ется
скорее симбиотическим сообществом - лесом, принявшим такую  форму.  Вы
видите, что каждый ствол  сплетен  из  сотен  стволов,  как  канат  из
волокон.
   - И каждое такое дерево - это целый мир, - сказала  Салли.  -  Ведь
там наверняка живут существа, которые и не подозревают, что  есть  еще
что-то за пределами дерева.
   - Надо будет как-нибудь совершить специальную экскурсию по  дереву,
- сказал Павлыш. - На несколько дней.
   - Может, оставим это на долю большой экспедиции? - сказала Клавдия.
   - Вы хотите лишить меня открытия, которое меня прославит, -  сказал
Павлыш.
   - Слава, никогда не надо печься о сенсациях. - Клавдия вдруг  снова
потеряла чувство юмора. - Вот поглядите, - она протянула  ему  кусочек
темной породы, отшлифованный с одной стороны.  Через  породу  тянулась
широкая золотая полоса. - Это жильное золото, - продолжала она, -  Мои
скауты обнаружили здесь гору, буквально пронизанную  золотыми  жилами.
Редчайший феномен. Романтик, подобный вам, тут же написал бы  хлесткую
статью, и досужие журналисты расписали бы вас в сотнях интервью -  еще
бы, человек, отыскавший золотую гору! Но для меня это лишь еще один, и
довольно неважный, штрих в общей геологической картине планеты.
   Салли положила ладонь на руку  Павлыша,  будто  опасалась,  что  он
скажет какую-нибудь колкость и Клавдия  расстроится.  Ладонь  ее  была
теплой и мягкой. Клавдия оборвала свой монолог, и Павлыш понял, что ей
не понравилось движение Салли, которое не укрылось от ее  глаз.  Салли
тоже поняла это и убрала руку. Наступило неловкое  молчание,  и  Салли
прервала его, сказав:
   - Мне хочется чаю. Кто-нибудь составит компанию?
   - С удовольствием, - сказал Павлыш.
   Он выключил камеру. Клавдия наклонилась над столом.  Она  задумчиво
вертела в руке кусок породы с золотыми прожилками.
   После чая Клавдия вдруг решила заняться уборкой. Она  заявила,  что
за последние  дни   из-за   легкомыслия   Павлыша   станция   потеряла
гигиеничность. Павлыш в уборке не участвовал,  но  так  как  ничем  не
займешься, если в доме на ночь глядя устроили уборку, то он отправился
в лабораторию. Там он уселся с книгой - работать не хотелось.
   За окнами лаборатории уже стемнело, воздух был синим. И можно  было
вообразить, что он сидит в домике на Земле  и  в  любой  момент  может
отправиться на прогулку. Читалось как-то плохо, никак не  вживешься  в
сюжет. Павлыш встал, включил внешний динамик. Лес был тих,  но  тишина
была неполной, она складывалась из множества настороженных звуков. Вот
хрустнула ветка, потом что-то прошуршало в траве  совсем  недалеко  от
корабля. Издалека донесся утробный звук, низкий, почти неуловимый,  но
могучий, потом  зачавкало,  словно  рядом  бродил  кто-то  в  болотных
сапогах, с трудом вытягивая ноги из тины...
   Наша беда в том, думал Павлыш, что  в  своих  путешествиях  человек
старается все более исключить элемент риска.  Каравелла  Колумба  была
игрушкой штормов и ветров, каждый риф  таил  для  нее  гибель,  каждый
шквал грозил перевернуть. Но путешественники снова и снова  уходили  в
море или шли с караванами через негостеприимные горы - ведь не  только
страсть к наживе  влекла  их.  Проснуться  под  сенью  неведомых  гор,
услышать шум чужестранного города, увидеть пальмы  на  берегу  еще  не
открытого острова... Наверное, мы стали куда как  рациональными  -  мы
стараемся приспособить Вселенную к нашим трезвым нуждам, разложить  ее
по полочкам и даже раздражаемся, если что-то не влезает на полочку, на
положенное место. Путешественники древности  верили  в  гипербореев  и
людей с песьими головами, и это их не пугало. Мы же уверены в том, что
генетический код един для Вселенной, и  при  виде  человека  с  песьей
головой  не  ахаем  удивленно  и  восторженно,  а   начинаем   считать
хромосомы.
