвероногие.
   Жабры, похоже, заработали  -  из  загубника  пошли  крупные  пузыри.  Я
вернулся на катер, переключил на себя одну летягу,  взял  маску  и  ласты,
вывел на дисплей сообщение, что так, мол, и так, пошел нырять, а в  случае
чего на Землю мое туловище везти не надо, закопайте в Афсати.
   Пологое дно озера быстро спускалось от берега. Я плыл параллельно  ему,
раздвигая  дрожащие  водоросли,   разглядывая   пестрых   моллюсков,   рыб
непривычных  форм  и  резвящихся  стремительных  ластоногих.  Я   неспешно
погружался, ожидая увидеть чуть ли не кладбище непогребенных зверей, уж во
всяком случае - обглоданные обитателями озера кости. Но скелетов не  было,
вообще не было ничего такого, что вызывало бы нервный озноб, только  белый
туман клубился у самого дна.
   В тумане бродили разные звери, иногда выглядывая поверх белой пелены. И
непохоже было, что  им  нечем  дышать  или  что  их  беспокоит  отсутствие
атмосферы.
   Ничтоже сумняшеся я нырнул в  этот  туман:  опрометчивый  поступок.  Но
разве я мог предполагать, что  это  отразится  на  мне  самым  неожиданным
образом, вплоть до искажения внешности. Тени зверей то резко  очерчивались
по  мере  приближения,  то  расплывались  в  тумане,  теряя  очертания.  Я
подплывал вплотную, заглядывал  в  звериные  глаза,  трогал  носы  и  усы.
Никакой реакции, меня не замечали. Я провел рукой по  чьему-то  ребристому
боку. Зверь не повернул головы, то  ли  тот  самый  зверь,  которого  Вася
держал за  хвост,  то  ли  на  него  похожий.  Я  лег  на  дно,  но  кроме
неразличимых сверху мелких зверушек, почти плавающих в тумане,  ничего  не
обнаружил. Я порадовался за Васю. Выясним мы тут, в чем, собственно,  дело
или нет, главное, что звери  живы,  просто  они  перешли  в  другую  среду
обитания. Для них, видимо, не менее естественную, чем суша.
   Что-то мне стало трудно дышать. Действительно, жаберные щели осветились
красным - признак загрязнения. Поднявшись выше, в светлые воды, я  увидел,
как из тумана в сторону берега  выходили  большие  и  маленькие  животные,
медленно одолевая под®ем. Я всплыл и заметил  в  стороне  овальный  баллон
летяги, оба ее глаза растерянно вращались. Потом я попал в поле ее зрения,
и летяга зависла надо мной.  Рядом  показался  из  воды  некто  рогатый  и
зубастый, явно  хищник,  он  со  свистом  втянул  воздух  и  засопел,  как
Пенелопа, в  пятый  раз  распускающая  безобразно  связанный  ковер.  Меня
передернуло, и летяга наверняка зафиксировала  мой  зряшный  неоправданный
испуг. Выходя на берег, я услышал тревожный крик карчикалоя и, едва стянув
амуницию, кинулся к лагерю,  обегая  почему-то  встречных  хищников,  хотя
раньше всегда двигался по прямой и они уступали мне дорогу.
   Карчикалой метался вокруг  ограждения,  а  в  бассейне  недвижим  лежал
твашенька. Раздумывать было некогда, я вытащил  твашеньку,  он  не  дышал,
перекинул его через плечо и опять бегом к озеру. Может быть,  жизнь  здесь
подчиняется неким циклическим законам - месяц здесь, месяц там?  Может,  я
еще успею! Карчикалой бежал впереди, разгоняя  по  пути  зверье.  От  него
шарахались, только пятки и хвосты мелькали.
   Я не мог бросить твашеньку вблизи берега, надо  было  доплыть  до  зоны
белого тумана, а это метрах в пятидесяти,  и  затопить  его  там.  Я  плыл
спиной вперед, буксируя зверя за собой, а он тяжелехонек - я только  потом
вспомнил, что обе сумки у него были полны продуктов,  -  и  никак  мне  не
помогал, вроде совсем неживой. Когда я выбрался обратно на берег,  у  меня
разболелся седалищный нерв, захотелось лечь  на  канапе  и  принять  сеанс
иглотерапии  в  район  поясницы  с  выходом  на  копчик.  Но  меня   гнало
беспокойство за оставшихся в вольере зверей.
   С трудом взобравшись по трапу, я возник в дверях кают-компании. Сначала
на  меня  не  обратили  внимания;  все,  одобрительно  гудя,  смотрели  на
громадный поднос, на котором покоились две  жареные  индейки.  Поднос  без
натуги держал наш повар и ждал похвалы. Сквозь восторги  прорезался  голос
космофизика:
   - Ноги именинникам!
