дости. Она была  убеждена,  что  ее  любимец  шутит.
Тогда Олег звал на помощь Сергеева. Его коза  побаивалась.  "А  ну,  -
грозно  говорил  Сергеев,  -  возвращайтесь,  мадам,   к   материнским
обязанностям. Ваши дети  -  беспризорники".  Коза  не  спеша  уходила,
высоко подкидывая зеленый зад. К беспризорникам она но возвращалась, а
брела к изгороди и  замирала  там,  надеясь,  что  появится  ее  друг,
матерый козел, выше трех метров в холке, украшенной острыми  костяными
пластинками.
   Порой козел возникал на опушке и тонким голосом звал  козу  гулять.
Близко к изгороди он  не  подходил,  опасался  людей.  Коза  бежала  к
воротам и, если там никого не было, сама открывала засов  и  пропадала
на несколько дней. От этих прогулок уже трижды  случались  приплоды  и
потому в конюшне жило семеро козлят разного возраста.
   Пользы от козлиного стада было мало, но  козы  стали  частью  быта,
доказательством живучести поселка, развлечением для ребятишек, которые
ездили на них верхом,  хотя  козлятам  это  не  нравилось  и  проделки
наездников кончались синяками. Можно,  конечно,  было  их  зарезать  и
с®есть - убивали же охотники диких коз. В середине зимы,  когда  стало
плохо  с  пищей,  Дик  предложил   сам   все   сделать.   Но   Марьяна
воспротивилась, и ее поддержал Старый. Дик пожал плечами, он не  любил
спорить и ушел в лес, несмотря на метель. Вернулся он поздно  вечером,
обморозил пальцы на левой руке, но принес небольшого медвежонка.
   Одно преимущество от существования козы все же было. Она  оказалась
изумительной сторожихой. И научила  сторожить  козлят.  Стоило  чужому
подойти к изгороди, как козлиное семейство поднимало  такой  шум,  что
просыпался весь поселок. Правда,  потом,  если  козе  мерещилось,  что
опасность серьезная, она неслась в первый  попавшийся  дом  прятаться.
Тут она умудрялась перебить все, что плохо лежит, и  опустошить,  если
вовремя не спохватишься, все миски и кастрюли.
   Коза,  существо  добродушное  и  общительное,   ненавидела   только
Чистоплюя. Вернее всего, ей в прошлом приходилось с  ним  встречаться.
Близко к его клетке она подходить  не  решалась,  но  с  почтительного
расстояния  топотала,  угрожающе   раскачивала   гребнем,   блеяла   и
требовала, чтобы поселок очистили от такого отвратительного жителя.
   Первым познакомился с Чистоплюем приемыш большой Луизы, Казик.
   К весне Казику исполнилось тринадцать лет, хотя на вид  не  дашь  и
десяти. Маленький,  сухой,  темная  кожа  вся  в  синих  отметинах  от
перекати-поля, руки в царапинах,  шрам  через  лоб,  наискось.  Казика
прозвали Маугли, потому что лес для него был родным домом. Если другие
подростки могли бродить по лесу, если надо и переночевать,  зная,  как
укрыться от хищников в мягкой развилке белой сосны, Маугли мог жить  в
лесу неделями. По лесу он шел  хозяином.  И  это  знали  все.  Деревья
послушно убирали  ветки  с  его  пути,  грибы  закапывались  в  землю,
лианы-хищницы поджимали хвосты. Его запаха боялись даже шакалы. Маугли
никогда не брал в лес арбалета. Он умел метать нож  с  такой  силой  и
точностью,  что  мог  пригвоздить  комара  к  стволу  с  расстояния  в
пятьдесят метров.
   В поселке Казик был всегда  тих  и  неразговорчив.  Он  никогда  не
плакал и не дрался. И никто не хотел драться с ним, потому что в любой
драке Казика охватывала холодная ярость. Он не умел играть.
   Сначала Луиза боялась, что Казик отсталый ребенок. Но  в  школу  он
ходил послушно, и, хотя никогда в классе не вызывался  отвечать  и  не
задавал вопросов, предпочитая молчать, когда  другие  шумно  обсуждали
что-нибудь, он все запоминал. Старый утверждал, что у Казика  отличная
фотографическая память. "На Земле, - говорил он, - из  него  бы  вырос
выдающийся человек. Здесь же не  хватает  интеллектуальной  пищи.  Это
талантливейший, но вечно голодный мозг". - "Дай ему все, что можешь, -
отвечала большая Луиза, - а потом мы вернемся на Землю и другие  дадут
остальное".
