и британскими компромиссами. Сообщение может
быть важное или нет, не мне решать, но оно срочное. Через час, а  может,
и раньше - будет уже слишком поздно. Но знайте, что я настойчивый, и ес-
ли начал дело, то его не брошу. Я буду вам звонить еще. Через пятнадцать
минут. Пожалуйста, покажите послу мое послание.
   - Посла сегодня нет.
   - Тогда покажите его кому угодно. Своей секретарше, к примеру. Может,
она газеты читает. Может, она подскажет вам решение...
   Я бросаю трубку.
   Я меняю место. Я обхожу деревню. Я обхожу людей. Во мне звучит жутким
ритмом страшная песня "Охота на волков". Совсем недавно я чувствовал се-
бя затравленным зверем, но силы вернулись ко мне. Мертвой хваткой я вце-
пился в рулевое колесо, как летчик-смертник в штурвал  своего  самолета.
Живым они меня не возьмут. Дх, расшибу любого, кто поперек пути встанет.
А на крайний случай у меня отвертка огромная в запасе. Эх, кому-то я  ее
в горло всажу по самую рукоятку. Жизнь продаю! Подходи, налетай! Но  до-
рого уступлю!
   Звоню в британское правительство. Попытка вторая и последняя. Я редко
кого дважды просил. А трижды никогда. И никогда впредь. Впрочем, немного
мне осталось...
   Я обещал позвонить через пятнадцать минут. Но вышло только через  со-
рок три: у намеченного мной телефона людно было.
   - Британское посольство?
   - Да. - Но изменилось решительно все. Короткий ответ звучит  резко  и
четко, как военная команда. Тот же мужской голос: - У вас все хорошо? Мы
волновались. Вы так долго не звонили...
   - Мое послание...
   - Мы передали ваше послание в Лондон. Это очень важное сообщение.  Мы
уже получили ответ. Вас ждут. Вы готовы?
   - Да.
   - Адрес на карточке - это место, где вас надо встретить?
   - Да.
   - На карточке не указано время. Это означает, что вас надо  встретить
как можно быстрее?
   - Да.
   - Мы так и думали. Наши официальные представители уже там.
   - Спасибо. - Это слово я почему-то произнес порусски. Не знаю,  понял
ли он меня.
 
   МОГ ЛИ Я КУПИТЬ ЛЮБОВЬ?
 
   Толпа нажала еще и продвинулась вперед  сантиметров  на  пять.  Соот-
ветственно и полицейский заслон был сдвинут на эти самые пять  сантимет-
ров. Толпа нажала на полицейских, они - на меня. И я  должен  был  сдви-
нуться на пять сантиметров назад. Но позади была несокрушимая стена.
   Гранит. Полированный. Так  я  оказался  на  грани  бессмертия  -  еще
чуть-чуть, еще один легкий натиск, и в центре Варшавы появилась бы новая
мемориальная доска: "Здесь 23 мая 1992 года влип в стену и навеки в  ней
остался В. Суворов..."
   Но в самый последний момент я взвизгнул и, видимо, жалобно. Начальник
полицейского заслона истолковал мой сигнал как нежелание уходить на дан-
ном историческом отрезке в бессмертие и решительными действиями меня ту-
да не отпустил. Крикнул он своим ребятам, замахали они резиновыми дубин-
ками на любителей автографов. И только один  огромный  человечище  тянет
мне исполинскую лапу через заслон, не обращая внимания на  усердие  моих
защитников.
   Тянется лапа ко мне, а я еще от пережитого страха  перед  бессмертием
не отошел. Думаю, протяну ему руку, а он мне кисть и расплющит, чем тог-
да книжки писать буду? Но жалко человека стало - тянет он руку и под па-
лочными ударами не гнется, прямо держится, как  гренадер  под  картечью.
Дотянулся я до его руки, сжал он мою ладонь деликатно, явно без  намере-
ния раздавить. И понесло его водоворотом человеческим в другую  сторону,
и сквозь рев толпы он кричит: "Витя, ты меня никогда не видел... Но  мо-
жет слышал обо мне...
   - Тадеуш Маркович!
   Тут меня и озарило: "Так это же он!" Кричу ему, чтобы вернулся. Кричу
полицейским, чтобы его ко мне пропустили. Но поздно. Его оттеснили. Меня
в зал уже потащили.