   - Ну молодец, Ламель! - сказал капитан. - Ну мастер!
   - А пупки Васе! - закричал Лев. - Оба!
   Хромированная физиономия Ламеля сияла, он покачивался с пяток на носки,
демонстрируя великолепную работу вестибулярного блока. Железный, а  любит,
чтобы хвалили, чего тогда от Васи требовать. Об®ективно  говоря,  повар  -
молодец, но меня от вида индейки вдруг замутило. Подумалось:  и  чего  это
они все едят и едят, и в основном мясное,  хотя  в  оранжерее  и  ягод,  и
фруктов, и овощей невпрожор? Зря, что ли, впечатленцы суетятся!
   И вдруг настала тишина. Все воззрились на меня. Лев прожевал  лангет  и
надрывно спросил:
   - Ты зачем это сделал?
   - Он не нарочно, - после паузы сказал капитан.
   - А я раньше думал, что хуже уже не будет! - сказал Вася.
   - О чем это вы? Вы что, рехнулись? Там твашенька  чуть  в  бассейне  не
утоп, я его в озеро пустил. Надо всех отпустить...  Что-то  меня  мутит...
Пойду  в  лабораторию,  лягу.  Туману  наглотался.  В   озере   жабры   не
применять...
   Я отклонил протянутые руки, сам дошел до лаборатории, сам взял из  вены
кровь, поставил пробирку в анализатор, вложил в гнездо емкость с  туманной
водой, включил автомат на синтез вакцины и стал умываться. Словно во  сне,
я видел, что из зеркала на меня смотрит странный тип без шевелюры,  бровей
и ресниц. Я тоже посмотрел на него без интереса и, не помню  как,  лег  на
кушетку и отключился. Последняя мысль была: а череп у него отличной формы.
Естественная реакция нейрохирурга-любителя.
   Много дней провалялся я в постели  в  полудремотном-полубессознательном
состоянии.  Иногда  просматривались  знакомые  озабоченные  лица,   кто-то
переворачивал меня, кто-то колол в ягодицу. И голоса, обрывки фраз:
   - ...Соки ничего, а как бульон - сразу назад.
   - ...Это ж натурально какой-то коктейль из ферментов и гормонов. Тут  и
памятник облысеет...
   - ...Заправь капельницу... Принеси судно...
   - ...Заметил? В ушах уже растет!
   - ...Сколько раз повторять: смазывай наконечник!
   Не знаю, о чем в других  местах  говорят  грубые  мужики,  выхаживающие
своего приболевшего товарища, мои говорили так, и я не хочу из песни слова
выбрасывать. Скажу: для меня они элегию Масне не исполняли. За  что  я  им
признателен.
   И хороший уход, и вакцина плохо излечивали мой отравленный организм, но
я, когда не спал, мог уже связно рассуждать. Мозгом. И  явилась  мысль:  в
этом белом тумане с животными  что-то  происходило  -  очень  оригинальная
мысль! Они зачем-то там околачивались, дыша через  мелкодырчатую  шкуру  с
подложкой  мембранного  типа.  Вроде  как  я  дышал  с  помощью  жаберного
аппарата. Ну а зачем? Им что, на суше хуже? И шерсть терялась.  На  мне-то
вся  вылезла.  Правда,  сейчас,  если  верить  зеркалу,  на  голове  вроде
заколосился какой-то цыплячий  пух.  Но  это  ж  не  то!  Была,  ох,  была
брюнетная шевелюра. И даже без залысин. Где она?  И  что  удивительно,  не
могу смотреть на мясное. И вообще, вот сейчас дожую яблоко - и спать...
   Эта нудьга тянулась  бы  до  сих  пор,  когда  б  не  капитан.  Презрев
медицинские каноны, он напоил меня горячей малиной и  хотел  влить  стакан
водки. Смешно, влить силком. Я сдержанно улыбнулся -  я  всегда  сдержанно
улыбаюсь - и выпил без принуждения и кряка. Результат: ночью я дико потел,
а на следующий день Лев, чеша тот самый затылок, который я ему заштопал на
Эколе, и сказав: "Ты смотри, а  ведь  оклемался!"  -  вывел  меня  наружу.
Голова кружилась, и я присел на  трапе.  Вольеру  уже  убрали,  карчикалой
бегал внутри защитного купола, чутко улавливая его невидимую  границу.  Он
укоризненно позванивал, ибо капитан улетел по делам, а его, сердешного, не
взял. Я непроизвольно вздрагивал всякий раз,  когда  этот  зверь  пробегал
мимо. Хотелось уйти к себе, хотелось в оранжерею, где  мирные,  ничего  не
едящие впечатленцы, где кроткие пчелы  и  красивые  птички,  собранные  на
разных планетах и спевшиеся в единый хор.
