окно  и  бросила  ключ  от  конторы
садовника в яму с компостом, потом снова закрыла окно, налила в чашку  чай
и молоко, села и придвинула к себе телефонный аппарат.
   - Итак, начнем! - тихо сказала она, пытаясь левой рукой унять  дрожь  в
правой руке, протянутой к телефонной трубке.
   - Начнем! - повторила  она.  -  Спрятав  в  сумочке  смерть,  я  готова
вернуться к жизни. Никто так и не  догадался,  что  одно  прикосновение  к
холодному металлу излечит меня; они слишком буквально понимали  мои  слова
про ружье,  мне  вовсе  не  нужно  ружье,  достаточно  пистолета,  начнем,
начнем... Скажите мне, который час?  Начнем.  Бархатный  голос  в  трубке,
скажи мне, остался ли ты таким же и можно ли тебя услышать, набрав тот  же
номер?
   Левой рукой она сняла трубку и услышала гудки телефонной станции.
   Стоило Хупертсу нажать кнопку, соединив меня с городом, как время, мир,
действительность, немецкое будущее оказались тут  как  тут;  я  сгораю  от
любопытства, как все это будет выглядеть в тот момент, когда  я  выйду  из
заколдованного замка.
   Правой рукой она набрала номер - три единицы  -  и  услышала  бархатный
голос, который произнес:
   - Первый сигнал будет дан ровно в  семнадцать  часов  пятьдесят  восемь
минут и тридцать секунд по местному времени. - Напряженная тишина, сигнал,
и тот же бархатный голос сказал: - Семнадцать часов пятьдесят восемь минут
и сорок секунд. - Время набегало, заливая смертельной бледностью ее  лицо,
а голос продолжал вещать: - Семнадцать  часов  пятьдесят  девять  минут  и
десять секунд...  и  двадцать  секунд...  и  тридцать  секунд...  и  сорок
секунд... и пятьдесят секунд. - Снова раздался резкий сигнал, и  бархатный
голос проговорил: - Восемнадцать часов, шестого сентября тысяча  девятьсот
пятьдесят восьмого года.
   ...Генриху исполнилось бы сорок восемь лет,  Иоганне  сорок  девять,  а
Отто сорок один; Йозефу сейчас двадцать два года, Рут девятнадцать...
   Голос в трубке продолжал говорить:
   - Восемнадцать часов одна минута...
   Осторожно! Иначе я действительно сойду с ума, игра  пойдет  всерьез,  я
вновь вернусь к сегодняшнему дню, на этот раз навеки, я  не  сумею  найти,
лазейку, буду тщетно бегать вокруг высоких стен в  поисках  выхода;  время
предъявляет мне свою визитную карточку, словно  вызов  на  дуэль,  но  его
нельзя принять. Сейчас шестое сентября тысяча девятьсот пятьдесят восьмого
года, восемнадцать часов одна  минута  и  сорок  секунд;  кулак  возмездия
разбил мне зеркальце, у меня осталось всего лишь  два  осколка,  в  них  я
увидела свое лицо, покрытое смертельной бледностью;  да,  я  слышала,  как
несколько часов подряд грохотали  взрывы,  слышала,  как  люди  возмущенно
шептали: "Они взорвали наше аббатство"; эту страшную новость, которую я не
нахожу такой уж страшной, передавали из уст в уста сторожа и  привратники,
садовники и булочники.
   "Сектор обстрела"... Красный шрам на переносице... синие  глаза...  кто
же это был? Неужели он? Кто он? Я бы взорвала все аббатства на свете, если
бы мне удалось вернуть Генриха или воскресить из мертвых  Иоганну,  Ферди,
кельнера по фамилии Гроль и Эдит или хотя бы  понять,  кем  был  Отто?  Он
погиб под Киевом; это звучит глупо, хотя и отдает историей; хватит  играть
в жмурки, старик, я не стану больше завязывать тебе  глаза;  сегодня  тебе
стукнет  восемьдесят,  а   мне   уже   семьдесят   один;   на   расстоянии
десяти-двенадцати метров не так трудно попасть в цель; недели и дни,  часы
и минуты, хлыньте на меня. Сколько сейчас секунд?