   Попросил я прощения у почтеннейшей публики за  пиджак  перемятый,  за
оторванные пуговицы (не до пуговиц было... перед  бессмертием),  прокаш-
лялся, как принято, и начал речь. Говорю, а сам все думаю, пробился  Та-
деуш в зал или не пробился? И решил: "Конечно, пробился! Такой где угод-
но дорогу себе проломает. Натура у него ледокольная".
   Завершил речь, и вопросы посыпались. Хорошо в зале,  весело,  смеются
люди. И я смеюсь. Хорошо когда контакт с публикой  установлен.  Вдруг  в
задних рядах поднимается тип. И уже по ухмылке определяю, что задаст  он
сейчас один из двух проклятых вопросов, на которые мне никак не  удается
ответить так, чтобы мне сразу поверили. Эти два вопроса коммунистические
прихвостни задают уже десяток лет. Я отвечаю. Мне и верят - и не  верят.
А вот и вопрос:
   - Ты вот все книжки пишешь, миллионами они продаются, басни  нам  тут
рассказываешь, а как знать, что тебя не заслали к нам со спецзаданием?
   Этот вопрос мне задавали в разных вариантах. Например, в Швеции: "Ес-
ли ты не заслан к нам со спецзаданием, почему же они тебя еще не убили?"
   Ответить легко: "Они не то что меня, они всю власть свою  коммунисти-
ческую прохлопали!" С этим соглашаются, но вопрос  остается.  Я  говорю,
мол, книжки мои читайте - не мог этого написать специально засланный.
   А мне в ответ: "Книги-то правильные, но так тебе и положено себя вес-
ти, чтобы в доверие втереться... А потом начнешь нас дурачить..."
   Ну что на это скажешь?
   И вот снова на этот вопрос отвечать надо.
   Разница в том, что здесь в Варшаве, я первый раз открыто стоял  перед
народом и вопрос этот задан не со страницы газетки, финансируемой комму-
нистами, а в лоб, в присутствии многих тысяч. И три телекамеры  на  меня
направлены - как пулеметы. Прямо в душу.
   А мне крыть нечем. Знал наперед, что будет такой вопрос, но все отве-
ты разом забыл. Бывает такое-пересохнет гортань и слова не скажешь.  Бы-
вает такоевыпадут из головы все аргументы... как из карманов мелочь.
   А зал затих и эдак нехорошо насторожился.
   И тут вспомнил огромного парня, который мне руку крепко жал...
   - Граждане паны, - говорю. - В этом зале сейчас должен быть мой друг,
которого я впервые встретил час назад. Зовут его Тадеуш Маркович.  Когда
в Польше правили коммунисты, он подпольно издавал  "Аквариум",  который,
сами знаете, у вас был бестселлером самиздата.
   Люди рисковали своей свободой, но переводили, печатали, распространя-
ли. Среди них - мой подпольный издатель Тадеуш. Но  какая-то...  (тут  я
сказал слово, которое переводчик переводить не стал,  но  братья-славяне
меня поняли), одним словом, какая-то нехорошая личность заложила  Тадеу-
ша, и он сел. Сидел достойно. Так вот я прошу прощения у него и у  всех,
кто пострадал за мои книги. И не только в Польше сажали за мои книги, но
и в других странах. А это и есть доказательство того, что я не сука, из-
вините за выражение, что не заслан к вам со спецзаданием.
   И если вы живете сейчас не под контролем ГБ, то спасибо Тадеушу  Мар-
ковичу и таким ребятам, как он. И если коммунистов  в  нашей  стране  от
власти слегка отодвинули, то в этом есть и моя малая  заслуга.  К  этому
делу я тоже руку приложил.
   Тут зал одобряюще взревел.
   - Тадеуш, ты где? Ты же должен быть в этом зале. Отзовись!
   - Вот я, - отзывается.
   - Ну так иди ко мне сюда на сцену. Садись на мое место. Без тебя, без
Анджея Миетковского, без тысяч таких, как вы, не видать Польше  свободы.
"Аквариум", изданный в коммунистической Польше на оберточной бумаге, мне
дороже любой премии. А ну, паны, пропустим Тадеуша!
   Протолкался он к сцене, протиснулся. На сцену его уже на руках подни-
мали. А зал ему аплодировал так, что дребезжали стекла.  Обнялись  мы  с
ним. Телекамеры уже не пулеметными стволами смотрят.
   И операторы жестами сигналят: так, Витя, и крой!  Матюками  в  прямой
эфир. На тебя вся Польша смотрит и тебя прощает. Не стесняйся!
