м), а также 
    в) туалета, куда заключенные ходили только днем (на ночь камеру запирали, так что приходилось пользоваться парашей -- большим баком без крышки, ставившимся в камеру перед отбоем). 
    Мест, где человек мог бы уединиться, предусмотрено не было. Даже разделительные перегородки в туалете доходили только до пояса, а кабинки не имели запоров и закрывались качающимися, как иногда в барах, дверями ... продуманность деталей поражала воображение! Ко всему этому Франц оказался не готов, ибо никогда в жизни не делил ни с кем комнату дольше месяца, даже с женой (та спала очень беспокойно и будила его по три раза за ночь). 
    Невозможность уединиться странно подействовала на характер Франца: ему стало казаться, что окружающие постоянно следят за ним, вступают в разговоры, ждут от него ответов на свои вопросы ... словом, не оставляют ни на минуту в покое! Чтобы защитить свое "я" от постороннего внимания, он стал агрессивен. С урками, конечно, Франц на рожон не лез, однако стал огрызаться на замечания Вонючки или Огузка. К последнему он испытывал физическое отвращение, и кончилось это дракой, после которой оба ходили с разукрашенными синяками физиономиями. 
    Осознав, в конце концов, психологическую причину своей агрессивности, Франц смог лучше контролировать себя, и после драки с Огузком срывов у него более не случалось. 
    В его характере произошли и другие изменения: он стал ленив и с удовольствием отлынивал от работы, мог с легкостью соврать или даже украсть. Может, ослабление моральных устоев явилось следствием усердной работы на теоретических ... нет, кроме шуток, а? Он стал вставлять в свою речь множество ругательств (чего не делал со времен студенчества), а чувство жалости у него притупилось почти до нуля. По своему собственному сравнению, Франц превратился в интернациональный вариант Ивана Денисовича из одноименной повести русского писателя Солженицына. 
    Минус, конечно, кротость солженицынского персонажа.

    -- Эй, Профессор! 
    -- Чего тебе? 
    -- Ты что, опять от Починки Инвентаря увернулся? 
    -- А пошел ты, Огузок ... рожу разобью!

    2. Происшествие
    Новичка привели во время пятнадцатиминутного перерыва перед перекличкой, формально отведенного на прослушивание вечернего обращения Администрации. Громкоговорители принудительного вещания висели во всех комнатах, включая туалет, однако слушать заключенных никто не заставлял, и все разбредались кто куда: курящие шли в курилку, некурящие -- разговаривали в центральном зале или спальной камере. Разговоры велись предельно бессмысленные ("Эх, послали б нас с послезавтрева на папайю, вот бы накушались ..."), так что Франц в общей беседе не участвовал. Деться ему, однако, было некуда, ибо выйти за пределы Потока он уже не мог -- внешняя дверь запиралась сразу же после вечерней прогулки. 
    В тот вечер, лишь только Чмон в очередной раз завел свой любимый рассказ об изнасиловании четырех малолетних девочек, внешняя дверь с лязгом отворилась, и в камеру вошел новичок -- толстый парень лет двадцати пяти с испуганным выражением на тупом лице. Под мышкой он держал комплект постельного белья. "Здравствуйте." -- боязливо сказал новичок; "Заткнись, гадина! -- неприязненно отвечал Чмон, -- Еще раз перебьешь -- выдавлю левый глаз." Парень помертвел и в полной растерянности отошел в сторону. Франц наблюдал за ним издали -- толстяк переминался с ноги на ногу у стены и вид имел самый жалкий: чуть не плакал; потом робко отворил дверь и вошел в спальную камеру. Выждав минуты три, Франц, сам не понимая, зачем, последовал за ним -- новичок его, на самом деле, не интересовал: тупость и трусость были написаны на толстом лице парня заглавными буквами. 
    Когда Франц вошел в камеру, "разборка" шла уже на полную катушку: Чирей, прижимая трепещущего толстяка к стене, левой рукой держал его за горло, а правой размеренно бил по щекам: "А ну, снимай штаны, пидор! Снимай, тебе говорят ..." -- приговаривал он в такт пощечинам. Моджахед со скучающим лицом наблюдал за происходившим со своей койки, сапоги его валялись рядом -- очевидно, урки взяли новичка в оборот в форсированном варианте. "Не хочу снимать ... Пусти ..." -- хныкал толстяк; "Это как же ты, козел, не хочешь? -- орал Чирей, -- Да я тебя сейчас ..." Было видно, что парень держится из последних сил. 