   - Восемнадцать часов две минуты и двадцать секунд...
   Я покидаю свой бумажный кораблик, чтобы броситься в открытый океан; как
я бледна, переживу ли я все это?
   - Восемнадцать часов две минуты и тридцать секунд...
   Эти слова подгоняют меня; начнем, мне надо спешить, я  не  хочу  больше
терять ни секунды, скорее.
   - Барышня, барышня, почему вы мне не отвечаете? Барышня,  барышня...  я
хочу заказать такси, немедленно, очень спешно, помогите же мне. -  Ах  да,
ведь магнитофонная лента не отвечает, это мне следовало бы  помнить;  надо
повесить трубку, снова снять ее и набрать  номер:  один-один-два.  Неужели
такси заказывают по тому же номеру, что и прежде?
   - В денклингенском кинотеатре вы увидите, - произнес бархатный голос, -
также отечественный фильм "Братья с хутора на болоте",  начало  сеансов  в
восемнадцать часов и в двадцать часов пятнадцать минут... в  додрингенском
кинотеатре идет боевик "Любовь способна на все".
   Тише, тише, моя утлая лодочка погибла, но я умею плавать,  я  научилась
плавать в Блюхербаде в тысяча девятьсот  пятом  году,  у  меня  был  тогда
черный купальный костюм с оборками и юбочкой, мы прыгали  головой  вниз  с
трамплина высотой в метр; надо взять себя в руки и перевести дух,  ведь  я
умею плавать... интересно, что сообщат мне, когда я наберу  один-один-три,
а ну, бархатный голос, ответь.
   - ...Если вечером к вам придут гости, вы можете предложить  им,  следуя
нашим советам, вкусный и в то же время недорогой ужин: на  первое  подайте
тартинки, запеченные с сыром и ветчиной, на второе горошек со сметаной и к
нему мягкий картофельный пудинг, потом шницель, прямо с гриля...
   - Барышня, барышня!.. - Да, я знаю, магнитофонные ленты не отвечают.
   - ...и ваши гости скажут, что вы прекрасная хозяйка.
   Сейчас я нажму на рычаг и  наберу  один-один-четыре...  Снова  слышится
бархатный голос:
   - ...итак,  вы  уложили  все  необходимое  для  ночевки  в  кемпинге  и
приготовили себе еду для пикника;  если  вы  решили  поставить  машину  на
крутом  склоне,  не  забудьте  о  ручном  тормозе.  Желаем  вам  приятного
воскресенья в кругу семьи.
   У меня ничего не выйдет, слишком много мне придется  наверстывать;  мое
лицо становится все бледнее и бледнее; когда-то оно  окаменело,  а  теперь
размякло, и по нему текут слезы. Предательское время,  словно  комок  лжи,
застряло во мне; зеркальце, зеркальце, осколок зеркальца,  ответь,  неужто
мои волосы и впрямь  поседели  в  камере  пыток,  где  отовсюду  раздаются
бархатные голоса; я набираю один-один-пять,  и  заспанный  голос  отвечает
мне:
   - Телефонный узел Денклинген.
   - Вы меня слышите, барышня? Вы меня слышите?
   - Да, слышу.
   Я громко смеюсь.
   - Мне надо срочно связаться с конторой архитектора Фемеля, Модестгассе,
семь, или Модестгассе, восемь, оба номера  можно  разыскать  под  фамилией
Фемель, душенька. Вы не обидитесь, если я буду называть вас "душенька"?..
   - Да нет, конечно, нет, сударыня.
   - Я очень тороплюсь.
   Послышался шелест переворачиваемых страниц.
