Но самым ужасным в его ситуации являлась полная неизвестность и неподконтрольность событий в Милане -- никакими своими действиями Франц не мог повлиять на выбор Клаудии. При этом, однако, он почти не ревновал жену в традиционном смысле слова -- будучи уверен, что из-за своей патологической честности она никогда не ляжет в постель с Другим Человеком, не поставив Франца в известность. На третий день у него стали появляться мысли о самоубийстве -- и это так удивило его, что он отправился к психиатру. Визит к врачу оказался бесполезным: рассказав свою историю и ответив на два десятка уточняющих вопросов, он ушел, унося в кармане рецепт успокаивающих пилюль и чудовищный счет за консультацию. Доктор об®яснил, что Франц, на самом деле, не любит свою жену, а страдает лишь по причине оскорбленного самолюбия. Да, черт возьми, если это даже и правда, то как ему избавиться от страданий?... 
    Весь четвертый день Франц просидел рядом с телефоном, но Клаудиа не позвонила; пятый и шестой дни прошли также безрезультатно. Чувствуя, что он уже потерял ее, но не желая из гордости звонить сам, Франц написал гневное, почти грубое, письмо и отправил его экспресс-почтой: в письме он извещал ее о полном разрыве. На следующий день он встал с постели с ощущением утроенного ужаса: что он наделал?... он же потерял ее навсегда! Позвонив в Милан и опять не застав Клаудии дома, он написал ей еще одно письмо -- на этот раз жалкое и слезливое. Он не понимал, чего хочет, и колебался между двумя состояниями -- ярости и самоуничижения -- с частотой маятника часов. Когда он, наконец, дозвонился до жены, та уже прочитала оба письма и говорила с ним снисходительным голосом хозяйки положения -- это было невыносимо, но послать ее к черту и бросить трубку у Франца не хватало сил: он сдался. Клаудиа об®яснила ему, что пресловутое окончательное решение все еще не готово. Однако, если он будет грубить и настаивать, то она решит прямо сейчас -- и не в его, Франца, пользу. Они расстались на дружеской ноте хозяйки и ее собаки. 
    Франц не верил своим ощущениям -- неужели это происходит с ним? И почему Клаудиа так жестока к нему? Через три дня у них был еще один разговор, очень близкий по сценарию к предыдущему, после чего он дал себе клятву ей больше не звонить и не писать. Сама Клаудиа тоже не звонила, и он не имел от нее вестей в течение месяца. На третий (считая от их заключительного разговора) день Франц с®ехал на другую квартиру, а на четвертый -- встретил Лору. 
    Вообще-то, они встречались и раньше: в лифте, в кафетерии, просто на территории Университета -- Лора работала на факультете психологии, располагавшемся в том же здании, что и математический факультет. Франц заметил ее давно: тонкая брюнетка с крупными правильными чертами лица и, как правило, экстравагантно одетая. Они, однако, не обменялись ни единым словом -- до тех пор, пока не застряли вместе в лифте. Случилось это в субботу, на следующий день после заключительного разговора с Клаудией по телефону. В те дни Франц старался проводить как можно меньше времени дома и как можно больше на работе -- невзирая на каникулы и выходные. Они с Лорой столкнулись у входа в здание и Франц пропустил ее вперед, галантно придержав дверь. Лифт стоял на нижнем этаже с дверями нараспашку; войдя первой в кабину, она нажала на кнопки своего 10-го и францева 14-го этажей и улыбнулась. Тот рассмеялся: "Неужели я так похож на математика?" "Похожи. -- ответила Лора, -- Но, кроме того, я просто знаю, кто вы такой: у меня есть знакомые на вашем факультете." "Ну, тогда и вы представьтесь, пожалуйста: на вашем факультете у меня знакомых нет." "Меня зовут Лора ..." -- начала она, но назвать свою фамилию не успела, ибо лифт резко остановился. Раздалось натужное гудение, двери кабины конвульсивно разошлись -- в просвете обнажилась грязная стена шахты и намалеванное красной краской число 15. Судя по последнему, застряли они на самой верхушке здания -- почему лифт туда заехал, было непонятно. Франц попробовал связаться с ремонтной службой по аварийному телефону, однако тот не работал; хоровые и сольные призывы на помощь также остались безрезультатны: стояли рождественские каникулы. Сев на пол друг напротив друга, они стали разговаривать. 