   Идолом, покровителем и верным другом Казика был Дик. И потому,  что
Дик был человеком леса. И потому,  что  оба  они  были  сиротами.  Дик
вообще едва помнил своих родителей. Казик потерял их в эпидемию, когда
был маленький. Он никогда не называл  Луизу  матерью.  Фумико,  второй
приемыш Луизы, звала ее матерью. Казик - только Луизой.
   Осенью, вскоре после возвращения с гор, где лежал разбитый "Полюс",
Казик с Диком были  в  лесу.  Они  пошли  на  дальнюю  охоту,  к  югу,
километров за двадцать. Туда осенью откочевывают стада мустангов. Мясо
мустангов нес®едобно, даже шакал не трогает мустанга. Но  у  мустангов
есть удивительный воздушный  пузырь.  Животное  раздувает  его,  когда
спасается от  погони.  Тогда  мустанг  из  сухого,  поджарого,  чем-то
схожего  с  лошадью  насекомого  превращается  в   блестящий   шар   и
поднимается в воздух. Его воздушный пузырь эластичен и крепок. Из него
получаются оконные пленки, мешки, сумки, пузыри для  воды  и  зерна  и
многие другие полезные  вещи.  А  девочки  в  поселке  завели  моду  -
радужные легкие накидки - и бегают в них как стрекозы.
   Охотники вышли на  рассвете.  Ничего  интересного  в  лесу  они  не
встретили. В те дни все жили еще  памятью  об  удивительном  походе  к
перевалу, и потому немногословный Казик был на  себя  не  похож  -  он
замучил Дика вопросами. Он бесшумно и легко шагал рядом, не глядя  под
ноги, перепрыгивал через живые корни, иногда нагибался, чтобы  накрыть
жесткой ладошкой сладкий грибок и кинуть, не  останавливаясь,  в  рот,
иногда стрелой кидался в сторону, чтобы принюхаться к следу, но тут же
возвращался с очередным вопросом:
   - Он весь из железа?
   - Из сплава.
   - И больше нашего поселка?
   - Как наша изгородь. Нет, больше.
   - И круглый?
   - Маугли, ты это уже спрашивал.
   Дик не любил говорить в лесу. В лесу далеко  слышно.  В  лесу  надо
самому слушать. Казика эти соображения не смущали. Он все равно слышал
лучше любого зверя.
   - Я еще спрошу, - упрямо отвечал Казик. - Мне нравится  спрашивать.
Будущим летом ты возьмешь меня к "Полюсу"?
   - Обязательно. Если ты будешь себя хорошо вести.
   Казик фыркнул. Он вел себя так, как считал нужным.
   - Я хочу полететь к звездам, - сказал Казик. - Звезды куда  больше,
чем наш лес, чем вся эта земля. Ты знаешь,  куда  я  поеду,  когда  мы
вернемся на Землю? Я поеду в Индию.
   - Почему? - удивился Дик.
   - Так... - Казик вдруг смутился. - Хочу.
   Некоторое время они шли молча.
   - Я бы остался здесь, - вдруг сказал  Дик.  Он  никогда  никому  не
говорил об этом.
   Казик   молчал.   Вдруг   он   разбежался,   прыгнул   на   низкий,
горизонтальный сук дерева, Дотянулся до  орехового  гнезда  и,  сорвав
его, кинул себе в мешок.
   - Вечером поджарим, - сказал он, спрыгивая на землю.
   Дик нахмурился. Он был недоволен собой. Это он должен  был  увидеть
гнездо орехов. Для Дика лес  был  полем  боя,  на  котором  он  всегда
старался побеждать.  В  лесу  таились  опасности,  которые  надо  было
преодолеть или обойти, в лесу скрывалась  добыча,  которую  надо  было
настичь, хищники или смертоносные  твари,  которых  надо  было  убить,
чтобы они не убили тебя. Казику же лес был домом, может,  даже  больше
домом, чем поселок, потому что само существование поселка  было  чуждо
этому миру, и лес мирился с ним только потому,  что  люди  оказывались
умнее и хитрее. Лес Казику был понятен и  потому  не  страшен.  Он  не
боролся с врагами. Если он был сильней, он гнал противника. И  уступал
дорогу тому, кто  сильнее  его.  Но  и  особой  любви  к  лесу  он  не
чувствовал, как не испытывал каких-либо чувств к воздуху или воде. Все
его мечты, мысли, надежды были связаны с  тем  миром,  который  жил  в
рассказах взрослых, в памяти Луизы и  Старого.  Тот  мир  -  обиталище
звезд и космических кораблей, мир, в котором его ждала Земля, был  ему
формально известен лучше, чем любому другому жителю поселка. Только об
этом никто не догадывался. Потому что Казик запомнил все, что  говорил
о Земле Старый, все, что слышал из разговоров взрослых. Он знал высоту
Эвереста и даты  жизни  Александра  Македонского,  атомные  веса  всех
минералов и длину Брахмапутры, его мальчишеская голова была  напичкана
цифрами и сведениями, не имеющими никакого отношения к сумрачному миру
поселка. Особенно его  пленяла  история  -  бесчисленность  поколений,
каждое из которых жило, воевало, строило, сменяя друг друга на  Земле.