    Как всегда в подобных случаях, вмешиваться не имело смысла: спасти новичка от печальной участи никто, кроме него самого, не мог -- а вот неприятности для вмешавшегося могли выйти колоссальные. Да и не собирался Франц вмешиваться -- не собирался до тех пор, пока не услыхал собственный голос: "А ну, пусти его, Чирей, чего пристал, дай человеку на новом месте оглядеться ..." Дернул же черт его за язык! -- реакция на эти слова превзошла все мыслимые ожидания. Чирей отпустил новичка и резко повернулся к Францу, а Моджахед, путаясь в простыне, вскочил с койки: "Ты зачем, гад, не в свое дело лезешь? Убью!" Франц отскочил назад и быстро посмотрел по сторонам: Дрона и Чмона в камере не было. Что ж, Чирея он не боялся -- реальную угрозу представлял один Моджахед ... да и тот, запутавшись в простыне, проспотыкался метра два по направлению к Францу и упал на одно колено. "Потом все равно изобьют, -- мелькнуло в голове Франца, -- так хоть сейчас ..." -- он сделал два быстрых шага вперед и с наслаждением, изо всех сил врезал ногой Моджахеду под подбородок. Удар пришелся в самую точку -- голова урки дернулась назад, глаза замутились; он опрокинулся на спину и замер. Франц повернулся к Чирею. "Ты чего?... -- залепетал тот и попятился назад, -- Смотри, потом хуже будет ... Дрон тебя с говном с®ест ..."; "Ты до этого не доживешь, гнида." -- сладким голосом отвечал Франц, наступая на него. Находившиеся в камере заключенные повскакали со своих коек и окружили их. "Эй, Коряга, а ну, Дрона позови!" -- крикнул Чирей; "Стронешься, Коряга, с места -- убью!" -- не оборачиваясь, усмехнулся Франц. Урка допятился до стены -- и вдруг с исказившимся лицом бросился вперед, пытаясь лягнуть Франца в пах. Тот отскочил в сторону и с оттяжкой ударил Чирея сбоку в челюсть -- урка рухнул на четвереньки. Сладостный позыв прикончить врага впервые в жизни бросился Францу в голову ... он подскочил к копошившемуся на полу Чирею и врезал ему так же, как до этого Моджахеду, -- ногой под подбородок. Подонок повалился набок и более не шевелился; на губах у него запузырилась кровь. Франц остановился и схватился рукой за спинку ближайшей койки -- сердце его колотилось у горла, ноги подгибались; остальные заключенные молча смотрели на него. Драка заняла секунд двадцать, не больше; что нужно было делать -- Франц не понимал. 
    Но тут, спасая его от необходимости принимать самостоятельное решение, в камеру вошел Мордастый: "Опять, с-сукины сыны, на перекличку опаздываете ... -- гаркнул он, -- ... эй, что это у вас происходит?" Все попятились назад, и Франц остался один в проходе между койками, на равном расстоянии от лежавших на полу урок и трясущегося новичка на заднем плане. "Зачинщик кто? -- заревел Мордастый, -- Зачинщик, говорю, кто, с-сволочи?"; в дверь за его спиной повалили остальные заключенные. Франц встретился глазами с Дроном, и это решило дело: "Я -- зачинщик, господин Наставник. -- сказал он, -- Прикажете в карцер?" Через полторы минуты вызванные Мордастым по рации охранники уже выводили Франца во внешний коридор: приговор -- три дня с выводом на работу. Оклемавшиеся к тому времени Чирей и Моджахед проводили его полными ненависти взглядами. А последним своим впечатлением Франц унес из камеры страную ухмылку новичка -- не испуганную (как можно было ожидать), а какую-то ... Франц не мог понять, какую. 
    Дорогу в карцер он знал хорошо: они свернули за угол, прошли триста метров на восток, потом вошли в узкий вспомогательный коридор. Гремя ключами, охранник отпер решетчатую дверь -- после нее оставалось пройти еще метров двести. Франц шел с удовольствием: три дня карцера казались наилучшим выходом из положения. Он стал размышлять, что бы произошло, случись эта история на пять минут раньше: Моджахед и Чирей оклемались бы до начала переклички, Мордастый бы ничего не заметил, а уж потом ... Франц поежился, представив себе, что бы с ним произошло потом. "Ладно, трепка от меня не уйдет ..." -- философски подумал он и усмехнулся своим мыслям: если б три месяца назад кто-нибудь ему сказал, что он будет так спокойно размышлять о грядущих побоях, -- да он бы рассмеялся собеседнику в лицо ... 