   - Я нашла телефон господина Генриха Фемеля и телефон господина  доктора
Роберта Фемеля. С кем бы вы хотели поговорить, сударыня?
   - С Генрихом Фемелем.
   - Хорошо, не вешайте трубку.
   Неужели телефон по-прежнему стоит  у  него  на  подоконнике,  так  что,
разговаривая, он выглядывает на улицу и видит дом по Модестгассе,  восемь,
где его дети играли когда-то в садике на  крыше,  и  лавку  Греца,  где  у
дверей всегда висела кабанья  туша?  Неужели  там  действительно  раздался
сейчас телефонный звонок?
   Гудки доносились откуда-то очень издалека, и  ей  казалось,  что  паузы
между ними длятся вечность.
   - К сожалению, сударыня, никто не подходит к телефону.
   - Тогда, пожалуйста, соедините меня с другим номером.
   - Хорошо, сударыня.
   Напрасно, все напрасно. Номер не отвечает.
   - В таком случае вызовите мне, пожалуйста, такси, душенька, хорошо?
   - С удовольствием. Куда?
   - В денклингенскую лечебницу.
   - Сейчас, сударыня.
   - Да, Хупертс, можете  унести  чай,  хлеб  и  закуску.  И,  пожалуйста,
оставьте меня одну; когда такси въедет в аллею, я  сама  его  увижу;  нет,
спасибо, мне больше ничего  не  надо.  Вы  ведь  не  магнитофонная  лента,
правда? Ах, я вовсе не хотела вас обидеть, я просто пошутила... Спасибо...
   Ей было холодно; казалось, ее лицо съеживается и становится все  меньше
и меньше; она увидела  в  оконном  стекле  это  усталое  старушечье  лицо,
изборожденное морщинами. Не  надо  плакать;  неужели  время  действительно
вплело серебряные нити в мои черные  волосы?  Я  умею  плавать,  но  я  не
предполагала, что вода такая  холодная;  бархатные  голоса  терзают  меня,
возвращая к действительности; я стала старушкой с белой головой; мой  гнев
хотят обратить в мудрость, мечты  о  мести  -  в  жажду  всепрощения;  они
собираются засахарить мою ненависть, перемешав  ее  с  мудростью,  но  мои
старые пальцы крепко вцепились в сумочку; в ней золото, которое я  принесу
с собой из заколдованного замка, в ней выкуп за меня.
   Любимый, забери меня отсюда, я возвращаюсь домой. Там  я  превращусь  в
седую и добрую старушку,  снова  буду  тебе  женой,  снова  стану  хорошей
матерью и заботливой бабушкой, которую можно расхваливать всем  друзьям...
"Да, наша бабушка долгие годы была больна, но теперь  выздоровела  и  даже
принесла с собой целую сумку золота..."
   Что мы закажем сегодня вечером в кафе "Кронер"? Тартинки, запеченные  с
сыром и ветчиной, горошек со сметаной и шницель...  будем  ли  мы  кричать
"Осанна невесте Давидовой, она вернулась домой из заколдованного замка"? Я
знаю, этот матереубийца Грец принесет нам свои поздравления,  голос  крови
так и не заговорил в нем, не заговорил он и  в  Отто;  я  выстрелю,  когда
учитель гимнастики будет ехать мимо нашего дома верхом на белой лошади. От
беседки до улицы не  больше  десяти  метров,  по  диагонали  будет  метров
тринадцать; я попрошу Роберта, чтобы он  вычислил  все  точно;  во  всяком
случае, попасть в цель  будет  нетрудно;  мне  объяснил  все  это  "Сектор
обстрела"; такие вещи наш седой  служка  должен  знать;  завтра  утром  он
вступит  в  свою  новую  должность,  сумеет  ли  он  запомнить,  что  надо
произносить не "utilatem", a "utilitatem"? Красный шрам  на  переносице...