   А разве я стеснялся когда-нибудь? Нахал от природы. Усадил Тадеуша, а
сам решил что-то обидное сказать тому, который с наглой ухмылкой  вопрос
непотребный задавал. Но вижу, и там в задних рядах у меня почитатели об-
наружились - в порыве ярости благородной вышибли нахала  из  зала,  чтоб
впредь никому не повадно было таких вопросов задавать.
   И случилось чудо: в тот день я нашел ответ на первый  проклятый  воп-
рос. И мне его перестали задавать.
   Понятно, в тот вечер второй проклятый вопрос мне никто не задал.  Мо-
жет, кто и имел намерение, но не осмелился. А ночью я спать не мог,  все
думал, как же мне отвечать на второй вопрос. Совсем простой: "А кто  это
за тебя, Витя, книжки пишет?"
   В первый раз этот вопрос мне задал много лет назад знакомый  японский
журналист. Он долго крутил вокруг да около, а потом спрашивает:
   - Виться-сан, ты японские газеты, наверное, не очень внимательно  чи-
таешь?
   Тут я и признал, что газеты японские действительно читаю не регулярно
и не очень внимательно. По простой причине: не знаю ни одного  японского
иероглифа.
   Долго он сокрушенно головой качал, а потом объяснил, что  в  японских
газетах мои книги хвалят, особенно "Аквариум", только говорят, что русс-
кий такую книгу написать не мог. Русский просто рассказал свою  историю,
ему нашли знаменитого японского  писателя,  который  превратил  короткий
рассказ в шедевр японской литературы.
   Над этим я посмеялся. Но вскоре книга вышла на  английском  языке,  и
история повторилась: конечно, русский не мог такую  книгу  написать,  но
ему нашли знаменитого английского писателя, нашли переводчиков и  редак-
торов, которые превратили рассказ в шедевр британской литературы.  И  во
Франции: русский такую книгу написать не мог, это каждому ясно,  но  ему
нашли... И так про все мои книги: русский  такого  написать  не  мог-это
группа экспертов, это ему наняли помощников...
   Тут я начал злиться: "Кто нашел переводчиков? Кто  нашел  редакторов?
Кому все это нужно? На Запад бежали люди, имена которых становились  из-
вестны всему миру. Люди улетали на самых быстрых  в  мире  истребителях,
люди уходили с высших постов ООН, уезжали люди, у которых отцы  занимали
посты в Политбюро.
   И прежде всего писателей-невидимок надо приставлять к людям с именами
- красиво написанную историю пристегивать к знаменитому имени или  собы-
тию.
   А я уходил без шума, в прессу не полез, от сенсации уклонился и  даже
скрыл свое настоящее имя, прикрывшись шуточным  псевдонимом.  Почему  же
мне "нашли знаменитого писателя", а людям с именами не нашли?
   Есть в этом мире писатели-невидимки, но ни у кого ничего хорошего  из
этого пока не получилось: писатель-невидимка, продающий свое мастерство,
из мастера быстро переходит в разряд ремесленника. Не верю тем, кто про-
дает себя, и знаю, что ничего хорошего от совместной работы с ними полу-
читься не может. И потому свои книги я решил писать сам. Потому решил не
корчить из себя писателя, а писать так, как умею: ясно и просто - и  чем
проще, тем лучше. От одной книги к другой техника письма (на мой взгляд)
становится лучше. Свою первую книгу "Рассказы освободителя" я  бы  писал
сейчас совсем не так, а может, не писал бы вовсе.
   Редакторы с переводчиками мне попадались не лучшие а обыкновенные, за
исключением Польши - там переводил мой хороший друг, боец польского  ан-
тикоммунистического подполья Анджей Миетковский. Перевел (сужу по  реак-
ции читателей) с любовью. А в других странах переводчики и редакторы ре-
зали мои книги беспощадно.
   В английских, американских и многих других изданиях отсутствует, нап-
ример, глава про арбузы и дядю Мишу. Для меня дядя Миша-центральная  фи-
гура "Аквариума", а они никак не могли понять, зачем в книгу введен этот
персонаж, и вырезали его. Спорил с редакторами, спорил с переводчиками -
не переспорил. И шутки мои переводу не поддавались, и потому  их  просто
выбрасывали из текста. Но книги и после этого читались на всех языках.