Миллиарды  людей  и  миллионы  событий,  связанных   сложным   клубком
отношений, превращали  лес  и  поселок  в  некую  абстракцию,  подобие
скучного сна, который надо претерпеть. "Я целый  год  буду  ходить  по
музеям, - говорил он себе, - я  знаю,  как  они  называются:  Эрмитаж,
Лондонский музей, Прадо, Пергамон..." Но об этом он никому не говорил.
Зачем говорить?
   Когда летом Марьяна, Дик с Олегом и Томас Хинд  пошли  к  перевалу,
Казик мысленно прошел с ними весь путь по горам. И  задолго  до  того,
как они возвратились, он перестал есть, спать  -  он  слушал.  Слушал,
когда они вернутся. Именно он встретил  их,  километрах  в  десяти  от
поселка,  когда  они  из  последних  сил  тащили  по   грязной   земле
самодельные сани, нагруженные сокровищами с корабля.
   Он допросил каждого в отдельности, тихо и настойчиво,  о  том,  что
они видели на корабле. Он знал, что надо ждать следующего лета,  чтобы
вернуться к "Полюсу", и три года казались ему недолгими. Пройдет зима,
Олег с Сергеевым догадаются, как починить  связь,  настроят  радио,  и
тогда Земля пришлет помощь.
   Когда  стемнело,  а  стемнело  часа  в  четыре.   Дик   с   Казиком
остановились на ночлег в роще вонючек. Звери леса избегают таких мест,
но если потерпеть, то к запаху можно привыкнуть. На следующее утро Дик
с Казиком нашли стадо мустангов, подкрались к нему так, что  насекомые
их не учуяли, и выборочно убили нескольких старых самцов. Дик  стрелял
из арбалета, бластер, взятый на корабле,  он  носил  с  собой,  но  не
пользовался им - берег заряд. Казик убил только одного  мустанга.  Его
задача на охоте была другой - он гнал самцов к Дику так, чтобы они  не
могли взлететь. Убил он, метнув нож, который ему выточил Сергеев, - он
сделал  ножи  всем  жителям  поселка  из  металлической  лестницы.  Ее
притащили с "Полюса".
   Дик остался свежевать мустангов: вырезать пузырь, не повредив  его,
- кропотливая работа, не для мальчишки. Казику не сиделось  на  месте,
он пошел вниз по берегу ручья, поглядеть, нет ли  там  улиток.  Из  их
раковин получались отменные скребки  и  блюдца  -  женщины  в  поселке
скажут спасибо.
   Казик прошел метров триста. Он думал о волшебной стране Индии,  где
в молодости жила  Луиза,  он  входил  в  ворота  города  со  сказочным
названием Хайдарабад. И вдруг  он  услышал  хлопок,  что-то  мелькнуло
перед глазами, и в следующее  мгновение  Казик  обнаружил,  что  стоит
посреди озерка, которого только что не было.
   Озерко было совершенно круглым,  метра  три  в  диаметре,  глубиной
сантиметра два-три, не больше - травинки и камешки выступали из  него.
Оно было совершенно гладким и отражало затянутое  облаками  фиолетовое
небо. Как будто сверху упала громадная капля.
   Казик замер. Как любой обитатель леса, он не любил неожиданностей.
   Лес насторожился и молчал. Казик хотел отступить и осторожно  начал
поднимать ногу. Но жидкость держала его за сапоги, сшитые  из  толстой
рыбьей кожи, на глазах твердела, стекленела.
   Казик встревожился и свистнул,  призывая  на  помощь  Дика.  Он  не
сообразил, что ушел далеко и Дик не услышит.  Тогда  он  снова  замер,
размышляя, что делать. И тут плотная стена листьев зашевелилась, и  из
них медленно вылезла тварь, схожая с крабом, с которого сняли  панцирь
и спереди приспособили хобот. Тварь была незнакома Казику и  не  имела
названия. Но от нее исходила опасность. И мальчик назвал ее гадом.