    Два с половиной часа, проведенные в заточении, сделали Франца и Лору закадычными друзьями. После того как охранник, обходивший здание на предмет незапертых дверей и окон, выпустил их на волю, они разошлись на минуту по своим кабинетам (Лоре нужно было взять какую-то книгу), а потом пошли пить кофе. Сидя за столиком в кафе и разговаривая со своей новой знакомой, Франц впервые за две недели с удивлением почувствовал, что давившая на грудь черная тоска немножко отпустила: Лора оказалась остроумной и внимательной собеседницей. А главное, она не скрывала своего интереса к нему -- что, в сочетании с внешней привлекательностью, способно пробить оборону любого мужчины. Как оказалось, ни тот, ни другая не имели срочных дел и договорились провести день вместе. 
    Они вышли из кафе и остановились перед входом -- серая толпа многоликим потоком обтекала их с боков, сверху падал холодный мелкий дождь. "Что будем делать?" -- спросила Лора; "Поедем к тебе." -- неожиданно для самого себя предложил Франц. И прежде чем он успел пожалеть о своих словах, Лора улыбнулась и сказала: "Поехали." Через двадцать минут они уже входили в ее квартиру, а еще через пять Франц на несколько мгновений забыл, что его сердце разбито. 
    Их роман развивался столь же стремительно, как и начался, -- в значительной степени благодаря сознательным усилиям Франца. Помимо женской притягательности и очевидной духовной близости, Лора имела для него неизмеримую ценность просто фактом своего выбора: то, что красивая умная женщина выбрала его, возвращало Францу чувство собственного достоинства. Он ясно понимал, однако, что одного успокоенного самолюбия для полного исцеления недостаточно. Если Франц хочет забыть Клаудиу, он должен влюбиться в Лору -- что он и заставил себя сделать в кратчайшие сроки! Некоторое время он сомневался в искренности таких искусственно выращенных чувств и, в конце концов, рассказал обо всем Лоре. Выслушав его рассказ, та рассмеялась и сказала, что они -- братья по несчастью: месяц назад она выгнала за измену своего бывшего de facto. Их вулканический роман достиг апогея к моменту возвращения Клаудии из Милана. 
    Клаудиа остановилась не дома, а у подруги, и даже не сразу сообщила Францу о своем приезде -- они встретились лишь через два дня, поздно вечером в их бывшей семейной квартире. Франц навсегда запомнил первые слова, которыми Клаудиа начала разговор: холодное, сложно сконструированное предложение, явно заготовленное заранее. Она стала об®яснять, что ни в чем Франца не винит, что просто она, наконец, обрела независимую от него индивидуальность, и что теперь у нее будет настоящая жизнь. Она проговорила в этом духе еще некоторое время, однако, не получая ожидаемого отклика, забеспокоилась и начала задавать вопросы. Реакция Клаудии на изменение ситуации оказалась полной неожиданностью для обоих: из глаз ее брызнули слезы, и она зарыдала. После этого разговор пошел по совершенно иному руслу: холодный тон слетел с нее без остатка, а Францу, наоборот, изо всех сил пришлось сдерживать все усиливавшееся ощущение жалости. Он так и не понял, с какими чувствами к нему и Другому Человеку Клаудиа приехала из Милана, но факт оставался фактом: к тому, что Франц для нее потерян навсегда, она оказалась не готова. Он также не понял, почему она категорически отказалась сообщить что-либо о Другом Человеке. Они проговорили до утра (на протяжении остатка разговора Клаудиа непрерывно плакала), а потом расстались, договорившись начать процедуру развода. В течение следующих суток она еще дважды звонила ему, и Франц, не вполне понимая, чего она от него хочет, прилагал титанические усилия, чтобы не разжалобиться от ее рыданий. 