   - Ты чего это? - спросил недоумевающий Лев.
   - Так ведь он хищный. Наверное, кусается!
   - Тебе-то что?
   - Ну как же.
   - А ведь действительно, - протянул Лев, разглядывая меня.
   Такой содержательный разговор.
   - И вообще, вот сейчас дожую яблоко - и спать...
   Проснулся, смотрю, по одиночке приходят ко мне члены  экипажа,  говорят
всякую ерунду, заглядывают в глаза. В общем, тревожатся.  А  чего?  Я  уже
начал входить в силу, уже бегал на тренажере с тяжело набитым рюкзаком  за
плечами, число подтягивании на перекладине довел до привычных двадцати,  а
приседаний - до ста. Сам собой доволен был.
   Капитан не разделял моего оптимизма.  Раным-рано  он  входил,  держа  в
одной руке ин®ектор, а в другой приятно пахнущую ватку.
   - Может, хватит? - сказал я как-то. - У меня уже задница  перекосилась,
показать стыдно.
   - Не о том забота.  Поразмысли,  почему  шашлык  не  ешь?  Я  не  видел
человека, чтобы шашлыка не хотел.
   - Организм не принимает.
   - Вот то-то и оно. Нам вегетарианца в экипаже не хватало!
   Вася нашел меня в оранжерее. Подковкой расположились впечатленцы,  а  в
центре рос куст невероятной красоты, усыпанный разноцветными  розами  всех
мыслимых  цветов  от  снежно-белого  до  непроницаемо-черного.  На  катере
оранжерея была в десятки раз меньше, чем на маточном корабле,  оставленном
на орбите, но впечатленцы умели использовать каждый  квадратный  сантиметр
площади и нашли место для роз. И вот они собрались всем своим коллективом,
чтобы насытить взор  видом  красоты,  ибо  живут  впечатленцы  созерцанием
совершенного. А что может быть совершеннее розы?
   - Икебана! - шепотом воскликнул Вася, присаживаясь рядом.
   Мы долго молчали. Иногда кто-нибудь из впечатленцев протягивал к  кусту
поливочную лапу, и было видно, как сжимались до точек дырочки на ладошке и
цветок окутывало маленькое облачко  тумана.  Эти  создания  -  назвать  их
животными  ну  никак  невозможно  -  абсолютно  точно  улавливают  должное
мгновение полива и необходимую дозу. Впечатленец телепатически настроен на
растение, полагаю, что и трухлявый пень зазеленеет под его  взглядом.  Мне
было хорошо в оранжерее, но из-за Васи я вынужден был вернуться в каюту.
   - Конечно, вакцина восстанавливает волосы, - осторожно сказал Вася,  не
желая меня  травмировать.  -  Но  ты  должен  согласиться,  что  не  токмо
внешность, но и личность твоя изменилась.
   - Моя?
   - Твоя. И не в лучшую сторону. Раньше ты был весел и алертен, в  каждую
дырку затычкой лез. Мы к тебе такому привыкли, что было нелегко. А  сейчас
в тебе появилась злонамеренная кротость, и мы  встревожены.  И  как  ты  в
таком состоянии рассказы обо мне писать будешь, ума  не  приложу.  В  тебе
есть что-то жвачное. Тут пасха на носу, будет большой кус-кус, что ж,  для
тебя отдельно  готовить?  Это,  конечно,  следствие  того,  что  ты  через
жаберный аппарат дыхнул той туманной мути. Но я полагаю, что она не только
на шерсть действует, а?
   Назвать эту догадку гениальной не могу, но для Васи уже прогресс.  Вася
силен   не   этим.   Он   силен   своими   душевными   качествами,   своей
непосредственностью и телепатическими способностями. Однако суть не в этой
очевидности. Природа ничего зря не делает, и если у меня  вылезли  волосы,
если появились травоядные устремления, то для этого должна быть  глубинная
причина,  пока  нами  не  постигнутый  смысл.  Кстати,  о   волосах:   они
восстановились. Я бы даже сказал, с  избытком,  ибо,  будучи  брюнетом  от
рождения, я сменил масть. Вырос новый  волос,  не  желтый,  не  рыжий,  не
коричневый, а цвета шерсти эрдель-терьера и той  же  густоты.  Но  не  это
ставит всех в тупик. Забегая вперед, скажу, что,  когда  мы  вернулись  на
Землю, у меня стали рождаться внуки с такой же собачьей шерстью. Поскольку
никто из моих детей, их жен и мужей отродясь в космосе  не  бывал,  возник
вопрос: с чего бы это? При попытках найти ответ не у одного десятка земных
ученых поехала крыша. А я привык, зато зимой хожу  без  шапки,  подшерсток
греет. Одно неудобство: как весна, так линяю, приходится выщипывать волос.
