л я вчера в пять часов  пополудни  от
одного должника, и с  поездом  воротился  сюда.  Бумажник  имел  в  кармане.
Переменив вицмундир на сюртук,  переложил  деньги  в  сюртук,  имея  в  виду
держать при себе, рассчитывая вечером  же  выдать  их  по  одной  просьбе...
ожидая поверенного.
     - Кстати, Лукьян Тимофеич, правда, что вы в газетах публиковались,  что
даете деньги под золотые и серебряные вещи?
     - Чрез поверенного; собственного имени моего не означено, ниже  адреса.
Имея ничтожный капитал и в видах приращения фамилии, согласитесь  сами,  что
честный процент...
     - Ну да, ну да; я только чтоб осведомиться; извините, что прервал.
     - Поверенный не явился. Тем временем привезли несчастного; я уже был  в
форсированном расположении пообедав; зашли эти гости, выпили... чаю, и...  я
повеселел к моей пагубе. Когда же, уже поздно, вошел этот Келлер и возвестил
о вашем торжественном дне и о распоряжении насчет шампанского, то я, дорогой
и многоуважаемый князь, имея сердце (что вы уже, вероятно, заметили,  ибо  я
заслуживаю), имея сердце, не скажу чувствительное,  но  благодарное,  чем  и
горжусь, - я, для пущей торжественности изготовляемой встречи и во  ожидании
лично поздравить вас, вздумал пойти переменить старую рухлядь мою на  снятый
мною по возвращении моем виц-мундир, что и исполнил, как,  вероятно,  князь,
вы и заметили, видя меня в виц-мундире весь вечер. Переменяя одежду, забыл в
сюртуке бумажник... Подлинно, когда бог восхощет наказать, то  прежде  всего
восхитит разум. И  только  сегодня,  уже  в  половине  восьмого,  пробудясь,
вскочил как полоумный, схватился первым  делом  за  сюртук,  -  один  пустой
карман! Бумажника и след простыл.
     - Ах, это неприятно!
     - Именно неприятно; и вы с  истинным  тактом  нашли  сейчас  надлежащее
выражение, - не без коварства прибавил Лебедев.
     - Как же, однако... -  затревожился  князь,  задумываясь,  -  ведь  это
серьезно.
     - Именно серьезно -  еще  другое  отысканное  вами  слово,  князь,  для
обозначения...
     - Ах, полноте, Лукьян Тимофеич,  что  тут  отыскивать?  важность  не  в
словах... Полагаете вы, что вы могли в пьяном виде выронить из кармана?
     - Мог. Все возможно в пьяном виде, как вы  с  искренностью  выразились,
многоуважаемый князь! Но прошу рассудить-с:  если  я  вытрусил  бумажник  из
кармана, переменяя сюртук, то вытрушенный предмет должен был лежать  тут  же
на полу. Где же этот предмет-с?
     - Не заложили ли вы куда-нибудь в ящик, в стол?
     - Все переискал, везде перерыл, тем  более,  что  никуда  не  прятал  и
никакого ящика не открывал, о чем ясно помню.
     - В шкапчике смотрели?
     - Первым делом-с, и даже несколько раз уже сегодня... Да и как бы мог я
заложить в шкапчик, истинно уважаемый князь?
     - Признаюсь, Лебедев, это меня тревожит. Стало быть,  кто-нибудь  нашел
на полу?
     - Или из кармана похитил! Две альтернативы-с.
     - Меня это очень тревожит, потому что кто именно... Вот вопрос!
     - Без всякого сомнения, в этом главный  вопрос;  вы  удивительно  точно
находите слова и мысли и определяете положения, сиятельнейший князь.
     - Ах, Лукьян Тимофеич, оставьте насмешки, тут...
     - Насмешки! - вскричал Лебедев, всплеснув руками.
     - Ну-ну-ну, хорошо, я ведь не сержусь; тут совсем другое... Я за  людей
боюсь. Кого вы подозреваете?