    После Ночи Об®яснений все закончилось очень быстро: через месяц они развелись, а еще через неделю Клаудиа вышла замуж за Другого Человека -- им оказался подающий надежды венгерский пианист лет на десять ее моложе. Узнав, кто счастливый избранник, Франц понял, почему она так долго скрытничала, -- видимо, просто стеснялась (в их компании считалось, да и сама Клаудиа часто шутила, что "глупее музыкантов -- только актеры"). Муж-пианист быстро оправдал возлагавшиеся на него надежды; он постоянно раз®езжал с гастролями, так что Франц до определенного времени видел его только по телевизору: дебелый молодой человек с покрасневшим лицом, ожесточенно ударяющий по клавишам рояля. Знакомство с ним живьем ничего не добавило к первому впечатлению, кроме ощущения инфантильности.

    Иногда сквозь сон (сквозь воспоминания?) Франц чувствовал, как кто-то невидимый неслышно заходил в его спальню, медленно склонялся над кроватью и внимательно смотрел вниз. Кто бы это мог быть? Да и что можно увидеть сквозь одеяло и лежащую поверх куртку? 
    Несмотря на режущее чувство уязвимости, Франц никогда не мог заставить себя откинуть одеяло и посмотреть вверх ...

    Вот ведь не повезло Францу в тот майский день, когда грузовик сплющил его машину в лепешку на площади перед Университетом! Еще вчера ... да что там вчера -- за пять секунд до катастрофы казалось ему, что плохая полоса в его жизни уже закончилась. (Ну, пусть не совсем закончилась -- в двадцать пять лет жилось ему, все-таки, "вкуснее" ... пожалуй, вернуть аппетит к жизни, свойственный молодости, невозможно в принципе.) И от развода Франц, вроде бы, оправился -- спасибо Лоре. А тут, надо же, в этот самый момент ... 
    Но он не думал сейчас об этом: витая в дурманном полусне, Франц вспоминал прошлое ...

    Четвертый Ярус, видно, для того и предназначался -- чтобы человек пережил свою жизнь еще один раз.

    4. 23-ий этаж
    Франц деградировал окончательно -- а кто б не деградировал на его месте? И разобраться ему решительно ни в чем не удалось. Трудно сказать, почему ... Возможно, потому, что понять он хотел как минимум все -- а может, оттого, что искал вне себя, в то время как ответы на все вопросы мира были заключены внутри. Впрочем, кто знает, где спрятаны эти пресловутые ответы?... 
    Удивительно только, что распад и физическая деградация не произошли с Францем быстрее: полная изоляция и отсутствие каких-либо перспектив очевидны были с самого начала. Хотя нет -- у этого спектакля все-таки имелся один зритель: Бог ... или как он там назывался?... словом, тот, кто гонял Франца по этому Лабиринту. Потому Франц и продержался так долго -- ему, должно быть, казалось, что Бог вот-вот выйдет из своего укрывища, хлопнет его по плечу и скажет: "Молодец, ты выдержал экзамен! Можешь загадывать три желания." И тогда Франц зажмурится, наберет в грудь побольше воздуха и начнет: "Хочу, чтобы ..." 
    Впрочем, все это, очевидно, полная чушь. Если Бог и существует, то он не выйдет, а если и выйдет -- то экзамена Франц все равно не сдал.

    * * *
    Заключительный этап его деградации наступил, когда кончилось снотворное. 
    Не обнаружив в кухонном шкафу ничего, кроме пустых упаковок, Франц некоторое время заторможенно размышлял, стоит ли идти на склад. Вроде бы он забрал оттуда все таблетки -- сразу же, как нашел на полке. Или все-таки проверить? Шаркая ногами по полу и цепляясь плечами за косяки дверей, он вышел из квартиры и вызвал лифт. За окном было темно, свистел ветер. За дверью, ведущей на лестницу, неслышно топтались невидимые люди. 
    Через десять минут Франц вернулся обратно на шестой этаж и лег на кровать -- таблеток не было. Он закрыл глаза: остаточной концентрации снотворного в крови все-таки хватало, чтобы на время отключиться от реальности. Привычные воспоминания заклубились в его голове. 
    Следующие три часа он пролежал в прострации. 
    Очнулся Франц от озноба (утро все не наступало, ветер за окном ярился и свистал). Он медленно сел на кровати -- и к ознобу добавилась тошнота. "Реакция абстиненции ... -- догадался он, -- Я 'отхожу' от снотворного ..." Сколько времени он принимал его непрерывно -- два месяца? ... три? ... Да еще в лошадиных дозах! 