   Через пару дней я, преодолев  с  помощью  карчикалоя  и  Васи  ощущение
страха от вида фланирующих неподалеку хищников, добрался до озера  и  ушел
под воду.  На  мне  был  костюм  с  полной  гидроизоляцией,  двухбаллонный
акваланг и маска без загубника: мы  сделали  все,  чтобы  меня  больше  не
коснулся донный туман.
   Я улавливал сигналы от божьей коровки, которую мы снабдили маячком  еще
на берегу, когда она только собиралась нырять. Об®ект  очень  удобный  для
наблюдения из-за малой подвижности.
   Эта животинка висела в полуметре от  дна  и  ничем  не  интересовалась,
воплощенная  флегма.  Я  похлопал  ее  по  спине  и  разместил  на  якорях
фиксирующую аппаратуру. Теперь она окружена телекамерами, и все, что с нею
случится, мы будем знать. На  всякий  случай  я  побыл  с  полчаса  рядом,
убедился, что охоты к перемене мест божья коровка  не  проявляет,  соседи,
мирно плавающие  в  тумане,  нелюбопытны,  каждый  вроде  как  углублен  в
собственные переживания.
   Я всплыл, залез на  плотик  и  прилег  отдохнуть.  На  берегу  суетился
карчикалой, и я лишний раз подивился несоответствию его внешнего облика  и
внутренней сути. Положив подбородок на колени, о  чем-то  размышлял  Вася.
Ничего, подумал я, это ему  полезно,  размышлять.  Летяга  снизилась  надо
мной, один ее глаз был неестественно свернут в сторону, я  оглянулся:  два
поплавка с камерами, сорванные с якорей, плавали неподалеку.
   Пришлось снова натягивать маску и нырять. Божьей коровки  на  месте  не
оказалось, слабый писк маячка  доносился  откуда-то  издалека,  оставшиеся
камеры смотрели на пустое место. Ладно. Я  отцепил  их  от  якорей,  пусть
всплывают,  включил  водометный  движок,  размещенный   на   спине   между
баллонами, настроил автопилот на поиск маячка и двинулся в сторону писка.
   Это меня чуть не угробило,  ибо  не  успел  я  промчаться  и  километр,
радуясь усилению  сигнала,  как  меня  дернуло,  перевернуло  и  поволокло
зигзагами то вверх, то вниз, то в стороны. Ну да, я же  на  автопилоте,  а
этот лихой зверь, всуе названный божьей коровкой, непрерывно менял курс, и
я метался за ним, как привязанный, ибо  автомату  одна  забота  -  держать
зуммер на усиливающемся звуковом уровне. Но какова прыть! Это продолжалось
довольно долго, но нет такого  живого  сердца,  чтобы  выдержало  гонку  с
железным мотором: я догнал зверя.
   ...Ничего похожего на божью коровку: крытый мехом удлиненный  эллипсоид
с ластами  и  усатой  мордой.  Ни  дать  ни  взять  земной  тюлень.  А  на
продырявленном  ухе  болтается  серьга  -  тот  самый  маячок,  который  я
самолично прицепил на  ухо  божьей  коровке,  когда  она  с  присущей,  ей
неспешностью двигалась по песку  к  воде.  Нужно  ли  обладать  изощренной
проницательностью  нашего  капитана  или  разухабистым  интеллектом   Льва
Матюшина, чтобы понять происходящее? Не  нужно.  Вывод  очевиден:  в  этом
тумане, в бульоне из ферментов,  гормонов,  бесхозных  хромосом,  вирусов,
фагов, осколков органических кислот и,  конечно,  неизвестных  нам  мощных
катализаторов органических реакций, с  животными  происходят  удивительные
метаморфозы. Вообще говоря, ничего нового. На Земле это рутинное  явление:
гусеница превращается в куколку, куколка  в  бабочку...  На  Афсати,  надо
полагать, метаморфозам подвержены не только насекомые, но и  другие  формы
жизни...
   Я размышлял, лежа на поверхности озера, а рядом шумно дышало, не  могло
отдышаться то, что было опрометчиво названо божьей коровкой. Неподалеку на
воде образовался бугор, и из него  вылетела  здоровенная  мокрая  птица  с
голой шеей, тяжелым клювом и жуткими когтями. Она, явно не  водоплавающая,
зависла надо мной, уставилась орлиным взором.