еды должно было хватить Францу лет на шестьдесят -- что, видимо, являлось "верхней" оценкой оставшегося ему времени жизни. Энергии и воды также имелось предостаточно: расположенный на крыше ветряк заряжал аккумулятор, который, в свою очередь, питал электричеством все оборудование Дома, включая котел для перетапливания снега. 
    На 1-ом этаже располагался вестибюль и вход в лифт, а также большое стеклянное табло, показывавшее влажность и температуру воздуха внутри Дома, силу ветра и температуру воздуха снаружи, атмосферное давление, дату и время. Лишь однажды Франц видел, чтобы табло показывало что-то другое -- когда в первый раз вышел из кабины Лифта, приехав с Третьего Яруса. После этого Лифт неб®яснимым образом превратился в лифт и никуда, кроме как в подвал или на верхние этажи Дома уже не шел -- Франц даже спускался в шахту, чтобы убедиться, что там нет секретного хода. 
    Много места в Доме отводилось всевозможному служебному оборудованию: вышеупомянутый котел для перетапливания снега помещался в подвале и соединялся трубопроводом сквозь стену Дома с пневматическим "засасывателем". Натопленная вода перекачивалась мощным насосом наверх -- в бак, расположенный на 24-ом этаже, а уж оттуда расходилась по всему Дому. Система водоснабжения работала не постоянно, а включалась (автоматически) только, если уровень воды в баке опускался ниже половины. 
    На 26-ом этаже помещалась динамомашина, соединенная механическим приводом с ветряком на крыше. Все движущие части обоих механизмов были изготовлены из светлого легкого металла -- видимо, титана -- и, казалось, могли прослужить десятки лет. Выработанное электричество шло на этаж ниже -- в аккумулятор. Если последний заряжался полностью, то ветряк автоматически покрывался специальным чехлом, и вся система останавливалась. 
    На 2-ом этаже располагался видеотеатр с большим экраном и одиноким креслом посреди пустого зала; на 3-ем -- видеотека с фильмами решительно всех стран мира. 4-ый и 5-ый этажи занимал склад одежды: Франц нашел неимоверное количество белья, рубашек, свитеров, костюмов, постельного белья, домашних тапочек, вечерних туфель и даже два фрака -- но только одну зимнюю куртку (что вполне соответствовало частоте его вылазок наружу). Затем шел жилой этаж (6-ой); на 7-ом и 8-ом -- размещалась обширная художественная библиотека; на 9-ом -- компьютер, централизованно управлявший всем оборудованием Дома. Этажи с 10-го по 14-ый занимал, как его называл Франц, "склад разных вещей", где хранились канцелярские товары, элементарные лекарства, стиральный порошок, инструменты, посуда, кухонные припасы (соль, сахар, пряности) и другие мелочи. 15-ый этаж был обставлен под научную лабораторию: мощный компьютер с векторным процессором, два стола, книжные полки, персональный компьютер и лазерный принтер. На 16-ом и 17-ом этажах располагалась научная библиотека (не содержавшая, почему-то, ни одного издания, вышедшего после смерти Франца); на 18-ом -- коллекция музыкальных записей и нот, проигрыватель лазерных дисков, магнитофон, а также электроорган, скрипка и акустическая гитара. Следующие четыре этажа были попарно соединены и превращены в спортивный зал и бассейн -- ни тем, ни другим Франц не пользовался из-за плохого физического состояния. 
    Только два из всех этажей Дома отапливались постоянно: жилой -- 6-ой и, почему-то, 23-ий (на котором не было ничего, кроме большого пустого зала). В остальных помещениях отопление включалось тумблерами: повернешь -- и через десять минут температура поднимается до шестнадцати градусов Цельсия, а потом держится на этом уровне ровно час (после чего приходилось опять щелкать тумблером). Постоянно мерзнувший Франц провозился несколько дней, пытаясь подрегулировать отопление Дома на более высокую температуру, однако так и не сумел разобраться в программе, управлявшей центральным компьютером на девятом этаже. В конце концов, он был математиком, а не системным программистом. 