   По сторонам хобота, ниже бессмысленных оловянных глаз, у гада  были
отверстия,  затянутые  мембранами.  Мембраны  чуть  дрожали,  и  Казик
интуитивно понял, что ему надо опасаться  именно  их.  Поэтому,  когда
мембраны открылись и из скрытых  ими  отверстий  метнулись  две  струи
клейкой желтой жидкости, Казик был к этому готов и, хоть его ноги были
прикованы к затвердевшей луже, извернулся и присел. Жидкость с громким
плеском ударилась о лужу и потекла по ней, как вода по льду.
   Гад был очень удивлен, что промахнулся. Он не  привык  к  подобному
поведению жертвы. Гад повел головой,  поднял  к  небу  хобот,  затопал
тонкими ломкими ногами - он был в гневе.
   Казик даже улыбнулся, увидев, как гад прикрыл отверстия  мембранами
и начал раздуваться, пыжиться, тужиться, затем вновь открыл  мембраны,
но вместо упругих струй из отверстий вылились две жалкие струйки.  Гад
осел на задние лапы - видно, собрался ждать и  думать,  если  у  него,
конечно, было чем думать. Казику же предстояло  решить  проблему,  как
выбраться из ловушки.
   Клей,  ссохшись,  сжал  ноги.  Ясно  было,  что  сапогами  придется
пожертвовать. Казик стал вытаскивать ноги из сапог. Теперь  надо  было
прыгнуть в сторону, метра на полтора,  стараясь  не  коснуться  голыми
ступнями клея. Глядя на Казика, гад снова  взволновался.  Он  потрогал
когтем передней ноги клей с края и, поняв, что  тот  еще  не  засох  и
жертву голыми лапами  не  взять,  отправился,  медленно  и  неуверенно
переставляя ноги, вокруг  клеевой  ловушки,  отыскивая  место,  откуда
можно дотянуться до Казика хоботом.
   Казик прыгнул в дальнюю от гада сторону так, чтобы приземлиться  на
руки и подтянуть ноги. Прыжок  почти  удался,  но  правая  нога  голой
подушечкой ступни коснулась  края  клеевого  озера,  и  ее,  прихватив
клеем, остро обожгло. Пытаясь оторвать ногу, Казик закричал  так,  что
слышно было, наверно, в поселке, а гад, сообразив  наконец,  что  муха
попалась, шустро поспешил к Казику.
   Изогнувшись, Казик вытащил нож и хотел было метнуть его в гада,  но
понял, что важнее сейчас освободить ногу - неизвестно еще, поможет  ли
нож против этого существа.
   Казик быстрыми движениями  попытался  срезать  слой  клея,  но  нож
только скользил по стеклянной  поверхности,  И  тогда,  чувствуя,  как
тянется к нему хобот гада, Казик полоснул себе по ступне,  промахнулся
и поднял нож, чтобы ударить в хобот, который уже  дотянулся  до  него,
обдав холодным кислым запахом.
   И в этот момент Дик выстрелил в гада из бластера.
   Дик не слышал свиста, но услышал крик о помощи и,  когда  прибежал,
испугался за Казика. Он стрелял, пока рыхлое тело  не  превратилось  в
черный дымящийся клубок и ноги не рассыпались, как сучья, обломанные с
дерева. Пахло озоном.
   Казик  с  удивлением  поглядел  на  кучу  золы,  окруженную  сухими
сучьями, и сказал:
   - Зачем же так? Пистолет жалко.
   Он никогда еще не видел действия бластера, но знал, что заряд  надо
беречь.
   - Дурак, - сказал Дик. - Он бы тебя  высосал.  Кто  по  лесу  ходит
задрав нос? В Индию собрался?
   Казик промолчал. Ему удалось оторвать ступню от клея. Текла  кровь.
Он полез в мешок за бальзамом. Потом сказал:
   - Сапоги жалко.
   Ногу смазали и перевязали, и Казик  доехал  до  поселка  на  плечах
Дика. Дику было тяжело. Он тащил еще и мешок с пузырями мустангов,  но
Дик был сильным, и все знали об этом. Поэтому он  терпел.  Казик  тоже
молчал, хотя нога болела, и потом, в поселке, он две недели прыгал  на
одной ноге.
   Приключение с Казиком послужило  причиной  важных  событий.  Первым
толчком к ним послужили слова  Казика.  Он  тогда  сидел  на  койке  и
смотрел, как его приемная мать шьет  ему  сапоги.  Еще  утром  Вайткус
принес крой - он вырезал заготовки из рыбьей  кожи,  и  большая  Луиза
сшивала их. Работа эта была первобытная, хотя  Марьяна  и  принесла  с
"Полюса" настоящие иголки. Ниток она там не нашла, и потому в поселке,
как и прежде, использовали  нитяные  стебли  водорослей,  а  они  были
довольно толстыми, и их все время приходилось  связывать  -  уж  очень
коротки. Луиза как всегда ворчала, потому  что  ненавидела  шитье,  на
которое в поселке уходило так много времени, Казик смотрел на  нее,  а
потом сказал:
   - Как выздоровлю, пойду в лес и притащу этого гада.