   Еще в детстве мы читаем про Робинзона, и он, как и  сто,  и  двести
лет назад, покоряет нас своей наивностью, своим гордым одиночеством  и
человеческим вызовом, который несет  в  себе  его  судьба.  Но  уже  в
Робинзоне заложена опасность - уже Робинзон рационален. Он не  мирится
с природой,  не  ждет  появления  человека   с   песьей   головой,   а
подсчитывает запасы зерна или шьет себе одежду из козьих шкур. Значит,
Робинзона следует запретить - вот он, источник всех наших бед, вот кто
- Даниэль Дефо заложил основы нашего рационализма. Признав это, Павлыш
стал искать альтернативу и пришел к выводу, что  ему  более  всего  по
душе  Синдбад-мореход.  Хоть  тот  был  и  торговцем,  но  птицу   Рух
воспринимал как часть естественного в своей сказочности мира. И потому
Павлыш стал планировать  альпинистский  поход  на  гигантское  дерево,
который  вернее  всего  не  оправдает  риска  и  затрат  времени,   но
совершенно необходим Павлышу, чтобы наладить собственные  отношения  с
этой планетой.
   Они здесь уже давно, три недели,  но  кроме  взаимной  враждебности
ничего не добились. Золотая гора  безлична  и  равнодушна.  Она  может
встретиться и  на  безатмосферном  астероиде.  Клавдия  имеет  дело  в
основном с предметами  неодушевленными,  поэтому  она  может  провести
здесь целый век и остаться чужой на чужой планете. Понимание входит  в
функции Павлыша. А его не  достичь,  скрываясь  за  надежными  стенами
куполов.
   Споря внутренне с Клавдией, Павлыш, как и положено в таком  заочном
споре, почти не  давал  ей  возможности  возразить.  Все  воображаемые
возражения Клавдии были неубедительны, тогда как аргументы  Павлыша  -
несокрушимы.
   Дикий высокий визг раздался над самым ухом. Павлыш даже  вскочил  и
лишь через секунду понял, что визг донесся из леса  -  из  того  мира,
который продолжал  жить,  словно  Павлыша,  со  всей  его  техникой  и
могуществом, не существовало.
   Павлыш метнулся к окну. За  окном  в  темноте,  разрезанной  лучами
медленно вращающихся прожекторов, кипел клубок тел. Несколько хищников
- и не разберешь в такой суматохе, что за твари,  -  терзали  толстого
зеленого  неповоротливого  зверя,  и  в  этой   схватке   была   такая
первобытная жестокость и такой страх смерти, что  Павлыш,  глядя,  как
клубок тел катится к лесу,  выключил  звук  и  отошел  от  окна.  И  с
некоторой печалью подумал, что вернее всего он так  и  улетит  с  этой
планеты, ни черта не узнав и не поняв, хотя  формально  увезет  отсюда
солидный груз биологических исследований и образцов флоры и фауны.
   Читать совсем расхотелось, но он не  спешил  возвращаться  в  жилой
отсек. Сейчас женщины в своих конурках укладываются спать, в  душе  на
полчаса застряла чистюля-Клавдия, а Салли, что уж совсем  не  положено
отважному  разведчику,  в  пятый   раз   раскладывает   пасьянс.   Ему
захотелось, чтобы Салли отложила пасьянс и пришла к нему сюда,  потому
что  соскучилась,  потому  что  ей  надоело   слушать,   как   Клавдия
насвистывает под душем...
   - Я не помешала? - спросила Салли.
   - Хорошо, что ты пришла, - сказал Павлыш.
   - Что за шум был? Мне показалось, что кто-то кричал.
   - Я включил свой внешний динамик, а там зверье выясняет отношения.
   Салли подошла к окну.
   - Пусто, - сказала она. - Никто здесь не живет. Они только приходят
иногда попугать нас. А мы ведь не из пугливых?
   - Нас не запугаешь.
   - А ты мог бы остаться здесь жить?
   - С тобой - да, - сказал Павлыш.
   - Я серьезно.
   - Где только не живут люди!  Здесь,  по  крайней  мере,  нормальный
воздух и нормальный дождь.
   Павлыш подошел к Салли и дотронулся пальцами до ее плеча.
   - Тебе здесь не нравится, тебе здесь скучно, ты жалеешь, что  попал
в эту экспедицию. А  я  -  единственное  человеческое  развлечение,  -
сказала Салли.
   Павлыш убрал руку.
   - Если бы мы были на Земле...
   - На Земле ты бы просто меня не заметил, - сказала Салли.  -  Я  не
умею кокетничать. Ничего удивительного нет.
   Она обернулась и поглядела ему в глаза.
   - Может быть, я чувствую то же, что и ты. И я тоже бы  не  обратила
на тебя внимания... Это обидно?
   - Нет, - сказал Павлыш.
   Салли прижалась к Павлышу, взяла ладонями его голову, сжав виски, и
поцеловала его в щеку у уголка губ.