    Но ужаснее всего ощущалось одиночество: Франц являлся единственным обитателем Дома. Ни других подследственных, ни обслуживающего персонала -- все двадцать шесть этажей плюс подвал были рассчитаны на одного человека. Более того, они были рассчитаны именно на него, Франца Шредера: ибо вся одежда на складе в точности подходила ему по размеру, книги и журналы в научной библиотеке соответствовали его научным интересам, в художественной библиотеке имелись сочинения всех его любимых писателей, в музыкальной -- композиторов, а в видеотеке наличествовали все до одного его любимые фильмы! 
    Дом 21/17/4 торчал, как безымянный палец, посреди безлесой заснеженной равнины. Из окон нижних этажей не было видно ничего, кроме плоского белого пространства; лишь забравшись на самый верхний, 26-ой этаж, Франц обнаружил на севере и юге еле различимые здания -- точные копии его Дома. В южном здании вроде бы светились окна. Оживившись, Франц стал включать и выключать через равные промежутки времени свет, однако ответа от неведомого товарища по несчастью не получил. На следующее утро он попытался добраться туда пешком, но за полдня не успел пройти и четверти расстояния: идти по сугробам глубиной в полтора-два метра оказалось, в его теперешнем состоянии, непосильной задачей. Чтобы вернуться в укрытие до начала вьюги, ему пришлось повернуть обратно, и после этого случая наружу он не выходил -- тем более что вход в Дом частенько заваливало снегом. Франц наблюдал за южным зданием еще три недели, но огни больше не появлялись -- может, они ему просто померещились? 
    Обследования Дома и составления плана хватило ненадолго -- недели на четыре. На что убить остаток жизни?... Руководствуясь еще не угасшим в нем желанием сохранить рассудок, Франц решил, что попытается поддерживать досмертный образ жизни. Нужно отыскать какое-нибудь привычное и понятное, но при этом увлекательное, занятие ... лучше всего под такое определение подходила математика, и он занялся задачей, над которой работал в последние месяцы перед своей смертью. Работать теоретически он поначалу был не в состоянии и потому погрузился в программирование. Дней десять он писал и отлаживал отдельные куски программы, еще неделю подбирал параметры так, чтобы алгоритм стал устойчив. Наконец, пошли первые результаты -- причем, как раз такие, каких он ожидал! Францу стало интересно -- он решил попытаться построить теоретическую модель обнаруженного явления. Роясь в литературе, он обнаружил статью с описанием довольно оригинального метода, оказавшегося применимым и в его, Франца, случае. Это был прорыв: задача решилась "до конца": он получил ответы на все вопросы, а теоретические результаты полностью подтвердили и об®яснили численные. Работа получилась, как ему эйфорически казалось, экстраординарная по своей важности и изящности; Франц даже успел придумать заголовок для статьи ... но вдруг с удивлением осознал, что не понимает, зачем эту статью нужно писать. Не то, чтобы он не знал с самого начала, что опубликовать ее будет невозможно ... просто оказалось, что рассказать о полученных результатах для него столь же важно, как и получить их. Так или иначе, но эйфория немедленно прошла -- равно как и интерес к науке в целом -- и к рабочему столу на 15-ом этаже Франц более не прикасался. Никогда он не ощущал своей изолированности так остро, как после этого случая ... 
    Он попробовал реанимировать свою старую любовь к музыке, однако дело пошло туго. Играть на гитаре ему не позволяли плохо действовавшие пальцы правой руки, а на скрипке он не практиковался более семи лет и забыл уже, каким концом ее нужно держать. Тем не менее, порывшись на музыкальном этаже, он разыскал ноты 24-ех каприсов Паганини для скрипки соло и стал упрямо разбирать страницу за страницей. Поначалу он быстро прогрессировал, но потом прогресс затормозился и игра оставалась на одном и том же уровне. Хуже того -- какую бы пьесу Франц ни играл, он делал десятки мелких ошибок и неточностей, сводя получаемое от музыки удовольствие к нулю. Сколько он ни бился, восстановить "чистую" игру ему не удавалось, и в конце концов он отнес футляр со скрипкой обратно на музыкальный этаж.