    Подошвы сапог привычно прилипали к клейкому линолеумному полу, спереди и сзади топали охранники. "Завтра на танцы пойдешь?" -- спросил топавший спереди топавшего сзади. "К нам или на женскую половину?" -- отозвался задний. "К нам." -- "Не пойду."; "А на женскую половину?" -- "На женскую тоже не пойду." Справа и слева в стенах коридора виднелись какие-то двери, над головой проплывали заросшие паутиной лампы и водопроводные трубы. "Так чего же ты, раз®еба, спрашивал, на какую половину?" -- укорил передний, обдумав услышанное; "Не твое собачье дело. -- незлобиво отвечал задний, -- Отстань, мудило." Они остановились перед дверью карцера. Передний охранник, звеня ключами, с лязгом отомкнул и со скрипом отворил тяжелую металлическую дверь: "Заходи!", а когда Франц шагнул внутрь, привычной скороговоркой забубнил: "В карцере не курить, на пол не плевать, а с завтрева переводишься на половинный рацион питания, двух-третевый рацион сна и усиленные физкультурные." Не дожидаясь окончания ритуала, второй охранник пошел обратно. "И не вздумай на звонок попусту жать, зараза; ежели вызовешь без нужды -- лучше сразу харахере себе сделай." "А что такое харахере, господин Член Внутренней Охраны?" -- как можно вежливее спросил Франц; "Это когда ты сам себе хер отрезаешь, -- любезно раз®яснил охранник, -- от слова 'херург', понял?" 
    Дверь захлопнулась. Послышался звук запираемых замков. 
    Карцер представлял собой крошечную комнатушку с четырьмя двухэтажными кроватями; под потолком в четверть накала горел красный ночник. С первого же взгляда Франц понял, что ему несказанно повезло: он был единственным штрафником (карцеры имелись лишь на каждом третьем этаже, так что в среднем там скапливалось до восьми заключенных с трех разных потоков). Он быстро разделся, залез на дальнюю от параши верхнюю полку и закрыл глаза, стараясь не потерять ни одной секунды короткого карцерного сна. Лежа в последнем приступе бодрствования, Франц вспомнил прощальную ухмылку толстого новичка: зловещая -- вот как ее можно было бы описать ... если б только зловещая ухмылка на устах этого труса имела какой-нибудь смысл ... Нет, не вяжется. 
    Франц уснул. 
    Проснулся он, судя по самочувствию, часа через полтора -- с явственным ощущением, что что-то произошло. Он свесил голову вниз: на двух нижних койках (под ним и на противоположной) спали люди -- новых штрафников, видимо, привели уже после отбоя. Перевернувшись на живот, Франц закрыл глаза: "Интересно, из нашей камеры или нет?..." -- сонно подумал он. 