     - Вопрос труднейший и... сложнейший! Служанку подозревать не могу:  она
в своей кухне сидела. Детей родных тоже...
     - Еще бы.
     - Стало быть, кто-нибудь из гостей-с.
     - Но возможно ли это?
     - Совершенно и в высшей степени невозможно, но  непременно  так  должно
быть. Согласен однако же допустить и даже убежден, что если была покража, то
совершилась не вечером, когда все были в сборе, а уже  ночью  или  даже  под
утро, кем-нибудь из заночевавших.
     - Ах, боже мой!
     - Бурдовского и Николая Ардалионовича я естественно исключаю; они и  не
входили ко мне-с.
     - Еще бы, да если бы даже и входили! Кто у вас ночевал?
     - Считая со мной ночевало нас четверо,  в  двух  смежных  комнатах:  я,
генерал, Келлер и господин Фердыщенко. Один, стало быть, из нас четверых-с!
     - Из трех, то-есть; но кто же?
     - Я причел и себя для справедливости и  для  порядку;  но  согласитесь,
князь, что я обокрасть себя сам не мог, хотя подобные  случаи  и  бывали  на
свете...
     - Ах, Лебедев, как это скучно! - нетерпеливо вскричал князь, - к  делу,
чего вы тянете!..
     - Остаются, стало быть, трое-с, и во-первых, господин  Келлер,  человек
непостоянный, человек пьяный и в некоторых случаях либерал,  то-есть  насчет
кармана-с;  в   остальном   же   с   наклонностями,   так   сказать,   более
древне-рыцарскими, чем либеральными. Он заночевал сначала здесь,  в  комнате
больного, и уже ночью лишь перебрался к нам, под  предлогом,  что  на  голом
полу жестко спать.
     - Вы подозреваете его?
     - Подозревал-с. Когда я в восьмом часу утра  вскочил  как  полоумный  и
хватил себя по лбу рукой, то тотчас  же  разбудил  генерала,  спавшего  сном
невинности. Приняв в соображение странное исчезновение Фердыщенка,  что  уже
одно возбудило в нас подозрение, оба мы тотчас же решились обыскать Келлера,
лежавшего как... как...  почти  подобно  гвоздю-с.  Обыскали  совершенно:  в
карманах ни одного сантима, и даже ни одного кармана не дырявого не нашлось.
Носовой платок синий, клетчатый, бумажный, в состоянии неприличном-с.  Далее
любовная  записка  одна,  от  какой-то  горничной,  с  требованием  денег  и
угрозами, и клочки известного вам фельетона-с. Генерал решил,  что  невинен.
Для полнейших сведений мы его самого  разбудили,  насилу  дотолкались;  едва
понял в чем  дело,  разинул  рот,  вид  пьяный,  выражение  лица  нелепое  и
невинное, даже глупое, - не он-с!
     - Ну, как я рад! - радостно вздохнул князь: - я таки за него боялся!
     - Боялись? Стало  быть,  уже  имели  основания  к  тому?  -  прищурился
Лебедев.
     - О, нет, я так, - осекся князь, - я ужасно глупо сказал,  что  боялся.
Сделайте одолжение, Лебедев, не передавайте никому...
     - Князь, князь! Слова ваши в моем сердце... в глубине моего сердца! Там
могила-с!.. - восторженно проговорил Лебедев, прижимая шляпу к сердцу.
     - Хорошо, хорошо... Стало быть, Фердыщенко? То-есть, я хочу сказать, вы
подозреваете Фердыщенка?
     - Кого же более? - тихо произнес Лебедев, пристально смотря на князя.
     - Ну да, разумеется... кого же более... то-есть, опять-таки,  какие  же
улики?
     - Улики есть-с. Во-первых, исчезновение в семь часов или даже в седьмом
часу утра.
