хищные лианы он срезал на  бегу  ножом  -  хороший  нож,
может, Дик его потом подарит,  а  то  Казик  остался  без  ножа...  Он
обязательно попросит у земных людей книгу по географии. Первым  делом,
когда все кончится, он попросит у них книгу по  географии  с  цветными
картинками. Старый говорил, что бывают книги с об®емными и движущимися
картинками. Что еще нужно человеку?

        x x x

   Олегу не было холодно.  Снег,  сыпавший  густо  и  упрямо,  сначала
срывал палатку жесткими струями, а потом,  превратив  ее  в  холмик  и
затихнув, словно довольный тем,  что  восстановил  чистоту  и  белизну
горной долины, стал тяжелым, душным и теплым.
   Олег устал, ему хотелось спать, мысли двигались лениво и безвольно.
Вчера они шли весь день, они  старались  идти  так,  чтобы  все  время
подниматься.  Они  уже  знали,  что  заблудились,  но  не  переставали
надеяться, что все же выйдут к перевалу, пускай не в нужном месте, это
не так важно  -  только  бы  вырваться  за  облака,  наверх,  где  нет
бесконечной пурги.
   Они упали, - сил не было даже на  то,  чтобы  согреть  воды,  -  не
дождавшись темноты. В серой мгле, молча, будто  совершали  уговоренный
ритуал, они расстелили палатку, удерживая ее, чтобы не унесло  вьюгой,
потом закутались в нее и покорно лежали, чувствуя, как полог тяжелеет,
заваленный снегом.
   Ночью Олег проснулся, - а может, ему показалось, что он  проснулся,
- от жалости к матери. Он уже догадался - именно тогда, ночью, во сне,
- что никогда больше не увидит мать. И ему стало бесконечно жалко  ее,
потому что теперь мать, даже если их найдут и привезут на Землю, всеми
мыслями останется здесь, на планете, у нее ничего больше не  осталось.
И ему стало стыдно, как часто он грубил ей, не слушался ее и не  хотел
слышать рассказы об отце и прежней жизни. Олег заплакал  и  беззвучно,
чтобы  не  разбудить  тяжело  дышавшего  Сергеева,  просил  у   матери
прощения.