    Примерно через час он проснулся опять, на этот раз -- с сильным ощущением тревоги. Секунд тридцать он лежал, не шевелясь и анализируя свои ощущения; в карцере царили полная тишина и привычный полумрак. Голова была тяжелая -- как всегда, когда проснешься среди ночи. Все казалось в порядке -- что ж тогда его разбудило? Франц сел на кровати и медленно, стараясь не шуметь, слез на пол. Лишь подойдя к параше (и, соответственно, к входной двери), он понял, что было не в порядке: в узкую щель между дверью и дверным косяком проникала полоска тускло-желтого света! Не веря своим глазам, Франц качнул приоткрытую дверь пальцем -- раздался громкий скрип. Он отдернул руку и оглянулся. Соседи его не пошевелились ... или же ... или же ... застыв на месте, Франц до боли в глазах всмотрелся в очертания двух фигур на кроватях: что-то с ними было не то. (Его захлестнула волна беспричинного страха.) Что же с ними не то ... что именно ... что же?! Отклеив подошвы босых ног от липкого пола, Франц на цыпочках подкрался к одному из спящих и склонился над ним -- тот был с головой укрыт простыней и не шевелился. Франц осторожно выдохнул воздух -- и вдруг осознал, что простыня на лежавшем перед ним человеке не поднимается и не опускается в такт дыханию. Он прислушался -- звуков дыхания тоже слышно не было. Ощущая, как лоб его покрывается испариной, Франц медленно распрямился и застыл в проходе между двумя койками; сердце его стучало, отдаваясь в висках. Он прислушался к заключенному на кровати напротив -- тот тоже не дышал. Или они оба мертвы -- или они оба ... бежали! Бежали? Ну конечно же, эти двое бежали из карцера -- а потому и дверь осталась открыта ... И подложили вместо себя под простыни какие-нибудь чурки ... Франц с облегчением опустился на табуретку и отер пот со лба: "Как же все оказалось просто!... Я сейчас посмотрю, что именно они подложили под простыни, а потом лягу спать, будто ничего не произошло ... Или лучше ничего не трогать?... А может, убежать вслед за ними -- дверь-то открыта?" Последняя идея казалась особенно привлекательной, хотя, куда бежать, Франц не понимал. Он стал обдумывать план дальнейших действий, но придти к окончательному решению не смог -- голова спросонья была тяжелая ... (Минуты две он сидел, уставившись в темноту и ни о чем не думая.) А почему, интересно, ему так неудобно сидеть? Франц ощупал табуретку: а-а, его комбинезон ... В полутьме, он встал и пересел на другую табуретку, но и там лежала какая-то одежда ... Что за черт, откуда здесь еще комбинезон -- разве те двое могли бежать голые? У него опять заколотилось сердце. И откуда они взяли чурки?... А как смогли открыть дверь?... Что за черт ... каким же надо быть идиотом, чтоб хоть на секунду поверить в этот дурацкий побег?! 
    Франц вытер со лба холодный пот, потом встал и осторожно, за краешек, потащил простыню с одной из безмолвно лежавших на кроватях фигур. Повернувшись лицом к стене и откинув правую руку за спину, под простыней вытянулся на животе абсолютно голый человек. Несколько долгих мгновений Франц всматривался в него, но ничего не увидал; затем коснулся пальцами голого плеча. И сразу же отдернул руку: кожа была прохладная и липкая. Уже не сомневаясь, что человек мертв, Франц перевернул труп на спину. Некоторое время он не мог оторвать глаз от перерезанного от уха до уха горла (из рассеченных кровеносных сосудов до сих пор сочилась кровь), потом перевел взгляд на лицо мертвого ... То, что он увидал, заставило его резко распрямиться, больно ударившись затылком о верхнюю полку: это был Моджахед. Секунд десять Франц стоял, усилием воли стараясь замедлить барабанную дробь сердца, потом склонился над трупом еще раз: это действительно был Моджахед. (Темно-коричневое лицо урки стало светло-коричневым, прокуренные зубы желтели в просвете губ.) Франц повернулся и осторожно стащил простыню со второго тела: в полном согласии с законами симметрии, на койке напротив лицом к стене лежал другой голый мертвец. Преодолевая отвращение и непроизвольно искривив лицо, Франц перевернул его на спину -- как и следовало ожидать, это был Чирей. Кровь, покрывавшая грудь и живот урки, лаково отсвечивала в полутьме карцера, нижняя простыня и поролоновый матрац пропитались ею настолько, что, когда Франц ворочал труп, под тем хлюпало. Желудок Франца скрутил спазм тошноты -- он рывком распрямился и несколько раз вдохнул-выдохнул вонючий карцерный воздух. Щекоча висок, со лба скатилась капля пота. 
    Франц нерешительно посмотрел в сторону красной кнопки вызова, расположенной около двери: вызвать охранников? Да эти ж идиоты первым делом подумают, что он-то и прикончил Чирея с Моджахедом ... и вообще, откуда здесь, скажите на милость, Чирей и Моджахед? Франц проглотил слюну: как всегда при недосыпе вкус во рту был отвратительный. А почему открыта дверь? Он подошел и тщательно осмотрел замок -- отперт, а не взломан. Что еще? Проверить, разве что, карманы оставшихся от урок комбинезонов ... Франц обыскал одежду Чирея и Моджахеда, но не обнаружил ровным счетом ничего -- даже сигарет или зажигалок (насколько он помнил, оба курили). Он быстро оделся, придвинул табурет вплотную к стене и сел -- ощущения опасности и незащищенной спины не покидали его ни на секунду. 