     - Знаю, мне Коля говорил, что он заходил к  нему  и  сказал,  что  идет
доночевывать к... забыл к кому, к своему приятелю.
     - Вилкину-с. Так, стало быть, Николай Ардалионович говорил уже вам?
     - Он ничего не говорил о покраже.
     - Он и не знает, ибо я пока держу дело в секрете. Итак, идет к Вилкину;
казалось бы, что мудреного, что пьяный человек идет к такому же,  как  и  он
сам, пьяному человеку, хотя бы даже и чем свет, и безо всякого повода-с?  Но
вот здесь-то  и  след  открывается:  уходя,  он  оставляет  адрес...  Теперь
следите, князь, вопрос: зачем он оставил адрес? Зачем он заходит  нарочно  к
Николаю Ардалионовичу, делая крюк-с, и передает  ему,  что,  "иду,  дескать,
доночевывать к Вилкину". И кто станет интересоваться тем, что  он  уходит  и
даже именно к Вилкину? К чему  возвещать?  Нет,  тут  тонкость-с,  воровская
тонкость! Это значит: "вот, дескать, нарочно не утаиваю следов  моих,  какой
же я вор после этого? Разве бы  вор  возвестил  куда  он  уходит?"  Излишняя
заботливость отвести подозрения  и,  так  сказать,  стереть  свои  следы  на
песке... Поняли вы меня, многоуважаемый князь?
     - Понял, очень хорошо понял, но ведь этого мало?
     - Вторая улика-с: след оказывается ложный, а данный адрес неточный. Час
спустя, то-есть в восемь часов, я уже стучался к Вилкину;  он  тут  в  Пятой
улице-с, и даже знаком-с. Никакого не оказалось Фердыщенка. Хоть  и  добился
от служанки, совершенно глухой-с, что назад тому час, действительно,  кто-то
стучался и даже довольно сильно, так что и колокольчик сорвал.  Но  служанка
не отворила, не желая будить господина Вилкина, а, может  быть,  и  сама  не
желая подняться. Это бывает-с.
     - И тут все ваши улики? Этого мало.
     - Князь, но кого же подозревать-с, рассудите?  -  умилительно  заключил
Лебедев, и что-то лукавое проглянуло в его усмешке.
     - Осмотрели бы вы еще раз комнаты и в  ящиках!  -  озабоченно  произнес
князь после некоторой задумчивости.
     - Осматривал-с! - еще умилительнее вздохнул Лебедев.
     - Гм!.. и зачем, зачем вам было переменять этот  сюртук!  -  воскликнул
князь, в досаде стукнув по столу.
     - Вопрос из одной старинной комедии-с. Но, благодушнейший князь! Вы уже
слишком принимаете к сердцу несчастье мое! Я не стою того. То-есть,  я  один
не стою того; но вы страдаете и за преступника...  за  ничтожного  господина
Фердыщенка?
     - Ну  да,  да,  вы  действительно  меня  озаботили,  -  рассеянно  и  с
неудовольствием прервал его князь. - Итак, что же вы намерены делать... если
вы так уверены, что это Фердыщенко?
     - Князь, многоуважаемый  князь,  кто  же  другой-с?  -  с  возраставшим
умилением извивался Лебедев, - ведь неимение другого на  кого  помыслить  и,
так сказать, совершенная невозможность подозревать кого-либо кроме господина
Фердыщенка, ведь это, так сказать, еще улика  против  господина  Фердыщенка,
уже третья улика! Ибо  опять-таки  кто  же  другой?  Ведь  не  господина  же
Бурдовского мне заподозрить, хе-хе-хе?
     - Ну, вот, вздор какой!
     - Не генерала же наконец, хе-хе-хе!
     -  Что  за  дичь!  -  почти  сердито  проговорил   князь,   нетерпеливо
поворачиваясь на месте.