Значит, он все же стал капитаном? Как долго  длилась  война;  каждый  раз,
когда в аббатстве раздавался очередной взрыв, стекла начинали  дребезжать,
а утром на подоконнике лежал толстый слой  пыли;  я  написала  пальцем  на
пыли: "Эдит, Эдит"; даже голос крови не мог бы заставить меня любить  Эдит
больше, чем я ее любила; откуда ты явилась к нам, скажи, Эдит?
   Я съеживаюсь все больше и больше; ты сумеешь перенести меня на руках от
такси к кафе "Кронер"; я поспею как  раз  вовремя;  сейчас  самое  большее
восемнадцать часов шесть минут и тридцать секунд; на этот раз черный кулак
возмездия - пистолет - раздавил тюбик губной  помады,  мои  дряхлые  кости
дрожат; мне страшно, я не знаю, как выглядят теперь мои современники; я не
знаю, остались ли они такими, как прежде. Ну а как обстоит дело с  золотой
свадьбой, старик? Мы поженились в сентябре тысяча девятьсот восьмого года,
тринадцатого сентября; ты уже забыл эту дату? Как ты собираешься справлять
нашу золотую свадьбу? Седовласый юбиляр и седовласая  юбилярша,  а  вокруг
них целая толпа внуков и внучек; прости меня за  то,  что  я  смеюсь,  мой
Давид, но из тебя не вышло Авраама, зато в себе я ощущаю что-то похожее на
смех  Сарры,  чуть-чуть  похожее  -  на  большее   я   не   способна;   из
заколдованного замка я принесла с собой не только сумочку, полную  золота,
но и ореховую скорлупку смеха; пусть она мала, зато в моем смехе заключена
гигантская энергия, куда более действенная, чем динамит Роберта...
   Вы  очень  торжественно  шествуете  по  аллее  к  лечебнице,   чересчур
торжественно и чересчур медленно; сын Эдит возглавляет процессию,  но  кто
идет с ним рядом? Эта девушка не Рут; когда я ушла из дому, Рут  было  три
года, и все-таки я сразу узнаю ее, хотя ей минуло  уже  восемнадцать  лет;
нет, это не Рут; жесты у людей не меняются; в  ядре  ореха  уже  заключено
будущее дерево; как часто я  наблюдала  когда-то  жест  Рут,  откидывавшей
рукой волосы со лба, - это был жест моей матери. Где  же  Рут?  Пусть  она
меня простит. Эта незнакомая девушка очень красива; теперь я поняла: из ее
лона выйдут твои правнуки,  старик;  ты  думаешь,  их  будет  семью  семь?
Прости, что я смеюсь; у вас поступь герольдов, слишком медленная и слишком
торжественная;  может,  вы  хотите  забрать  с   собой   юбиляршу,   чтобы
отпраздновать ее золотую свадьбу?
   Юбилярша готова, она сморщилась, как  старое-престарое  яблоко;  можешь
отнести меня на руках к такси, старик, только побыстрее; больше я не  хочу
терять ни секунды; ну вот, такси уже здесь; видите, как хорошо я умею  все
организовывать, этому я научилась, будучи  женой  архитектора;  пропустите
такси, а сами выстройтесь по обеим сторонам дороги:  справа  пусть  станет
Роберт и красивая незнакомая девушка, а слева  старик  с  внуком;  Роберт,
Роберт, может быть, для тебя настала пора опереться на  чье-нибудь  плечо,
может быть, ты нуждаешься в помощи, в  поддержке?  Входи,  входи,  старик,
принеси нам счастье. Давайте праздновать, давайте веселиться.  Наше  время
пришло!



12

   Встревоженный портье посмотрел на часы - было уже больше шести, а Йохен
так и не явился сменить его; постоялец из одиннадцатого  номера  спал  вот
уже двадцать один час подряд, повесив на дверную ручку  трафарет  "Просьба
не беспокоить"; правда, до сих пор тишина за этой  дверью  еще  никому  не
показалась подозрительной, не слышалось зловещего шепота постояльцев и  ни
одна из горничных не вскрикнула. Настало время ужина... Темные  костюмы...