    2. Размышления
    Следующим прожектом явилась попытка систематизировать всю имевшуюся информацию о Стране Чудес. 
    В течение примерно месяца Франц заносил сведения в тщательно продуманную "базу знаний", организованную в персональном компьютере; но, дойдя до интерпретации, застрял. К примеру: почему уровень здешней бытовой техники в точности соответствует современному уровню техники на Земле? Значит ли это, что Бог неспособен к техническому развитию и попросту заимствует идеи у людей? Да нет, конечно: ведь он также использует и фантастические (по человеческим стандартам) лифты, двигающиеся между неизвестно где расположенными ярусами. Видимо, Бог заимствует человеческую технику для каких-то своих целей. Каких? Ответ на этот вопрос казался недоступным ... а может, у Франца от плохого самочувствия и остаточного действия галлюциногенов плохо работала голова. 
    Не меньшая путаница царила в вопросе Суда. Если в описании недотепы-Адвоката этот институт выглядел претензией (или, вернее, карикатурой) на идею христианского Божьего суда -- то на Втором Ярусе слово "Суд" употреблялось уже в чисто юридическом смысле. И, наконец, на Третьем Ярусе Суд вообще никак не упоминался ... так что, какой из всего этого следовал вывод, Франц не понимал. 
    А зачем его мучили бесконечными анкетами?... -- Франц заполнял их в Регистратуре, он заполнял их на всех трех предыдущих ярусах. Здесь, на Четвертом, ему также был оставлен довольно об®емистый комплект бланков -- в спальне, на кровати. Возиться с ними, однако, Франц не стал, ибо отдать их все равно было некому. Бегло просмотрев, он переложил их на стол, а через несколько дней нечаянно столкнул на пол -- и Анкеты веером разлетелись по ковру. Чтобы не мешались под ногами, Франц затолкал их поглубже под стол. 
    Или, скажем, как он теперь должен относиться к "теории декораций", казавшейся такой логичной в устах Следователя Фрица? Но ведь Фриц-то оказался не человеком, а каким-то чудовищем, единственной целью которого являлось запугать Франца до последней степени! То есть, Следователь-то и был самой настоящей декорацией! А отсюда -- следующее рассуждение: если кто-то говорит про остальных, что они -- декорации, а про себя, что он -- не декорация, а потом выясняется, что он все-таки декорация, то значит ли это, что остальные как раз не декорации? К сожалению, Франц быстро терял нить в такого рода логических построениях и никогда не мог додумать их до конца. 
    Через некоторое время бессмысленность обдумывания любых вопросов, связанных с устройством Страны Чудес, стала очевидна: Францу не хватало ни информации, ни интеллектуальных сил. И когда он по нечаянности стер часть "базы знаний" из памяти компьютера, то восстанавливать ее он не стал, а просто забросил всю идею целиком. 
    Впервые в жизни Франц почувствовал себя интеллектуальным импотентом: все известные ему методы познания оказались бессильны ... "досмертная" логика обрекла его анализ на неудачу с самого начала! Более того, сам аналитический подход -- столь эффективный в математике и физике -- казался здесь неуместным: разлагая этот мир на составные части, Франц не добился ничего! (До сих пор он пытался угадать суть происходившего по элементарным проявлениям, но даже самые простые здешние "элементы" отличались от того, к чему он привык ...) Единственной надеждой оставался синтетический подход: не вдаваясь в частности, пытаться об®яснить суть всего сразу! Когда эта нехитрая мысль пришла ему в голову, Франц ощутил вялый прилив интереса -- как же он не додумался раньше? Необходимо понять, чего нужно достичь в конце концов -- не может такое сложное и продуманное построение не иметь глобальной цели! Или нет, проще: необходимо понять, чего хочет тот, кто все это придумал! (В конструкции Страны Чудес явно чувствовалось сознание, имевшее индивидуальность ... или это только казалось? Франца не оставляло ощущение, что кто-то следит сверху за его перипетиями и в досаде хватается за голову, восклицая: "Ну, что же ты! Неужели до сих пор не догадался?!") Ну да, все правильно: если логика бессильна -- остается религия, философия (о чем-то похожем толковал Фриц -- стоит ли следовать его совету?) ... йога, в конце концов. В досмертном мире Франц никогда этими вещами не интересовался, но сейчас -- выбора у него не было. 