   - Спасибо, - сказал Павлыш.
   - Глупый ответ, но не худший, - улыбнулась Салли.
   Она отступила на шаг, освобождаясь от его рук, и Павлыш увидел, что
они не одни - за спиной Салли в окно глядела глупая белая морда.
   - Уйди, - сказал морде Павлыш.
   Салли обернулась и засмеялась.
   - Клавдия бы спросила, -  сказала  она,  -  почему  ты  не  включил
камеру.
   - Я не давала тебе оснований  смеяться  за  моей  спиной!  -  резко
сказала Клавдия.
   Она стояла в переходнике у входа в лабораторию. Она была в  халате,
мокрые волосы забраны полотенцем.
   Павлыш почувствовал, что краснеет, как мальчишка, которого застали,
когда он тащил конфеты из заветного бабушкиного шкафа.
   И неизвестно было, давно ли Клавдия стоит здесь.
   - Я никогда не смеюсь за твоей спиной, - сказала  Салли.  -  Ты  же
знаешь.
   - Завтра рано вставать, - сказала Клавдия.
   "Детей отправляют по кроваткам" - Павлыш не сказал этого вслух.  Он
теперь старался реже говорить вслух то, что могло задеть Клавдию.
   - Завтра рано вставать, - согласился он.



        Глава пятая

   Поселок уменьшался на глазах, дома стали игрушечными,  такие  лепил
для малышей Вайткус. Еще он лепил для них коров, коз, собак  и  всякую
земную живность.
   Потом поселок заволокло туманом, и человечки, стоявшие на выгоне, и
коза, так и не понявшая, куда исчезла ее любимая  Марьяшка,  и  холмик
кладбища  -  все  это  исчезло;  внизу   пошел   лес,   одинаковый   и
бесконечный.
   Воздушный шар летел ровно, как будто  его  тянули  на  веревке,  но
движение угадывалось только по тому, как  уплывали  назад  деревья.  В
корзине стояла тишина и воздух был неподвижен.
   Все трое и раньше поднимались на воздушном шаре и знали, как с  ним
обращаться, но это был первый настоящий  полет  шара  -  не  под®ем  к
облакам, а путешествие.
   В каждой группе  людей  по  уговору  или  негласно  устанавливается
разделение труда и обязанностей. Никто не просил Казика становиться  к
горелке и определять курс, это случилось само по себе. Летал Казик  не
больше других, да и вообще  был  еще  подростком,  маленьким  даже  по
здешним меркам. Но здесь, в корзине шара, с ним произошло  немедленное
превращение, подобное тому, что происходило с ним, когда он попадал  в
лес. Казик из существа скорее  робкого  и  молчаливого  превратился  в
уверенного в себе человечка, будто он всю жизнь только  и  делал,  что
летал на воздушных шарах. И уверенность его была столь очевидна, что и
Марьяна, и Дик  безо  всяких  возражений  уступили  ему  первенство  в
управлении шаром, к которому оба относились с некоторой опаской.
   Марьяна до последней возможности вглядывалась во мглу внизу, ей все
казалось, что она видит  Олега,  который  так  храбрился  в  последние
минуты, скрывая свой страх за Марьяну и зависть к  тем,  кто  улетает.
Марьяна не боялась за себя - некогда было об этом думать, да и  пустые
это мысли - бояться за себя.  Она  хотела  сейчас  одного:  как  можно
скорее слетать, неважно даже, найти или  не  найти  ту  экспедицию,  в
которую ей трудно было поверить, как раньше в  существование  корабля,
пока она не дотронулась до него. Но если корабль всегда существовал  в
разговорах и памяти жителей поселка, то появление на планете  какой-то
научной экспедиции было из породы снов. Это была какая-то  ненастоящая
экспедиция,  и  ее  неумение  отыскать  поселок  и  выручить  их  лишь
усугубляло это ощущение. Поэтому Марьяна боялась только, как бы им  не
заблудиться, не улететь слишком далеко, потому что надо  вернуться  до
того дня, как Олег уйдет в горы к "Полюсу", и пойти вместе с ним.
   Для Дика экспедиция, на поиски которой они  летели,  тоже  не  была
реальностью. Она никак не вписывалась в космогонию его  мира.  Правда,
прошлогодний поход к "Полюсу" эту картину изменил, но  не  разрушил  -
ведь "Полюс" был мертв, он был продолжением поселка и в  то  же  время
его истоком. Дик не представлял себе жизни вне планеты, вне леса.  Его
тщеславие удовлетворялось  борьбой  с  лесом  и  покорением  леса.  Он
никогда не представлял себе жизни на какой-то другой планете, допустим
на Земле, хотя бы потому, что там другой лес и другие звери.