     - Еще бы не  дичь!  Хе-хе-хе!  И  насмешил  же  меня  человек,  то-есть
генерал-то-с! Идем мы с ним давеча по горячим следам к Вилкину-с...  а  надо
вам заметить, что генерал был  еще  более  моего  поражен,  когда  я,  после
пропажи, первым  делом  его  разбудил,  даже  так,  что  в  лице  изменился,
покраснел, побледнел, и, наконец, вдруг в такое ожесточенное  и  благородное
негодование вошел, что я даже и не ожидал такой степени-с. Наиблагороднейший
человек! Лжет он беспрерывно, по слабости,  но  человек  высочайших  чувств,
человек  при  этом  малосмысленный-с,  внушающий  полнейшее  доверие   своею
невинностью. Я вам уже говорил, многоуважаемый князь, что  имею  к  нему  не
только слабость, а даже любовь-с.  Вдруг  останавливается  посредине  улицы,
распахивает сюртук, открывает грудь: "Обыскивай меня,  говорит,  ты  Келлера
обыскивал,  зачем  же  ты  меня  не  обыскиваешь?  Того  требует,   говорит,
справедливость!" У самого и руки, и  ноги  трясутся,  даже  весь  побледнел,
грозный такой. Я засмеялся и говорю: "Слушай, говорю, генерал, если  бы  кто
другой мне это сказал про тебя, то я  бы  тут  же  собственными  руками  мою
голову снял, положил бы ее на большое блюдо и сам бы поднес ее на блюде всем
сомневающимся: "вот, дескать, видите эту голову, так  вот  этою  собственною
своею головой я за него поручусь, и не только голову, но даже в огонь".  Вот
как я, говорю, за тебя ручаться готов!" Тут он бросился мне в  объятия,  все
среди улицы-с, прослезился, дрожит и так крепко прижал меня к груди,  что  я
едва даже откашлялся: "ты, говорит, единственный друг, который остался мне в
несчастиях моих!" Чувствительный человек-с! Ну, разумеется, тут же дорогой и
анекдот к случаю рассказал о том, что его тоже будто бы раз, еще  в  юности,
заподозрили в покраже пятисот тысяч рублей, но что  он  на  другой  же  день
бросился в пламень горевшего дома и вытащил из огня подозревавшего его графа
и Нину Александровну, еще бывшую в девицах. Граф его обнял, и таким  образом
произошел брак его с Ниной Александровной, а на другой же  день  в  пожарных
развалинах нашли и  шкатулку  с  пропавшими  деньгами;  была  она  железная,
английского устройства, с секретным замком, и как-то  под  пол  провалилась,
так что никто и не заметил, и только чрез этот пожар отыскалась. Совершенная
ложь-с.  Но  когда  о  Нине  Александровне  заговорил,  то  даже   захныкал.
Благороднейшая особа Нина Александровна, хоть на меня и сердита.
     - Вы незнакомы?
     - Почти что нет-с, но всею душой желал бы, хотя  бы  только  для  того,
чтобы пред нею оправдаться. Нина Александровна в претензии на  меня,  что  я
будто бы развращаю теперь ее супруга пьянством. Но я не только не развращаю,
но скорее укрощаю его; я его, может быть, отвлекаю от компании  пагубнейшей.
При том же он мне друг-с, и я, признаюсь вам, теперь уж  не  оставлю  его-с,
то-есть  даже  так-с:  куда  он,  туда  и  я,  потому  что  с   ним   только
чувствительностию одною и возьмешь. Теперь он даже совсем не  посещает  свою
капитаншу, хотя втайне и рвется к ней, и даже иногда стонет по ней, особенно
каждое утро, вставая и надевая сапоги, не знаю уж почему в это именно время.
Денег у него нет-с, вот беда, а к той без денег явиться никак  нельзя-с.  Не
просил он денег у вас, многоуважаемый князь?
     - Нет, не просил.