        x x x

   Клавдия села за стол поработать. И ничего у нее не получилось.
   Через несколько минут она поймала себя на том, что  тупо  глядит  в
окно. Лес за эти недели изменился: лето заставило распуститься  листья
на деревьях - маленькие зеленые комочки на длинных волосах ветвей; мох
выпустил свежие побеги, которые вздрагивали,  когда  близко  пролетало
насекомое, стараясь схватить добычу; лишайники вспучились  и  медленно
дышали; в чаще появилось куда больше животных - то ли пришли с юга, то
ли проснулись от зимней спячки. Лес вызывал в Клавдии отвращение, но и
притягивал ее. Это было странное желание, которое овладевало  Клавдией
как жажда - выйти в  этот  лес  и  пойти  по  нему,  просто  так,  без
скафандра, ничего не опасаясь.
   Нет, так не пойдет, спохватилась Клавдия и заставила себя думать  о
работе...
   Не хватало еще этого корабля! Гробница Тутанхамона!
   Клавдия была легко ранима и впечатлительна, но старалась скрыть это
от окружающих, потому что  в  ином  случае  ей  нет  места  в  дальней
разведке. Она привыкла за последние годы  подавлять  чувства,  которых
стыдилась, и поддержание репутации вычислительной машины, вызывавшей к
ней уважение,  но  редко  -  симпатию,  казалось   целью   ее   жизни.
Удивительно, но Клавдия не догадывалась, что Сребрина и Салли работают
с ней уже не  в  первой  экспедиции  совсем  не  потому,  что  Клавдия
методична, работоспособна и пунктуальна. Наоборот, они  любили  другую
Клавдию, которую та скрывала даже от себя самой. Видели, понимали ее и
привычно игнорировали  сухую  оболочку  начальницы.  Обе  они  опекали
Клавдию, как неловкого сына, которого но любят  соученики  по  классу,
отличника и занудного зубрилу, потому что знают, что дома, когда никто
не видит, он совсем другой и часами возится с больным котенком, рисует
цветы или выпиливает из дерева рыцарский замок.
   Клавдия влюбилась в шумного и неправильного Павлыша еще на корабле,
когда и речи  не  было  о  том,  чтобы  взять  его  в  экспедицию.  И,
влюбившись, стала относиться  к  нему  резко,  холодно  и  подчеркнуто
враждебно. Ей на этот раз  удалось  обмануть  не  только  себя,  но  и
проницательную Салли. Когда же  оказалось,  что  волей  случая  Павлыш
летит именно с ней, ее охватила такая бешеная радость,  что  она  сама
привычно, умея бороться с собой и не понимая себя, истолковала ее  как
волнение, потому что именно такой человек, как Павлыш, - опасность для
налаженной экспедиции. Но так как Клавдия была человеком дела, она тут
же доказала себе, что задачи экспедиции важнее всего и  следует  пойти
на жертвы, чтобы экспедиция не сорвалась.  Стиснув  зубы,  изнывая  от
любви к Павлышу, она приняла его на станцию.  Когда  же  обнаружилось,
что Павлыш и Салли, два больших, веселых и  добрых  человека,  тянутся
друг к другу  и  их  сближение  лишь  дело  времени,  потому  что  оно
естественно, Клавдия  нашла  массу  аргументов,  заставляющих  ее  как
человека,  ответственного  за  экспедицию,   воспрепятствовать   этому
сближению.
   Может, из-за того, что Клавдия находилась в постоянном возбуждении,
не давая себе возможности разобраться в его  действительных  причинах,
она прониклась таким активным отвращением к  планете.  Тем  более  что
планета  и  в  самом  деле  была  первобытной,  опасной  и  враждебной
человеку. Впервые в жизни Клавдия хотела  одного  -  чтобы  экспедиция
закончилась и можно было вернуться в обычный мир камеральных  работ  и
деловой суматохи, мир, в котором ее никто не понимал, но все  считали,
что ее понимают.
   И в то же время, как бы ей ни была отвратительна планета, как бы ни
возмущала она ее праведную и мятущуюся душу, этот мир ее притягивал  и
тревожил.
   ...Клавдия  поднялась.  Ею  владела  тревога,  неумолимое   желание
действий. Она не могла больше работать. Она даже  не  могла  думать  о
работе.
   Она подошла  к  плите,  хотела  поставить  кофе,  палила  воды,  но
включать плиту не стала.
   Потом прошла в переходник и надела скафандр.
   "Я выйду, - повторяла она себе, - я  выйду  на  минутку,  дойду  до
леса. В конце концов, почему я должна неделями сидеть в этой тюрьме?"
   Будь на станции кто-нибудь, кроме нее, она никогда бы не  позволила
себе выйти. Сейчас никого рядом не было.  И  никто  не  увидит  ее.  А
потому можно представить себе, что не увидит  и  непреклонная  Клавдия
Сун. Нет ее, Клавдии, улетела тоже в горы. И выходит в лес не  она,  а
то нелегальное,  неосознанное  и  формально  несуществующее   естество
Клавдии, над которым она не имеет никакой власти.
   Клавдия проверила, герметичен ли переходник - все пункты инструкции
выхода она соблюдала точно, - и шагнула в лес.