   Лишь Казик жил уже на Земле.  Если  жители  поселка  знакомились  с
воздушным шаром по мере того, как он возникал  и  принимал  форму,  то
Казик увидел его внутренним взором куда раньше  остальных.  Интуитивно
Казик знал все, что можно было знать о воздушных шарах. Уже  в  первых
полетах с Олегом он постиг характер шара лучше самого Олега, но ничего
ему об этом не сказал - Казик и сам не думал, что лучше  Олега  знает,
как управлять шаром. В первые минуты, пользуясь тем, что и  Марьяна  и
Дик мысленно еще оставались  внизу,  Казик  получше  укрепил  мешки  с
балластом  и  пищей  таким  образом,   чтобы   достичь   максимального
равновесия, или, как он сам себе это об®яснил,  для  того  чтобы  шару
было удобнее их везти. Он воспринимал шар как  некое  живое  существо,
которому бывает тяжело, легко, весело и даже неудобно,  и  он  помогал
шару, чтобы ему было приятнее.
   Дик смотрел вниз. Он старался угадать в лесу  свои  тропы  и  места
привалов, по сверху лес был совсем иным,  будто  Дик  не  исходил  эти
места вдоль и поперек. Вдруг он узнал поляну.  На  ней  год  назад  он
заколол большого медведя и медведь оставил у него на руке  отметины  -
три параллельных шрама. Дик взглянул на шрамы, а когда снова посмотрел
вниз, поляна уже исчезла.
   Ветер стал тише, Казик засуетился возле горелки, увеличивая  пламя,
потому что почувствовал, что шар начал снижаться. Видимость стала  еще
хуже, даже деревья внизу заволокло туманом.
   - Ниже спускаться? - спросил Казик.
   Это были первые слова, сказанные с момента  отлета,  и  потому  они
показались очень громкими.
   - Спускаться? - Дик не сразу осознал причину  вопроса.  Ведь  полет
еще не окончен. - А река?
   - Не видно, куда летим, - сказал Казик.
   - Мы правильно летим, - сказала Марьяна. - Скоро первое болото.
   Шар дернулся и завис - заряд дождя ударил сверху,  и  было  слышно,
как капли гулко  стучат  по  тонкой  оболочке.  Кабину  закачало.  Дик
вцепился в ее край, а  Марьяна  присела  -  ей  показалось,  что  борт
корзины очень низкий и ее может выбросить.
   - Я наверх пойду, - сказал Казик. - Мы будем  искать  ветер.  А  то
обратно в поселок принесет.
   - Не надо обратно, - сказал Дик. - Они будут смеяться.
   Дик не выносил мысли, что над ним можно смеяться.
   Казик подтащил к борту мешок с песком и,  развязав,  высыпал  часть
песка вниз. Мешок он берег, мешок еще пригодится.
   Шар сразу пошел вверх - видно  было,  как  уменьшаются  и  тонут  в
тумане деревья.
   - Правда, здорово? Я высыпал,  а  он  меня  слушается,  -  радостно
сказал Казик, но никто не ответил.
   Было страшно, потому что шар был ненадежен и в  нем  жило  странное
своенравие. И Дику и Марьяне стало ясно,  что  они  -  пленники  шара,
ничтожные игрушки его прихоти. Хочет - унесет в небо, хочет - бросит о
землю. Они, в отличие от Казика, не чувствовали шара и  не  повелевали
им.
   Через  несколько  секунд  шар  скрылся  в  облаках,  и  стало   еще
неприятнее, потому что за пределами корзины, вторгаясь  в  нее,  висел
непроницаемый туман, в котором что-то таилось. Может, летающий  зверь,
может, скала, может, нечто необ®яснимое.
   - А теперь совсем непонятно, - признался вслух Казик. -  То  ли  мы
вверх летим, то ли никуда не летим. Я не знаю.
   - Давай  поднимемся,  -  сказал  Дик.  -  Поднимемся  наверх,  выше
облаков, как с Олегом.
   - Балласта немного, - сообщил Казик, - он может понадобиться.
   - Тогда сделай огонь побольше, - сказала Марьяна.
   - Олег велел не очень надувать, - сказал Казик. - Если он лопнет  -
мы, как камень, вниз грохнемся.
   Казик почувствовал свою власть над старшими, он понял,  что  ничего
не боится, что ему увлекательно  до  щекотки  в  груди  подниматься  в
облаках или нестись над землей, а им страшно, непривычно.