    Он раскопал в библиотеке "Введение в современную философию", однако чтение пошло медленно -- аргументы автора часто ускользали от Франца, из-за чего одни и те же страницы приходилось перечитывать по нескольку раз. Чем дальше он читал, тем меньше испытывал интереса: философия, казалось, возилась с частностями, не затрагивая сути ... а если и затрагивала, то Франц все равно не мог преодолеть удушающий поток словоблудия. 
    Если философские упражнения оказались бесполезны, то занятия йогой принесли ощутимый вред -- Франц стал бояться тишины. До сих пор абсолютное беззвучие Четвертого Яруса не казалось угрожающим, однако от долгого лежания на полу в предписанной "Руководством по хатха-йоге" "позе трупа" ему стали мерещиться тихие шаги невидимых людей. Он принес с музыкального этажа магнитофон и стал заниматься под музыку, однако европейские композиторы к йоге не подходили, а имевшиеся индийские записи были попросту невыносимы. Вскоре страхи вышли за пределы часов, отведенных на йогу: Франц стал бояться все время -- особенно ночью, когда за окном выл ветер. Магнитофона невидимые люди уже не страшились, хуже того -- музыка делала их еще и неслышными. Франц стал тщательно запирать двери своей квартиры, что помогло лишь отчасти: внутри он чувствовал себя спокойно, однако вылазки за продуктами стали требовать немалого мужества. Занятия же йогой он бросил: хатха-йога упражняла тело, а не дух; а руководства к раджа-йоге (духовной гимнастике) в библиотеке не оказалось. Франц, впрочем, не растроился, ибо к тому времени уже убедился, что изменить себя ему не удасться -- голова его работал не так, как у философов и йогов. Единственным результатом всей затеи явилась расшатанная психика. 
    Пару дней он читал Библию -- вот где ему стало по-настоящему скучно. Изо всех сил Франц старался обнаружить потайной высокий смысл в притчах Старого Завета, но видел лишь банальные, по нынешним искушенным временам, сказки. Ну да, сказки ... а что же еще? -- истории об очень добрых и очень злых людях, участвовавших в невероятных событиях. Библейские сказания даже не казались особенно талантливыми -- сравнить, к примеру, притчу об Иосифе со "Щелкунчиком" Гофмана ... насколько в последней больше красок и фантазии! Так или иначе, но ответа на вопрос о смыслах бытия и смерти в Библии не содержалось -- по крайней мере, для Франца. 
    Впрочем, глупо было предполагать, что он найдет в книге, написанной в досмертном мире, четкую инструкцию к тому, как надо действовать в окружавшей его Стране Чудес! Если Бог и "заложил" в Библию какие-то ответы для Франца, то уж наверно они должны быть в неявной, скрытой форме -- иначе бы человечество уже давно разобралось, что к чему. Более того: ответы эти наверняка претерпели жесточайшие искажения, ибо были записаны Бог знает когда не понимавшими, что они пишут, людьми! (А уж после произошедших со дня его смерти событий у Франца не оставалось ни малейших сомнений в том, что писатели Библии решительно ничего не понимали ... или же они были сознательными фальсификаторами?... А может, безумцами или, хуже того, графоманами?... Франц гнал от себя эти мысли, понимая, что с таким настроем ни в чем разобраться не сможет!) 
