свежее  офицерское
пополнение обязательно первой роте отдадут. Потому как  первая  рота  по
главной оси батальона всегда идет. Она первая с врагами лбами сшибается.
А от завязки боя и его исход во многом зависит.
   Вторая рота в любом батальоне - средняя. Офицеры во вторых ротах  без
особых отличий, вроде меня, и солдаты тоже. Зато каждая вторая рота име-
ет дополнительную разведывательную подготовку. У нее вроде как и смежная
профессия есть. Прежде всего она тоже боевая рота, но если  потребуется,
то она может вести разведку в интересах своего батальона, а  может  и  в
интересах полка работать, заменяя собой  или  дополняя  особую  полковую
разведроту.
   В Советской Армии 2400 мотострелковых танковых батальонов. И в каждом
из них третья рота - не только по номеру. В третьих ротах обычно  служат
те, кто ни в первые, ни во вторые роты не попал: совсем молодые, неопыт-
ные офицеры или перезрелые, бесперспективные.  Солдат  в  третьих  ротах
всегда не хватает. Более того, на территории Союза третьи роты, в подав-
ляющем большинстве, вообще солдат не имеют. Техника их боевая  постоянно
на консервации стоит. Война начнется - тысячи этих рот  дополнят  резер-
вистами и быстро поднимут до уровня обычных боевых подразделений. В этой
системе-глубокий смысл: добавить в дивизию резервистов-это в тысячу  раз
лучше, чем формировать новые дивизии целиком из резервистов.
   Моя вторая танковая рота стремительно уходит вперед.  На  повороте  я
оглядываюсь и считаю танки. Пока скорость выдерживают все. Прямо за пос-
ледним танком моей роты, выбивая искры из бетона, не отставая, идет  гу-
сеничный бронетранспортер с белым флажком.
   И у меня от сердца отлегло.  Маленький  белый  флажок  означает  при-
сутствие посредников. А их присутствие, в свою очередь, означает учения,
но не войну. Значит, поживем еще.
   А надо мною вертолет-стрекоза. Вниз скользит. Разворачивается и захо-
дит прямо против ветра, чтоб не снесло его. С правого борта завис. Я  на
крыше башни. Рука правая над головой. Пилот рыжий совсем. Лицо, как  со-
рочиное яйцо, веснушками изукрашено. А зубы - снег. Смеется.  Знает  он,
вертолетный человек, что тем ротным, кому он сейчас приказы развез,  де-
нек выпал не из лучших. Вертолет тут же вверх поднимается  и  в  сторону
уходит. Только видно, как смеется на прощание рыжий белозубый пилот.
 
   4.
 
   Танк мой грудастый вселенную пополам режет, и  то,  что  единым  было
впереди, распадается надвое. И летят перелески справа  и  слева.  Грохот
внутри - адов. Карта на коленях. И многое  становится  ясно.  Дивизию  в
прорыв бросили, и идет она стремительно на Запад. Только где противник -
не ясно. Ничего об этом карта не говорит. И оттого впереди дивизии рвут-
ся два десятка рот, и моя - в их числе. Роты  эти  -  как  растопыренные
пальцы одной ладони. Их задача - нащупать самое уязвимое место в обороне
противника, на которое командир дивизии обрушит свой тысячетонный кулак.
Уязвимое место противника ищут на огромных пространствах, и поэтому каж-
дая из высланных вперед рот идет в полном одиночестве. Знаю я, что  идут
где-то рядом такие же роты лихо и стремительно, но обходя  очаги  сопро-
тивления, - деревни и города. И моя рота тоже в изнурительные стычки  не
ввязывается: встретил противника, сообщил в штаб и отходи. Скорее отходи
и снова вперед. А где-то вдали главные силы, как ревущий поток, прорвав-
ший плотину. "Вперед, ребята, вперед на Запад!"
   А бронетранспортер с белым флагом не отстает.  Он,  проклятый,  вдвое
легче танка, а силищи в нем почти столько же. Пару раз пытался  я  отор-
ваться: мол, высокие скорости - залог  победы.  Но  не  выгорело.  Когда
взводом командовал, то такие вещи вполне проходили, но с ротой не  прой-
дет. Разорвешь колонну, танки по болотам порастеряешь. За это не жалуют,
за это с роты снимают. Черт с вами, думаю, проверяйте на здоровье, а ро-
ту я растягивать не буду...
   - Кран впереди! - кричит по радио командир шестого танка,  высланного
вперед.