    Встав с постели, Франц бросился в туалет -- его вырвало. Симптомы были налицо: озноб, тошнота, боль в пояснице. Он лег обратно на кровать и закрыл глаза -- и тут же стены спальни стали надвигаться на него с боков, а потолок, угрожающе трясясь, опускаться сверху. Когда места, чтобы дышать, не осталось, Франц открыл глаза -- и стены с потолком отпрыгнули на место. "Клаустрофобия. -- подумал он. -- Этого еще недоставало." Что ж, "завязавшие" наркоманы подвержены всем видам психических расстройств ... клаустрофобия еще не самое худшее. 
    Где-то через час лежать на постели он уже не мог -- ни с закрытыми глазами, ни с открытыми. Франц мерял шагами комнату, не решаясь присесть, и все время водил взглядом по стенам -- убеждал себя, что те стоят на месте. В какой-то момент он уже не смог находиться в душной маленькой спальне и перешел в гостиную, потом решил выйти на улицу. Однако осознав, что вернуться внутрь у него не хватит духу, передумал -- смерть от холода казалась еще страшней. Да и не дело это, идти у клаустрофобии на поводу -- надо понять, как с ней бороться в принципе! А также -- сколько времени она может продолжаться ... Через час ему стало лучше и даже захотелось есть -- однако не настолько, чтобы поехать в тесной кабине лифта за продуктами. Франц дошел по лестнице до 1-го этажа (боязнь невидимых людей исчезла, вытесненная другими напастями), но войти в подвал не смог -- двадцать шесть этажей Дома давили на грудь ... было страшно. В состоянии, близком к отчаянию, он поплелся обратно, чтобы напиться чаю, -- однако не смог войти в кухню: слишком мала. Дикость происходившего не укладывалась в голове: сознавая полную беспочвенность своего страха, Франц ничего не мог с собой поделать. 
    Между тем, ему опять стало хуже -- он уже боялся находиться в гостиной. Куда деваться? (Помыслы о спасении в принципе были давно оставлены -- он просто хотел спастись куда-нибудь.) Перебрав все возможности, Франц понял, что пойти может только на 23-ий этаж, где имелся большой пустой зал неизвестного назначения и более ничего. (Две стены зала почти целиком состояли из высоких, в человеческий рост окон -- хорошо!) Единственной трудностью были семнадцать пролетов по лестнице вверх, однако других путей к спасению Франц не видел. 
    Путешествие на 23-ий этаж оказалось тяжелее, чем он предполагал: во-первых, узкая лестничная шахта давила с четырех сторон -- слава Богу, здесь хотя бы не было потолка. А во-вторых, за месяцы растительного существования на кровати, без нормальной пищи Франц настолько ослабел, что тащился по ступенькам со скоростью улитки. Лишь через полчаса он ввалился на подгибающихся ногах в зал 23-го этажа, и ему сразу же полегчало. 
    Но не надолго. 
    Через два часа он уже мог находиться только возле окон и с ужасом смотрел на три массивные колонны в центре зала, проседавшие, казалось, под неимоверной тяжестью потолка. Франца бил озноб, перед глазами все ходило ходуном, и он периодически прижимался лбом к холодным стеклам окон -- что, впрочем, не помогало. Наконец, его посетила мысль о самоубийстве: неограниченное пустое пространство снаружи Дома манило в себя. Франц неуверенно потрогал толстое холодное стекло и представил себе, как пробивает его своим телом, -- бр-р-р! на лице и плечах наверняка останутся длинные рваные царапины ... Да и пробьешь ли вообще? -- скорее всего, только расшибешь лоб! Понимая всю нелепость боязни поцарапаться или ушибиться при совершении самоубийства, Франц передернулся. Ладно, если будет действительно нужно, он найдет, чем разбить стекло ... 