    Из сего рассуждения родилась еще одна, несколько более серьезная, попытка прочитать и понять Библию. На этот раз Франц концентрировался не на сюжетах преданий, а на высказываниях автора и действующих лиц, абстрагируясь от контекста. Более всего он старался обнаружить какую-либо информацию о загробной жизни -- и, к удивлению своему, не нашел почти ничего! Откуда же взялись прошедшие через всю историю человечества, отраженные в искусстве и запечатленные с сознании миллиардов людей представления о рае и аде? Кто выдумал эту чушь о жарящихся на сковородке грешниках? Кто придумал сидящих на девятом небе праведников? Данте?... Мильтон?... Единственное, что утверждалось в Библии, -- это что после смерти всем "воздастся по заслугам", а остальные утверждения были смутны и расплывчаты. Взять вроде бы важные и глубокомысленные слова Святого Павла: "Не все мы умрем, но все мы изменимся". Когда Франц очнулся в Регистратуре, он не ощутил в себе никаких перемен ... да и почему он должен был измениться? Ведь смерть его произошла случайно -- он бы, скорей, изменился, если б выжил: стал бы осторожнее водить машину. Или же, оказавшись неготовым к смерти, он должен был измениться после ее осознания?... Франц стал припоминать, в какой именно момент он до конца осознал свой уход из жизни ... и ничего не вспомнил: факт смерти пришел к нему постепенно, без шока -- и был в значительной мере смягчен интересом к окружавшему его удивительному миру. И даже последующие испытания на Втором Ярусе не оставили на Франце серьезного отпечатка: ведь он вышел из них победителем, а не побежденным -- вышел, сохранив свои моральные ценности!... Или же?... (При воспоминаниях о Женщине ему всегда становилось не по себе ...) Серьезное душевное потрясение он претерпел, лишь когда оставил на Третьем ЯрусеТаню -- да и то, это была скорее травма, чем изменение!... 
    В результате, Библию Франц бросил опять -- на этот раз, окончательно: не так много оставалось у него душевных и интеллектуальных сил, чтобы тратить их на такие частности, как высказывания святых! Ведь Франц не понимал ничего вообще -- уж до высказываний ли тут?... Он даже не знал, где находится -- в раю или аду!... [На рай решительно не похоже (ха-ха-ха!), а ад -- при всех его, Франца, недостатках -- казался незаслуженным ... или же так считают все грешники?...] Впрочем, вопрос этот, скорее всего, не имел смысла вообще -- ибо, в отличие от любой религиозной модели, здешний загробный мир не был построен на концепции добра и зла. Если уж на то пошло, Франц не имел ровно никаких оснований полагать, что имеет дело с библейским Богом ... с тем же успехом здешний Бог мог оказаться злым волшебником из детской сказки! 
    Не найдя ответов в русле традиционной религии, Франц решил испробовать абстрактный индуктивный подход: рассмотреть, к примеру, каким должен быть рай, чтобы сделать счастливым лично его, Франца Шредера? Ответ оказался на удивление простым: таким, чтобы в этом раю никогда не кончалась пища для размышлений! Иначе Франц, как и любой мыслящий человек, рехнется от скуки -- ведь за тридцать лет сознательной жизни мышление стало для него наркотиком, без которого невозможно существовать!... Из чего с неопровержимостью вытекало, что "рай для интеллектуала" невозможен в принципе, ибо вечное блаженство требует бесконечного количества пищи для ума -- а ведь любое, даже самое интересное, занятие осточертеет, если им заниматься вечность! И даже размышления о единственно вечном вопросе -- вопросе о смысле жизни -- не могут быть вечными (как бы парадоксально это ни звучало!), ибо через конечное время размышляющий придет к одному из трех возможных исходов: либо найдет заветное решение; либо докажет, что оно не существует; либо же бросит задачу, поняв, что она ему не по силам. А значит, помещенный в рай человек рано или поздно обречен на смерть от интеллектуального голода!... 
    Впрочем, в этой теории -- равно, как и во всех остальных -- содержалась сводящая ее на нет лазейка: Бог может "питать" интеллект человека бесконечной чередой разноплановых задач. И пусть каждая отдельно взятая задача разрешима за конечное время -- однако, их бесконечно много -- вот тебе и вечная пища для ума!... (К примеру, абсурдные мытарства Франца после его смерти вполне могли оказаться посланными Богом "развлечениями", а сама Страна Чудес -- являться своего рода "раем для мыслящих людей" ... А что?... Такое об®яснение выглядело не нелепее любого другого!) 
    В оч