   - Какого гада? Зачем? - не поняла Луиза.
   - Чтобы шить.
   - Почему твой гад должен шить?
   - Ты не понимаешь, - сказал Казик. - Он не  будет  шить,  он  будет
клеить.
   Луиза пропустила слова Казика  мимо  ушей,  но  тот  был  человеком
настойчивым. Как только он смог подняться с постели, он  приковылял  к
Старому и попросил у него ненужную сеть. Старый ловил  сетями  рыбу  в
озерках за болотом, сети  часто  рвались,  и  Старый,  который  считал
вязанье сетей лучшим транквилизатором  и  потому  накопил  их  великое
множество,  выбрал  самую  большую  и  крепкую   и   даже   согласился
участвовать в экспедиции по поимке гада.
   Еще в поход отправились Фумико, сводная сестра Казика, и старший из
детей Вайткуса, добряк Пятрас. Ну и, конечно Дик.
   Три дня они путешествовали по зарослям, пока не  отыскали  плюющего
клеем гада. Дик раздразнил его, и гад выплюнул весь запас клея.  После
этого накрыть его сетью и дотащить до поселка было нетрудно. Главное -
не обломать ему ноги.
   Гаду соорудили клетку, кормили его  червями  и  улитками.  Он  себя
отлично чувствовал, обмотал клетку изнутри паутиной  и  считал  родным
домом. Он  был  туп  и  медлителен,  ну  а  что  до  непривлекательной
внешности - в поселке привыкли к уродам и пострашнее.
   Назвали гада Чистоплюем. Можно было бы назвать Чистоплюя пауком или
крабом, но эти имена уже достались другим существам.
   Старый  давно  заметил,  что  постепенно  земной  язык  изменяется,
приспосабливается к  новой  действительности.  Словарный  запас  детей
питался лишь из речи небольшой кучки взрослых, остальной  мир  планеты
был безгласен. Поэтому он неизбежно беднел, несмотря на то что  Старый
в школе заставлял учеников заучивать наизусть стихи, которые помнил, а
если не помнил, то звал других взрослых, и они восстанавливали забытые
тексты вместе.
   "Хорошо ребенку на Земле,  -  говорил  Старый.  -  Родители  только
сетуют - сколько лишних слов он  схватывает  в  школе  или  на  улице,
включая визор или путешествуя. А  ведь  земной  ребенок  -  счастливый
человек. У него избыток информации, которая льется  на  него  со  всех
сторон. И вся облечена в слова.  А  что  у  нас?  Полдюжины  взрослых,
которые обходятся тысячью слов".
   Олег не соглашался со Старым. Он считал, что язык нового  поколения
не так уж и беднеет. Он  просто  изменяется.  Потому  что  дети  часто
должны находить слова для явлений  и  вещей,  которые  неизвестны  или
неинтересны взрослым. Им приходится не только самим придумывать слова,
но и вкладывать в старые новое содержание. Как-то  Олег  слышал  через
перегородку, как шестилетний Ник Вайткус оправдывается  перед  Старым,
что опоздал на урок.
   - Я трех ягодинок принял на ложку, - говорит он, - на ноготь глубже
Арниса.
   - Иди садись, - ответил Старый, сделав вид, что понял. Но не понял.
А для  Олега  эта  фраза  была  полна  значения.  Ее  не   надо   было
расшифровывать,  достаточно  окунуться  в  мир  мальчишек  поселка,  о
котором Старый, чтобы  он  ни  говорил,  имел  только  приблизительное
представление.
   А дело было вот в чем: как-то прошлым летом на яблони, что росли  у
изгороди, напали "ягодки". Это были  ленивые  красные  жучки,  которые
висели  на  ветках,  не  спеша  вгрызаясь  в  кору.  Вайткус  старался
истребить их, поливал  яблони  раствором,  похожим  на  известь,  даже
разбавленным шакальим ядом, но ничего не выходило - они были живучи  и
упрямы. А потом в один прекрасный день ягодки исчезли. Взрослые ничего
не заметили, а Вайткус вздохнул с облегчением - крупные сладкие  плоды
деревьев были источником витаминов  зимой.  Мальчишки  же  знали,  что
ягодки никуда не исчезали, а превратились в голубоватые  острые  шипы,
которые закопались