светлые платья... повсюду серебро, горящие свечи и музыка; когда  подавали
салат из омаров, играли Моцарта,  когда  приносили  мясные  блюда,  играли
Вагнера, а когда гости принимались за десерт - играли джаз.
   В воздухе пахло бедой; портье испуганно  взглянул  на  часы,  секундная
стрелка, казалось, нарочито медленно приближалась к роковой  точке;  когда
она до нее дойдет, беда грянет, станет явной; без  конца  звонил  телефон:
"Ужин  в  двенадцатый  номер",  "Ужин  в  двести   восемнадцатый   номер",
"Шампанское  в  четырнадцатый  номер".  Неверные  жены  и  неверные  мужья
требовали  соответствующих  стимуляторов;  пятеро  богатых   бездельников,
слоняющихся по свету, сидели в холле, поджидая автобус на аэродром  -  они
отлетали ночным рейсом.
   - Да, сударыня, первая улица налево,  вторая  направо,  третья  налево,
_древнеримские  детские  гробницы_   вечером   освещены,   фотографировать
разрешается.
   Бабушка Блезик, забившись в дальний угол, пила портвейн; в конце концов
она все же поймала Гуго, сейчас он читал ей местную газету:
   -  "Вора-карманника  постигла   неудача.   Вчера   в   Эренфельдгюртеле
неизвестный  молодой  человек  пытался  вырвать  сумочку  из  рук  пожилой
женщины. Однако храброй старушке  удалось..."  "Государственный  секретарь
Даллес..."
   - Ну это уж пошла ерунда,  совершеннейшая  ерунда,  -  сказала  бабушка
Блезик, - я не хочу слушать ни о политике, ни о международных делах,  меня
интересуют только местные новости.
   И Гуго продолжал читать:
   - "...Бургомистр чествует заслуженного мастера бокса..."
   Время  тянулось  издевательски  медленно,  словно  нарочно   отодвигало
момент, когда грянет  беда;  тихонько  звенели  бокалы,  кельнеры  ставили
серебряные подносы, изысканно и мелодично постукивали фарфоровые  тарелки,
переносимые  с  места  на  место;  в  дверях   стоял   водитель   автобуса
авиакомпании;  указывая  на  часы,  он  жестами  поторапливал  отъезжающих
постояльцев; дверь, несколько раз качнувшись, мягко легла в  пазы,  обитые
войлоком, портье нервно поглядывал в свои записи: "Оставить  номер  окнами
на улицу с 18:30 для господина М.; оставить  двойной  номер  с  18:30  для
тайного советника Фемеля с супругой,  обязательно  окнами  на  улицу";  "в
19:00 вывести на прогулку собачку Кесси из номера 114".  Только  что  этой
паршивой собачонке понесли яйца, приготовленные на особый манер -  твердый
желток и мягкий белок, - и сильно поджаренные ломтики колбасы; разумеется,
мерзкое животное начнет привередничать, отказываясь от  еды;  господин  из
одиннадцатого номера спит вот уже двадцать один час и восемнадцать минут.
   - Да, сударыня, фейерверк начнется через полчаса после  захода  солнца,
то есть около девятнадцати  часов  тридцати  минут,  начало  парада  около
девятнадцати часов пятнадцати минут; к сожалению, я не могу  сказать  вам,
будет ли господин министр присутствовать на нем.
   Гуго продолжал читать, весело, словно школьник, отпущенный с уроков:
   - "...отцы города вручили заслуженному мастеру бокса  диплом  почетного
гражданина, а также специальную золотую медаль, которая дается  только  за
особые заслуги в области  культуры.  В  заключение  чествования  состоялся
банкет".