   - Поднимайся, - приказал Дик, который уловил скрытый бунт.
   Казик пожал узкими плечами и прибавил огня в горелке.
   Стало холоднее, корзина  была  мокрой,  крупные  капли  стекали  по
оболочке шара и срывались с нижнего обода.
   Казику хотелось выразить торжественное чувство полета, но  выразить
его можно было  только  в  песне.  И  если  бы  он  был  один,  он  бы
обязательно запел и даже запел бы со словами, которые умел  складывать
в стихи. Но он стеснялся это делать при остальных. Не посмел и сейчас.
Он беззвучно напевал, сжав губы.
   Дика охватило отчаяние бессилия. Облако никогда  не  кончится.  Они
потерялись. И не надо было вообще этого  затевать.  Пошли  бы  пешком,
как-нибудь перебрались бы через реку. Ничего особенного. А  теперь  ни
реки, ни поселка не будет...
   И тут стало светлее, шар выскочил в промежуток между облаками - над
головами был еще слой, и их  несло  к  почти  черной  громадной  туче,
которая стеной стояла впереди, словно  поджидала  шар,  чтобы  сожрать
его. В туче проскальзывали, сверкали  молнии,  она  казалась  живой  и
горячей.
   - Ух ты, как красиво! - крикнул Казик. - Как сейчас тряханет!
   - Вниз! - сказал Дик. - Давай вниз, не понимаешь, что ли!
   - Жалко, - Казик протянул руку к горелке, чтобы убавить огонь. -  Я
такого еще никогда не видел. Снизу это не так интересно.
   - Мне  не интересно, - сказала Марьяна.
   Шар почему-то не снижался, а продолжал  лететь  навстречу  грозовой
туче, и грохот, исходивший от нее, был почти непрерывным, будто кто-то
вел огромной палкой по огромной изгороди.
   Дик оттолкнул Казика и резким движением потушил горелку.
   - Это тебе не игрушки! - сказал он.
   Порывы встречного ветра ударяли по шару, он метался между  облаками
и никак не мог спуститься.
   - Нельзя совсем тушить! - закричал Казик. - Вы дураки!
   - Молчи, - сказал Дик. - Надоел.
   Грубостью он прикрывал свой страх, потому что даже  себе  не  хотел
признаться, что может бояться.
   Шар вдруг задрожал, попав в воздушный вихрь, и заскользил вниз,
   - Зажигай! - крикнул Казик. - Неужели  не  понимаешь  -  сейчас  он
остынет.
   - Успеем, - сказал Дик. - Сначала надо спуститься вниз.
   - Нельзя так сразу. Где зажигалка?
   Зажигалка была у Дика, и он ее не давал Казику, потому что не верил
в то, что шару что-то угрожает внизу. Ему  хотелось  одного  -  скорей
уйти от грозовой тучи.
   - Ты посмотри, он же уменьшается! - Казик показал  вверх,  но  лишь
его глаза видели, что шар теряет упругость  и  скорость  его  снижения
увеличивается.
   - На, - Дик все же  встревожился  от  настойчивого  тона  Казика  и
протянул мальчику зажигалку.
   Зажигалка хлопала, щелкала и никак не хотела загораться.
   Было мокро, сыро, все уже промокли. Трут  в  зажигалке  тоже  успел
отсыреть. Если бы Казик знал, что Дик потушит  огонь,  он  бы  заранее
спрятал зажигалку и держал бы ее сухой.
   Вокруг  снова  были  облака,  опять  было  полутемно,   и   грохот,
исходивший от грозовой тучи, чуть утих, остался  там,  наверху,  почти
над головами.
   - Хорошо, что успели, - сказал Дик, оправдываясь.  Краем  глаза  он
смотрел, как Казик снова и снова щелкает кресалом.
   - Дай-ка я сам, - сказал Дик  и  выдрал  зажигалку  из  напряженных
пальцев Казика. Зажигалка не слушалась и  его.  Казик  стоял  рядом  и
глядел на искорки, вылетавшие от  кремня.  Они  казались  холодными  и
маленькими.
   - Он меньше стал, - сказала Марьяна испуганно. Она смотрела вверх и
увидела, что веревки  сетки,  которой  был  обмотан  шар,  все  глубже
врезаются в его оболочку.
   Дик взял зажигалку в ладони и постарался протереть фитиль.
   Теперь всем было ясно, что шар падает все быстрее.
   - Может, закрыть дырку? -  спросила  Марьяна,  но  осеклась  -  она
поняла, что дырку внизу шара им закрыть нечем.
   - А твоя,