   До того она бывала снаружи, разумеется, бывала - по делу.  То  надо
было помочь скауту выгрузить пробы, то сходить в планетарный катер. Но
она ни разу не была в лесу. И когда Павлыш полушутя и весьма осторожно
уговаривал ее отправиться туда вместе с ним,  она  сухо  отказывалась,
давая понять, что необязательными вещами она заниматься не намерена.
   Клавдия пересекла поляну, оглянулась. Купола станции и  лаборатории
смотрели вслед, не одобряя ее поступка.
   Ей казалось, что ветер, колеблющий листву, овевает и ее  лицо.  Она
даже провела перчаткой по забралу шлема, проверяя, герметичен  ли  он.
Все было в порядке.
   Она вступила в лес, она шла широкой прогалиной, медленно, глядя под
ноги, чтобы не ошибиться  и  не  наступить  на  какую-нибудь  гадость,
потому что ее путешествие по лесу совсем не означало примирения с ним.
Это было испытание для себя - если бы вместо леса перед ней был кратер
вулкана, возможно, она в таком душевном состоянии спустилась  бы  и  в
кратер.
   К собственному удивлению, Клавдия с  каждым  шагом  обнаруживала  в
лесу нечто - то сухой лист, то причудливо изогнутый корень, то  пышное
движение лишайника, - что ее привлекало своей первозданной красотой  и
естественностью,  всплесками  красок,  необычностью  форм...   Клавдия
останавливалась, разок даже нагнулась, разглядывая смешного полосатого
жучка на длинных ногах.
   Жучок при виде Клавдии поднялся на задние  лапки  и  подпрыгнул,  и
Клавдия не испугалась - она подумала,  что  он  похож  на  ластящегося
щенка, который хочет лизнуть ее в губы.
   Милый жучок промахнулся и обиженно загудел, улетая.
   К счастью для Клавдии, она не знала, что яд этого полосатика хотя и
не смертелен, но вызывает глубокие незаживающие язвы и, встретив его в
лесу, надо бежать без оглядки. Впрочем, она  была  в  скафандре  и  ей
ничего не грозило.
   Улыбаясь смешному жучку, Клавдия проводила его  взглядом  и  хотела
было возвращаться, но тут увидела впереди цветы.
   Цветы редки на планете - здесь царство  простых  растений.  И  чаще
всего цветы - это  лишь  кажущиеся  цветами  иные  существа,  даже  не
обязательно растения.
   Клавдия остановилась  на  небольшой  поляне.  Центр  ее  был  занят
кружком изумрудной травы - травинки блестели, словно намазанные жиром;
ближе к деревьям, под нависающим  сверху  сплетением  ветвей,  ютились
беспомощные нежные комочки - одуванчики, только куда меньше  земных  и
нежнее.
   Когда Клавдия  приблизилась  к  одуванчикам,  они  заколыхались  на
тонких  стеблях,  отклоняясь  от  ветра.  Это  были   одуванчики   для
Дюймовочки.
   Клавдии страшно  захотелось  дунуть.  Дунуть,  чтобы  они  полетели
белыми пушинками.
   Этого делать было нельзя.
   Клавдия даже оглянулась - не подглядывает ли кто-нибудь,  не  видит
ли он преступления?
   Лес был тих и безмятежен.
   Клавдия  немного,  на  несколько  сантиметров,  все  еще  улыбаясь,
приподняла забрало шлема и дунула.
   Белым облачком пушинки взвились в воздух, закрутились,  кидаясь  во
все стороны.
   Несколько  невесомых  пушинок  коснулись   ее   лица,   и   Клавдия
отмахнулась от этого холодного, щекочущего прикосновения.
   И тут же закрыла забрало.
   Прикосновение,  хоть  и  было  нежным  и  безвредным,  испугало   и
отрезвило ее. Она быстро выпрямилась.
   Зеленые  стебельки,  на  которых  только   что   были   одуванчики,
спрятались, как живые, под землю.
   "Идиотка", - сказала себе Клавдия.
   В носу свербило -  она  успела  вдохнуть  запах  леса,  гнилостный,
тяжелый, чужой.
   Очарование пропало.
   Клавдия  оглянулась.  Лес   стоял   со   всех   сторон   недвижный,
настороженный, враждебный чужому.
   Она не сразу сообразила, куда ей идти - было  неприятное  мгновение
нерешительности. Потом сквозь прогалины блеснула крыша купола - она же
отошла всего на пятьдесят метров.
   Она добежала до купола, сорвала скафандр, бросила его в дезинкамеру
и сама тут же перешла в душ.
   Горячая, пахнущая лекарственными травами вода хлестала ее. Она мыла
лицо, еще и еще раз, все более проникаясь презрением к себе  самой.  И
ей все казалось, что нежное прикосновение пушинок ничем не смыть.
   Даже маленький ребенок  в  поселке  никогда  бы  не  приблизился  к
одуванчикам и, если бы увидел их издали, сразу рассказал  бы  об  этом
старшим, потому что нет ничего хуже, чем натолкнуться в лесу на гнездо
снежных блох. И  взрослые  сразу  стали  бы  наблюдать  за  человеком,
увидевшим в лесу гнездо снежных блох, - вернее  всего,  он  заражен  и
обречен через полчаса  или  через  час  потерять  рассудок  в  бешеном
припадке... Почти все в поселке прошли через это несчастье, многие  по
нескольку раз. Из-за этого, когда в прошлом году припадок  случился  с
Олегом, погиб Томас Хинд.