    Прежде, чем принять какое-либо решение, нужно было подумать. 
    Дано: когда он уходил -- Моджахед и Чирей оставались в камере. Если даже Мордастый и решил потом послать их в карцер, то уж, конечно, не на этот этаж: по Уставу участники драки должны быть раз®единены. Кого же Франц видел на нижних полках, когда просыпался в прошлый раз? Впрочем, неважно -- кто бы те двое ни были, они исчезли, оставив вместо себя два трупа. Так, это он правильно сообразил: Моджахед и Чирей были убиты не здесь: не могли они дать себя зарезать без шума и драки -- Франц бы услыхал ... А может, их зарезали во сне? Он заставил себя посмотреть на лица мертвых урок -- глаза у обоих были открыты, губы искривлены одной и той же гримасой страха; он также заметил ссадины, полученные в недавней драке с ним самим, и с содроганием отвел глаза. Да и вообще, хлопотно это: приводить их сюда, а потом резать, -- легче наоборот. Хотя постой, откуда ж тогда под трупами столько крови?... Он перевел дух и опять покосился на безмолвные фигуры на кроватях по обе стороны от него -- соседство к размышлениям не располагало. Может, залезть на верхнюю полку?... Пожалуй, нет: оттуда не видно моджахедова трупа -- а когда держишь их в поле зрения оба сразу, то как-то спокойнее ... "Тьфу, о чем я сейчас думаю ... -- со злостью подумал Франц, -- Да и какая, к черту, разница, где их убили ..." 
    Каждый мускул в его теле был напряжен, лицо -- покрыто холодным потом. 
    "Где их убили и с какой целью -- я сейчас не выясню: недостаточно информации. И кто стоит за этим, неясно ... Впрочем, плевать ... сейчас важно одно: что я должен делать? Или нет, не так -- чего я не должен делать? А не должен я делать того, что они хотят, чтоб я сделал. А чего они хотят?..." -- Франц вскочил с табуретки и стал в возбуждении прохаживаться взад и вперед, спотыкаясь о сапоги Чирея и Моджахеда, -- ужас сделать ошибку пронизывал его насквозь. Выбор у него имелся небольшой. Во-первых, он мог вернуться на свою кровать и прикинуться спящим до прихода охраны. На мгновение Франц представил себя лежащим на верхней полке, а внизу двух окровавленных мертвецов, -- и немедленно понял, что на это у него просто не хватит духа. Во-вторых, можно выйти из камеры, а дальше действовать по обстоятельствам ... но ведь это, небось, и есть то самое, чего они хотят ... (он подошел к двери и заглянул в щель: ничего, кроме белой стены напротив, видно не было). Затем они, верно, дверь и не заперли ... Чем дольше Франц думал над этим вариантом, тем меньше он ему нравился: выйдешь в коридор -- а тебя того ... при попытке к бегству. Наконец, можно вызвать охранников -- и будь, что будет! Ведь не смогут же они доказать, что Франц убил Чирея и Моджахеда -- оружия-то в карцере нет. Или же он просто не заметил?... Встревожившись, Франц стал планомерно обыскивать комнату: сначала матрасы и подушки на свободных койках, затем, преодолевая тошноту и стараясь не запачкаться, трупы и постели под ними (чтобы не касаться мертвых тел руками, он разорвал моджахедову простыню на полосы и обмотал ими ладони). Потом опустился на четвереньки и заглянул под одну из свободных коек -- однако не увидел ровным счетом ничего: там было слишком темно. В раздумье он посмотрел на входную дверь, отделявшую темный карцер от освещенного коридора, -- чувство опасности подсказывало ему, что дверь открывать не следует. Тогда Франц размотал "перчатки", сунул их на всякий случай в карман, растянулся на полу и стал шарить под кроватями вслепую. Когда он дошел до койки Моджахеда (стеклянные глаза мертвеца находились на уровне его собственных глаз, желтые корявые зубы -- ощерены), то нащупал что-то холодное ... Есть! Предполагая, что это лезвие ножа, Франц осторожно похлопал ладонью по полу в поисках рукоятки ... и вдруг ощутил на пальцах влагу. Он поднес руку к лицу -- Господи!... вся ладонь бы