     - Стыдится. Он было и  хотел;  даже  мне  признавался,  что  хочет  вас
беспокоить, но стыдлив-с, так как вы еще недавно его одолжили, и сверх  того
полагает, что вы не дадите. Он мне как другу это излил.
     - А вы ему денег не даете?
     - Князь! Многоуважаемый князь! Не только деньги, но за  этого  человека
я, так сказать, даже жизнью... нет, впрочем, преувеличивать не  хочу,  -  не
жизнью, но если,  так  сказать,  лихорадку,  нарыв  какой-нибудь,  или  даже
кашель, - то ей богу готов буду перенести,  если  только  за  очень  большую
нужду; ибо считаю его за великого, но погибшего человека! Вот-с;  не  только
деньги-с!
     - Стало быть, деньги даете?
     - Н-нет-с; денег я не давал-с, и он сам знает, что я  и  не  дам-с,  но
ведь единственно в видах воздержания и исправления его. Теперь  увязался  со
мной в  Петербург;  я  в  Петербург  ведь  еду-с,  чтобы  застать  господина
Фердыщенка по самым горячим следам, ибо наверно  знаю,  что  он  уже  там-с.
Генерал мой так и кипит-с; но подозреваю, что в Петербурге улизнет от  меня,
чтобы посетить капитаншу. Я, признаюсь, даже нарочно его от себя отпущу, как
мы уже и условились по приезде тотчас же разойтись в  разные  стороны,  чтоб
удобнее изловить господина Фердыщенка. Так вот я его отпущу, а потом  вдруг,
как снег на голову, и застану  его  у  капитанши,  -  собственно,  чтоб  его
пристыдить, как семейного человека, и как человека вообще говоря.
     - Только не делайте  шуму,  Лебедев,  ради  бога  не  делайте  шуму,  -
вполголоса и в сильном беспокойстве проговорил князь.
     - О, нет-с, собственно лишь чтобы пристыдить  и  посмотреть,  какую  он
физиономию  сделает,  -  ибо   многое   можно   по   физиономии   заключить,
многоуважаемый князь, и особенно в таком человеке! Ах, князь! Хоть и  велика
моя собственная беда, но не могу даже и  теперь  не  подумать  о  нем  и  об
исправлении  его  нравственности.  Чрезвычайная  просьба  у  меня   к   вам,
многоуважаемый князь, даже признаюсь, затем  собственно  и  пришел-с:  с  их
домом вы уже знакомы и даже жили у них-с;  то  если  бы  вы,  благодушнейший
князь, решились мне  в  этом  способствовать,  собственно  лишь  для  одного
генерала и для счастия его...
     Лебедев даже руки сложил, как бы в мольбе.
     - Что же? Как же способствовать? Будьте уверены, что я весьма желаю вас
вполне понять, Лебедев.
     -  Единственно  в  сей  уверенности  я  к  вам  и  явился!  Чрез   Нину
Александровну можно бы подействовать; наблюдая и, так сказать, следя за  его
превосходительством постоянно, в недрах  собственного  его  семейства.  Я  к
несчастию не знаком-с... к тому же тут  и  Николай  Ардалионович,  обожающий
вас, так сказать, всеми недрами своей юной души, пожалуй, мог бы помочь...
     - Н-нет... Нину Александровну в это дело... Боже сохрани! Да и  Колю...
Я, впрочем, вас еще, может быть, и не понимаю, Лебедев.
     - Да тут и понимать совсем нечего! - даже привскочил на стуле  Лебедев:
- одна, одна чувствительность и нежность -  вот  все  лекарство  для  нашего
больного. Вы, князь, позволяете мне считать его за больного?
     - Это даже показывает вашу деликатность и ум.