        x x x

   Что-то Казику в лесу не нравилось. Он был оживлен, кипел  жизнью  и
звуками - это бывает летом, но впереди, куда  лежал  путь,  было  куда
тише. Может, потому что там  станция,  люди  распугали  зверей?  Казик
принял эту версию и поспешил дальше.
   Пришлось пробираться сквозь завал - видно, здесь была большая  буря
и на возвышенности лес повалило. Нож Казик держал  наготове,  двигался
бесшумно, стараясь быть незаметным и проскальзывать как  тень.  Но  он
задержался в этом  завале,  все  равно  здесь  не  побежишь,  да  и  в
трухлявых деревьях любят прятаться всякие гады.
   Издали Казик заметил обтянутое паутиной жилище чистоплюя  и  обежал
его стороной. И тут же учуял стаю шакалов.
   От них далеко пахнет в лесу - они никого не боятся и гонят  добычу.
Чаще  они  нападают  в  одиночку,  они  неутомимы  и  злы,  но  иногда
собираются в стаю - такая  стая  напала  в  прошлом  году  на  Дика  с
Марьяной. Вот почему в лесу так тихо.
   Ничего, сказал себе Казик, от вас мы убежим.
   Шакалы тоже  почуяли  Казика.  Первого  шакала  он  углядел,  когда
перебирался через лощину, и пришлось идти медленнее.
   Шакал показался сверху, справа, он смотрел  спокойно,  будто  Казик
его не интересовал, будто он просто из любопытства выглянул из  кустов
и даже удивился: кто это шумит в лощинке?
   Но Казик знал, что теперь шакал не успокоится -  он  или  погибнет,
или убьет Казика.
   Хорошо бы, шакал был один.
   ...Второй шакал поджидал Казика на пути. Как только он  выбежал  из
лощины на плоское место, шакал уже ждал там, присев на задние лапы,  -
белая шерсть дыбом, черная пасть нараспашку. Словно улыбается.
   - С дороги! - крикнул Казик.
   Он знал, что  шакалов  не  испугаешь,  но  так  самому  было  менее
страшно.
   Казик  кинулся  на  шакала,  преградившего  ему  путь,  но  тот  не
шелохнулся,  равнодушно  поджидая  сумасшедшую  добычу,  которая  сама
несется в глотку. Ростом он был выше Казика,  а  когда  поднимался  на
задние лапы, то и вдвое выше.
   В последний момент, перед  самым  носом  шакала,  Казик  вильнул  в
сторону и успел проскочить в нескольких сантиметрах от  рванувшейся  к
нему оскаленной морды.
   Казик перепрыгнул  через  живой  корень  и  побежал  дальше.  Сзади
стучали когти - шакал  бежал  по  следу,  и  бежал,  конечно,  быстрее
Казика. И как назло, вокруг только сосны с мягкими прямыми стволами  -
не влезешь, чтобы отсидеться. Впрочем, от шакала трудно отсидеться. Он
может ждать целые сутки.
   Казик на бегу обернулся, и ему стало обидно от  невезения:  шакалов
уже было трое.
   Он стал забирать правее, к берегу озера, - может,  удастся  уйти  в
воду. Казик не знал, умеют ли шакалы плавать, но все  же  надеялся:  а
вдруг нет? Ведь до станции бежать еще километр или два  -  обязательно
догонят.
   Казик кинулся в самую гущу кустов, не думая об опасности оттуда, но
и это не помогло: для шакалов лианы и ветви кустов были как трава.
   Впереди высился крутой холм. Казик  из  последних  сил  бросился  к
камням и вскарабкался наверх. Шакалы, все трое, окружили это убежище.
   Казик дышал глубоко и часто - он ослаб  за  последние  дни.  Может,
будь это около поселка, он смог бы убежать, но сейчас не убежишь...
   Первый из шакалов  начал  подниматься  наверх,  отшвыривая  когтями
камни. Он поднимался медленно и спокойно. Шакалы все делают медленно и
спокойно.
   Когда шакалья морда была уже у ног Казика, тот ударил его  ножом  в
горло. Горло - самое слабое место у шакала. Нож  наткнулся  на  кость.
Шакал отпрянул, будто не ожидал удара, но тут же  полез  вновь.  Казик
успел  нанести  еще  один  удар,  удачный,  прежде  чем  ему  пришлось
спрыгнуть с холма и бежать снова, потому  что  остальные  шакалы  тоже
полезли на холм.
   Теперь у Казика было только два врага. А он был цел, ни царапины.
   Казик продолжал бежать  вперед,  и  шакалы  вновь  настигли  его  у
большого  мягкого  голубого  дерева.   Он   прыгнул   за   ствол,   но
поскользнулся, потому что его дернула за руку жгучая хищная лиана.
   И в это мгновение зубы первого шакала рванули кожу на  плече.  Было
очень больно.
   Казик обернулся и  начал  бить  шакала  ножом,  прячась  за  ствол,
который изгибался, пытаясь посторониться, и  шакалу  удалось  еще  раз
укусить Казика. Казик понял, хотя от  боли  и  отчаяния  он  соображал
плохо, что ему не устоять, надо бежать, надо спасаться.
   И он побежал, виляя между стволами...
   И вдруг выбежал на поляну.
   На поляне спокойно, уверенно и гордо стояли настоящие земные купола
- блестящие, серебряные и непобедимые.