   Богатые бездельники,  слоняющиеся  по  свету,  наконец-то  убрались  из
холла.
   - Да, господа,  банкет  левой  оппозиции  в  синем  зале...  нет,  нет,
господа, правая оппозиция - в желтом зале; дорогу указывают стрелки.
   Бог его знает, кто из них  левый,  а  кто  правый,  по  лицу  этого  не
определишь, в таких вещах Йохен  разбирается  лучше,  политиков  он  видит
насквозь, здесь его никогда не подводит инстинкт; Йохен узнает  настоящего
аристократа, даже если тот явится в рубище, и разглядит  голодранца,  даже
если тот напялит на себя самое роскошное одеяние; Йохен отличил  бы  левых
от правых, хотя у них все, вплоть до меню, одинаково; ах да, сегодня у нас
состоится еще один банкет  -  наблюдательного  совета  общества  "Все  для
общего блага".
   - Пожалуйста, в красный зал, милостивый государь.
   У всех у них совершенно одинаковые  лица,  и  все  они  будут  есть  на
закуску салат из омаров - и  левые,  и  правые,  и  члены  наблюдательного
совета; когда подадут омаров, заиграют  Моцарта,  к  мясному  блюду,  пока
гости будут смаковать густые соусы, начнут играть Вагнера,  а  как  только
перейдут к десерту - джазовую музыку.
   - Да, сударь, в красном зале.
   Инстинкт никогда не подводит  Йохена,  если  речь  идет  о  политике  и
политиках, зато во всех остальных случаях он пасует.  Когда  овечья  жрица
появилась в отеле первый раз, Йохен сразу сказал:  "Внимание!  Это  важная
птица", а когда потом к нам пришла та маленькая бледная девушка с длинными
лохмами, с одной сумочкой в руках и с блокнотом под мышкой, тот  же  Йохен
прошептал: "Обыкновенная шлюха". "Нет, - возразил я, - она делает  это  со
всеми, но _делает бесплатно_, значит, она не шлюха",  но  Йохен  стоял  на
своем. "Она делает это со всеми, - говорил он,  -  _и  за  плату_".  Йохен
оказался прав, но зато Йохен не чует приближения беды. В тот день, когда к
нам приехала блондинка с сияющим лицом и тринадцатью чемоданами, я  сказал
ему, глядя, как она входит в лифт: "Давай поспорим, что мы никогда  больше
не увидим ее живой"; Йохен был совсем другого мнения: "Чепуха, просто  она
удрала на несколько дней от  мужа".  А  кто  оказался  прав?  Конечно,  я.
Блондинка приняла соответствующую дозу снотворного  и  повесила  на  двери
трафарет "Просьба не беспокоить"; ее не беспокоили двадцать четыре часа, а
потом  по  отелю  поползли  слухи:  кто-то  умер,  кто-то   умер   в   сто
восемнадцатом номере. Веселенькая история, доложу я вам, когда часа в  три
дня в отель является полиция, а в пять часов выносят покойника.  Лучше  не
придумаешь.
   Фу, какая у него морда, прямо как у буйвола. Платяной шкаф  с  манерами
дипломата, живой вес два центнера, походка как  у  таксы,  а  костюм  чего
стоит! Похоже, важная персона, которая нарочно держится в  тени;  спутники
его подходят к конторке, оба они менее важные.
   - Будьте добры, номер для господина М.
   - Ах да, номер двести одиннадцать.  Гуго,  поди  сюда,  проводи  господ
наверх.
   И в ту же минуту все трое - шесть центнеров живого веса,  облаченные  в
английское сукно, - бесшумно вознеслись на лифте вверх.
   - Йохен, Йохен, о боже, где ты пропадал?
   - Извини меня, - сказал Йохен, - тебе ведь известно, что я почти всегда
бываю аккуратен; особенно если знаю, что тебя ждут жена и дети, поверь,  я