     - Объясню вам примером, для ясности взятым из  практики.  Видите  какой
это человек-с: тут у него теперь одна слабость к этой капитанше,  к  которой
без денег ему являться нельзя, и у которой я сегодня  намерен  накрыть  его,
для его же счастия-с; но, положим, что не одна капитанша, а соверши он  даже
настоящее преступление, ну, там, бесчестнейший проступок какой-нибудь  (хотя
он и вполне неспособен к тому), то и тогда, говорю я, одною благородною, так
сказать, нежностью с ним до всего дойдешь, ибо чувствительнейший  человек-с!
Поверьте, что пяти дней не выдержит, сам проговорится, заплачет  и  во  всем
сознается, - и особенно, если действовать ловко и благородно, чрез  семейный
и  ваш  надзор  за  всеми,  так  сказать,  чертами  и  стопами   его...   О,
благодушнейший князь! - вскочил Лебедев, даже в каком-то  вдохновении:  -  я
ведь и не утверждаю, что он наверно... Я, так сказать, всю кровь мою за него
готов хоть сейчас излить, хотя согласитесь, что невоздержание и пьянство,  и
капитанша, и все это вместе взятое, могут до всего довести.
     - Такой цели я, конечно, всегда готов способствовать, -  сказал  князь,
вставая, - только признаюсь вам, Лебедев, я в беспокойстве ужасном; скажите,
ведь вы все еще... одним словом,  сами  же  вы  говорите,  что  подозреваете
господина Фердыщенка.
     - Да кого  же  более?  Кого  же  более,  искреннейший  князь?  -  опять
умилительно сложил руки  Лебедев,  умиленно  улыбаясь.  Князь  нахмурился  и
поднялся с места.
     -  Видите,  Лукьян  Тимофеич,  тут  страшное  дело   в   ошибке.   Этот
Фердыщенко...  я  бы  не  желал  говорить  про  него  дурного...   но   этот
Фердыщенко... то-есть, кто знает, может быть, это и он!..  Я  хочу  сказать,
что, может быть, он и в самом деле способнее к тому, чем... чем другой.
     Лебедев навострил глаза и уши.
     - Видите, -  запутывался  и  все  более  и  более  нахмуривался  князь,
расхаживая взад и вперед по комнате и стараясь не взглядывать на Лебедева, -
мне дали знать... мне сказали про господина Фердыщенка,  что  будто  бы  он,
кроме всего, такой человек, при котором надо воздерживаться  и  не  говорить
ничего... лишнего, - понимаете? Я к тому, что, может быть,  и  действительно
он был способнее чем другой... чтобы не ошибиться,  -  вот  в  чем  главное,
понимаете?
     - А кто вам сообщил это про господина Фердыщенка?  -  так  и  вскинулся
Лебедев.
     - Так, мне шепнули;  я,  впрочем,  сам  этому  не  верю...  мне  ужасно
досадно, что я принужден был это сообщить, но уверяю вас,  я  сам  этому  не
верю... это какой-нибудь вздор... Фу, как я глупо сделал!
     - Видите, князь, - весь даже затрясся Лебедев, - это важно, это слишком
важно теперь, то-есть не насчет господина Фердыщенка, а насчет того,  как  к
вам дошло это известие. (Говоря это, Лебедев бегал вслед за  князем  взад  и
вперед, стараясь ступать с ним в ногу.) - Вот что, князь, и я теперь сообщу:
давеча генерал, когда мы с ним шли к этому Вилкину, после того, как  уже  он
мне рассказал о  пожаре,  и,  кипя,  разумеется,  гневом,  вдруг  начал  мне
намекать то же самое про господина Фердыщенка, но так нескладно  и  неладно,
что я поневоле сделал ему некоторые  вопросы,  и  вследствие  того  убедился
вполне,  что   все   это   известие   единственно   одно   вдохновение   его
превосходительства... Собственно, так сказать, из одного благодушия. Ибо  он
и лжет единственно потому, что не может сдержать умиления.  Теперь  изволите
видеть-с: если он солгал, а я в этом уверен, то каким же образом и вы  могли
об этом услышать? Поймите, князь, ведь это было в нем