   Я обращал внимание критиков: если на любом языке при  любом  переводе
любая из семи моих книг все равно хорошо читается, так, наверное, это не
только заслуга переводчиков и редакторов. Не могут же с плохих книг  по-
лучаться только хорошие переводы? И хотелось кричать: вы  мои  книги  на
русском языке читайте...
   Но на русском-то как раз издать их было невозможно.  Каждая  из  моих
книг была бестселлером на многих языках, но на русском языке  на  Западе
удалось опубликовать только две и, по-моему, не самые сильные: "Рассказы
освободителя" и "Аквариум". Их быстро расхватали. По законам рынка  сле-
довало публиковать больше, если есть спрос, но не публиковали.
   А моя борьба за публикацию "Ледокола" на русском  языке  продолжалась
более десяти лет.
   Но на Западе ни один издатель русских книг так и не решился  публико-
вать "Ледокол" отдельной книгой.
   И в России "Ледокол" во времена, когда буйствовала "гласность", ходил
много лет по редакциям и издательствам; нашлись умники, которые рукопись
скопировали, чуть подправили и выдали за свое творение; нашлись  издате-
ли, которые подписывали контракты, но так и не  решились  их  выполнить.
Одним словом, долгие годы я считал себя знаменитым японским писателем...
   А потом повезло! Нашел меня издатель из России. Его зовут Сергей Лео-
нидович Дубов.
   Он первым не побоялся издать главную книгу моей жизни "Ледокол" -  на
русском языке отдельной книгой. Шарахнул огромными тиражами.
   Не будем вступать в идеологический спор, хорошая книга "Ледокол"  или
плохая, но Дубов первым совершил то, чего в российской истории не  быва-
ло.
   Запрещенная литература публиковалась во все времена на Западе  и  пе-
ребрасывалась в Россию. Первый раз случилось так, что запрещенная  лите-
ратура печатается в России и перебрасывается в русское зарубежье.
   И все было бы прекрасно, но... посыпались вопросы и из России: "Витя,
а кто это за тебя пишет книги? Например, кто написал "Аквариум"?"
   Хорошо, что после выхода "Аквариума" на русском языке в журнале  "Не-
ва" нельзя больше сказать, что русский такого написать  не  мог,  и  так
больше не говорят - ясно написал такое русский, но только не  я,  а  ка-
кой-то другой русский.
   И стали ученые мужи строчить научные трактаты: не мог  Суворов  такую
книгу написать.
   Логика непробиваемая: мы этого Суворова не знаем, мы его  никогда  не
видели, мы с ним никогда не разговаривали, но ясное дело-он такого напи-
сать не мог, а вот другой дядя, которого мы не знаем, которого мы никог-
да не видели, с которым никогда не разговаривали, вот он мог такое напи-
сать.
   Обычно я спрашиваю:
   - Господин "научный профессор", а если бы вы так писать умели, вы  бы
такую книгу отдали? Чтобы деньги и слава кому-то, а вам, извините за вы-
ражение...
   - Нет, - отвечал каждый профессор, - я бы славу свою не отдал, но...
   - Но вы думаете, что кто-то глупее вас бывает?
   Один очень ученый литературовед доходчиво объяснил, что бывший офицер
стать писателем не может, что в русской литературе не было  еще  такого,
чтобы офицер стал писателем. Я ему напомнил, что вся русская  литература
от Льва Толстого до Александра Солженицына, от Лермонтова, Куприна, Ста-
нюковича до Виктора Некрасова... А мне в ответ: "Но ты же не  Лев  Толс-
той". Против этого не попрешь - я и вправду не Лев Толстой.
   А другой литературовед: мог ли офицер, влюбленный в танки,  так  опи-
сать танковую атаку? Ясное дело, не мог. Только писатель, который  танки
видел в кино, мог их описать так.
   А я не унывал. Подошел к проблеме чисто шпионским  методом:  составил
список всех известных мне русских писателей, как в России, так и  за  ее
пределами, и решил найти в списке того, кто мог бы так написать.
   И литературоведам тот же вопрос:
   - Если не я, то кто бы это мог быть? Давайте вместе найдем.  Чей  это
стиль?