    Через час ему стало совсем плохо: выставив левую руку как можно дальше вперед, а правую -- как можно выше вверх (чтобы отвратить неумолимое приближение стен и потолка), Франц прижимался спиной к оконному стеклу. Он твердо решил выброситься из окна -- и лишь оттягивал смерть, как уже согласная отдаться своему возлюбленному девственница оттягивает начало полового акта (любовный жар томит ее, но подруги говорили, что в таких случаях может быть больно). Тело Франца ходило ходуном, в глазах плавали круги, тошнота подступала к горлу -- однако в сознании царила пронзительная ясность. Сквозь мозг медленно и тяжеловесно проплывали мудрые мысли, каждая -- додумана до конца и чеканно сформулирована: "Чем я заслужил это? Чем?" или: "Скоро все это кончится! Скоро!" Потом Франц вдруг пришел в ярость: "Тебе меня не запугать!" -- дерзко выкрикнул он в пространство, и, выставив вперед дрожащую руку, медленно двинулся вперед. Он сейчас докажет Ему, что не боится стоять у стены! Неимоверным усилием воли Франц направил себя в самое опасное место -- в ту часть зала, где не было ни окон, ни входной двери. Ближе ... ближе ... и наконец страдальчески вытянутая рука его коснулась шершавой поверхности обоев -- он победил! С облегчением свершенного подвига, Франц было попятился к окну ... как вдруг его скрюченные пальцы зацепились за какую-то рукоятку. Что это? Он приблизил лицо почти вплотную к стене (чтобы рисунок на обоях отплелся от кругов в глазах) и обнаружил хорошо замаскированный встроенный шкаф -- дверца была не заперта. Вытащив оттуда увесистый металлический ящик, он бросился к спасительной прозрачности оконного стекла. 
    Мир вращался вокруг головы кольцами Сатурна ... Франц отдышался и щелкнул запором на крышке ящика. 
    Внутри лежали Анкеты -- те самые, которые он заполнял в Регистратуре и на трех предыдущих ярусах. 
    А еще там была аудиокассета -- видимо, с записью его допроса Следователем на Первом Ярусе. И видеозапись беседы с тремя следователями на Втором Ярусе. А также протоколы допросов в Межсекторной Службе Безопасности -- на некоторых виднелись пятна его крови. И еще какие-то бумаги, бумаги, бумаги ... исписанные (испечатанные) мелким почерком (шрифтом) -- так, что ничего не разобрать ... как же так? Ведь это же якобы предназначалось для Суда -- чтобы тот узнал все про францеву душу!... 
    Несколько секунд Франц размышлял, а потом в один миг, с кристальной ясностью понял: его обманули! 
    Суд знал про него все с самого начала! 
    Анкеты понадобятся совсем для другого! 
    Не сомневаясь, что отгадал истинное назначение Анкет и остальных документов, Франц аккуратно сложил все обратно, отошел метра на два и метнул ящик изо всех сил в окно. Раздался громкий треск, длинная извилистая трещина перечеркнула толстое стекло по диагонали сверху вниз. Он застонал от разочарования, подобрал ящик, отошел в исходное положение и тщательно прицелился в середину трещины -- точнее ... точнее ... давай! Тр-рах-х!... стеклянная полоса по всей длине стены взорвалась осколками. В лицо Францу ударил холодный ветер, по залу закружился снег. В обрамлении оконной рамы плоская белая равнина земли и гладкий черный купол бездонного, беззведного неба выглядели картиной художника-монументалиста. 
    Не раздумывая, Франц подошел к окну, перешагнул низкий, по колено, подоконник и встал снаружи Дома на карнизе. (Ветер и снег хлестали его по щекам. Руки, вцепившиеся в край оконной рамы, дрожали. Осколок стекла глубоко впился в правую ладонь -- по запястью стекала струйка крови. Страх высоты кружил голову легким, беззаботным весельем, как шампанское.) Франц несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул чистый морозный воздух, потом на мгновение зажмурился, пытаясь вызвать в памяти образ Тани. Однако вместо ее лица перед его закрытыми глазами возник догорающий остов машины на заваленном валунами склоне горы. Электрический разряд радости пронизал Франца: его возлюбленная покончила с собой! Как же он не догадался раньше?!! Она сделала это для него!!! (Он ощутил нежное прикосновение таниного дыхания к своей щеке.) Обуреваемый сладостным чувством конца, Франц рассмеялся и открыл глаза. Они встретятся ... встретятся сейчас! Он оттолкнулся изо всех сил (чтоб ветер не прибил его обратно к стене Дома) и швырнул себя в спасительную пустоту открытого пространства -- вьюга завертела его во все стороны. Провожая глаз