        x x x

   Прошло около часа с неудачной вылазки в лес, а Клавдия все не могла
успокоиться.  Почему-то  начала  протирать  приборы,  потом   включила
стиральную машину и сложила в нее постельное белье.  Ей  не  хотелось,
чтобы возвращались Павлыш с Салли, словно она еще не  была  готова  их
увидеть.  Потом  она  убедила   себя,   что   проголодалась,   открыла
экспресс-обед, но есть не стала, а спустила его в мусорокамеру.
   Она старалась не смотреть в окна, но они, как назло, встречались на
каждом шагу, и лес, враждебный и  хитрый,  подглядывал  за  каждым  ее
движением.
   Начало знобить. Клавдия не знала, что это -  первый  признак  укуса
снежной  блохи,  но  инстинктивно  чувствовала,  что  с  ней  творится
неладное и это неладное связано с выходом в лес.
   Все собирался пойти дождь, стемнело  не  ко  времени,  темные  тучи
нависли над станцией. Ее пораженному  болезнью  воображению  казалось,
что деревья шевелятся и собираются все ближе и  ближе  к  дому,  чтобы
ворваться внутрь.
   И когда из леса выскочила  окровавленная  обезьяна  и  бросилась  к
куполу, ведя за собой страшных белых  вз®ерошенных  чудовищ  -  именно
такими она увидела Казика и шакалов, - она восприняла это как  попытку
леса напасть на нее.
   Клавдия тут же распахнула шкаф, выхватила анбласт, и все это заняло
секунду - она действовала  по  инструкции,  предусматривавшей  оборону
станции  от  нападения  диких  зверей.  Делала  она  все  это  быстро,
механически, преодолевая страх и отвращение.
   Звери, напавшие на  станцию,  сплелись  в  клубок,  и  она  даже  с
некоторым облегчением поняла, что у них свои дела: они  выясняют  свои
отношения -  это  продолжение  извечной  борьбы  за  существование,  в
которой обезьяне придется погибнуть...
   Так как свет внутри станции был включен, детали яростного  сражения
у станции Клавдия не могла разглядеть. Она подумала, что надо включить
камеры, и, может, включила  бы  их,  но  дурнота  и  озноб  все  более
овладевали ею, и она не могла бы сказать, почудилось ей  или  в  самом
деле в какой-то момент она увидела большие, отчаянные, разумные  глаза
обезьяны, которая  прижалась  к  стеклу  окна.  Темная,  исцарапанная,
окровавленная  морда  отчаянно  двигала  губами,  словно  призывая  на
помощь.
   Устрашась этого зрелища, устрашась морды  белого  зверя,  возникшей
рядом с мордой обезьяны - все  это  заняло  доли  секунды,  -  Клавдия
подняла анбласт, чтобы выстрелить, защищаясь, в этих  чудовищ,  но  ее
остановило сознание, что выстрелом она нарушит герметичность купола  и
впустит в  него  инопланетную  микрофауну.  Обезьяноподобное  существо
увидело движение Клавдии и метнулось в сторону.
   Клавдии показалось, что в лапе у  него  нож  или,  может,  это  был
длинный коготь. Существо упало, звери накинулись на него. Зрелище было
отвратительным, кровавым, типичным для  этой  планеты,  и  Клавдия  не
хотела смотреть, но смотрела,  как  в  предгрозовой  мгле,  при  свете
молний это существо - такое впечатление,  что  у  него  не  шерсть,  а
клочья меховой одежды, - ну  и  шутки  играет  с  ней  воображение!  -
умудрилось вырваться из  когтей  белых  зверей  и  побежало,  падая  и
поднимаясь вновь, огрызаясь из предсмертных сил, вниз, к озеру...

        x x x

   Скатываясь по склону к озеру и  теряя  последние  силы,  Казик  все
видел перед собой испуганные глаза земной женщины, прекрасной, чистой,
окруженной сверканием земных, совершенных вещей,  которая  целилась  в
него из бластера, хотя этого не могло быть никогда, и руки ею,  сквозь
всеобщую боль, болели от отчаянной силы, с которой он колотил кулаками
в окно этого прекрасного дома...
   А шакалы, терзая и словно играя, гнали добычу к серой воде озера...

        x x x

   В корабле Салли старалась не отходить от Павлыша.
   Он был мрачен, почти не разговаривал, даже лицо осунулось.
   "Как странно, - думала Салли, - типичный сангвиник,  сам