   Прошелся по спискам много раз, и вывод: никто так не писал и  не  пи-
шет. Никто. Нет таких писателей в России. Нет и за  пределами.  Я  не  о
том, плохо написано или хорошо. Совсем нет.  Тысячи  пишут  лучше  меня,
кто-то, может, хуже, но так не пишет никто. Такая манера писать не проя-
вилась нигде до "Аквариума", и если кто-то умеет так писать,  то  почему
не пишет для себя? Почему не намекнет о  своем  существовании,  дескать,
гляньте-ка на мою новую книгу, узнаете манеру?
   И еще: если кто-то другой написал "Аквариум", то зачем отдал? У книги
можно было завернуть конец в другую сторону: главный герой не уходит  за
бугор, а разоблачает своих начальников, и  возникает  трагедия,  которую
герой (в душевных муках) разрешает в пользу советской власти... ГРУ мож-
но было заменить на КГБ, кое-что выбросить, что-то добавить - и в  бреж-
невском Союзе такая книга могла получить "государыню" или еще какую пре-
мию, автор получил бы дачу в Переделкино  пост  в  сооружение  строилось
много лет. С огромным, как вокзал, залом сливались славу.
   Если это был зарубежный русский писатель, то и он мог сообщить в пре-
дисловии, что книга написана на основе реальной судьбы такого-то беглого
офицерика, отвалить этому офицерику долю, но на обложке  он  должен  был
писать свое имя. Талант всегда ревнив. Почему этот кто-то не хочет славы
для себя? Какой писатель и за какие деньги будет продавать известность?
   Самые сильные эпизоды в "Аквариуме" (о том же  дяде  Мише)  никак  со
шпионажем не связаны и к действию книги отношения не имеют. Такой персо-
наж писатель-невидимка мог бы приберечь для себя и вставить в любую свою
книгу, и книга заиграла бы, засверкала. А он, глупец, отдал  такие  изю-
минки кому-то, у кого в начале восьмидесятых не было ни денег, ни  репу-
тации, ни имени, ни возможности пробиться в издательство.
   ...В ту ночь в Варшаве я не спал, искал ответ на этот второй  прокля-
тый вопрос, находил аргументы и знал, что никакие аргументы не  помогут,
- если человек не верит.
   И тогда решил искать ответ не для толпы, не для журналистов и не  для
литературоведов. Мне нужно было найти ответ для самого себя. Своим  кни-
гам я отдал  лучшие  годы  жизни.  Ради  них  пожертвовал  блистательной
карьерой. За простотой изложения - тысячи изорванных страниц,  за  кажу-
щейся легкостью - неимоверный труд.
   Чем я могу доказать, что это мой труд?
   И вдруг понял: мои книги написаны с любовью, и потому ничего  доказы-
вать не надо.
   Даже если согласиться, что книги мои писаны некими Ивановым, Петровым
и Сидоровым. Если публично признать, что я подкупил писателей-невидимок,
как Брежнев подкупал писателей, которые писали книги, выдавая их за тво-
рения дорогого Леонида Ильича, Писатели-невидимки писали Брежневу  хоро-
шие правильные книги. Но признаем, что написаны они - без  любви,  И  не
могли быть написаны с любовью. Не мог Брежнев, не мог Центральный  Коми-
тет ни за какие деньги купить любовь писателя. И никому это  никогда  не
удастся. Любовь не продается. А любовь,  которая  продается,  называется
по-другому.
   У советской власти было семьдесят лет, золотые запасы великого  госу-
дарства и Союз писателей в десять тысяч штыков. И советская власть тыся-
чам писателей ставила боевую задачу: написать книгу об армии, но так на-
писать, чтобы с любовью, не с казенной, а с искренней! Кому это удастся,
власть гарантировала премии ленинские, сталинские, государственные, дачи
в Гаграх и Ялте, ордена-медали,  харч,  длинные  черные  машины,  персо-
нальных водителей и врачей, миллионные тиражи, ответственные посты в Со-
юзе писателей и прочие блага.
   И много было написано книг об армии. Но с истинной любовью -  ни  од-
ной.
   Если не признавать моего авторства, то придется признать меня первым,
кто научился покупать непродажную любовь. Я не гордый - с меня  и  этого
хватит.
   Можно мои книги ругать, можно хвалить, но никто  не  смеет  отрицать,
что они написаны - с любовью. Господа некоторые литературоведы, отрицай-
те мое авторство! Но тогда признайте: мне удалось то, что не удалось со-
ветской власти, - мне удалось подкупить писателя так, что  для  меня  он
создал книги - с любовью.
 
   Виктор Суворов,
   13 апреля 1993 года.
   Оксфорд