   "Кран? Подъемный? Точно! Кран! Весь зелененький, стрела для маскиров-
ки ветками облеплена. Где на поле боя можно кран увидеть? - Правильно! В
ракетной батарее! Каждый ли день такая удача!"
   - Рота! - ору. - Ракетная батарея! К бою...Вперед!
   А уж мои ребята знают, как с ракетными батареями расправляться.  Пер-
вый взвод, обгоняя меня, рассыпается в боевую линию. Второй, резко  уве-
личивая скорость, уходит вправо и, бросая в небо комья грязи из-под  гу-
сениц, несется вперед. Третий взвод уходит влево, огромным крюком  охва-
тывая батарею с фланга.
   - Скорость! - рычу.
   А водители это и без меня понимают. Знаю, что у каждого водителя сей-
час правая нога уперлась в броневой пол, вжав педаль до упора. И  оттого
двигатели взвыли непокорно и строптиво. И оттого рев такой. И оттого ко-
поть невыносимая: топливо не успевает сгорать полностью в двигателях,  и
жутким напором газа его выбрасывает через выхлопные горловины.
   - Разведку прекращаю... квадрат... 13-41... стартовая позиция... при-
нимаю бой... - Это мой радист-заряжающий кричит в эфир наше, может быть,
последнее послание. Ракетные подразделения  и  штабы  противника  должен
атаковать каждый при первой встрече, без всяких на то команд, каковы  бы
ни были шансы, чего бы это ни стоило.
   Заряжающий щелчком обрывает связь и бросает первый снаряд на  досыла-
тель. Снаряд плавно уходит в казенник, и мощный затвор, как нож гильоти-
ны, дробящим сердце ударом запирает ствол. Башня плывет в сторону, а под
моими ногами полетела влево спина механика-водителя, боеукладка со  сна-
рядами. Казенник орудия, вздрогнув, плывет вверх. Наводчик вцепился  ру-
ками в пульт прицела, и мощные стабилизаторы, повинуясь его корявым  ла-
доням, легкими рывками удерживают орудие и башню, не позволяя им  следо-
вать бешеной пляске танка, летящего по пням и корягам.  Большим  пальцем
правой руки наводчик плавно давит на спуск. С тем, чтобы  страшный  удар
не обрушился на наши уши внезапно, во всех шлемофонах  раздается  резкий
щелчок, заставляя барабанные перепонки сжаться, встречая  всесокрушающий
грохот выстрела сверхмощной пушки. Щелчок в шлемофонах опережает выстрел
на сотые доли секунды, и оттого мы не слышим самого выстрела.
   Сорокатонная громада летящего вперед танка дрогнула. Орудийный  ствол
отлетел назад и изрыгнул из себя звенящую дымную гильзу. И тут же, вторя
командирской пушке, бегло залаяли остальные.  А  заряжающий  уже  второй
снаряд бросил на досылатель.
   - Скорость! - ору я.
   А грязь из-под гусениц фонтанами. А лязг гусениц даже громче пушечно-
го грохота. А в шлемофонах новый щелчок - это наводчик  снова  на  спуск
давит. И снова мы своего собственного выстрела не слышим. Только  орудие
судорожно назад рванулось, только гильза страшно звенит, столкнувшись  с
отбойником. Мы слышим выстрелы только соседних танков. А они слышат нас.
И эти пушечные выстрелы стегают моих доблестных азиатов, как плетью меж-
ду ушей. И звереют они. Я каждого из них сейчас представить могу. В  пя-
том танке наводчик между выстрелами резиновый налобник прицела  от  вос-
торга гложет. Это не только в роте, во всем  батальоне  знают.  Нехорошо
это. Отвлекается он от наблюдения за обстановкой. Его за это даже чуть в
заряжающие не перевели. Но уж очень точно стреляет, прохвост. В  восьмом
танке командир всегда топор с собой держит, и, когда его пушка  захлебы-
вается беглым огнем" он обухом по броне лупит. А в третьем танке прошлый
раз командир включил рацию на передачу - да и забыл ее выключить,  заби-
вая всю связь в ротной сети. И вся рота слышала, как он скрежетал зубами
и подвывал поволчьи...
   - Круши! - шепчу я. И шепот мой  на  тридцать  километров  радиоволны
разносят, вроде я каждому из евоих милых свирепых азиатов это слово пря-
мо в ушко нашептываю. - Круши-и-и-и!
   А по ушам щелчок, и гильза снова звенит. Аромат у стреляных гильз ду-
рящий. Кто тот ядовитый аромат вдыхал, тот зверел сладострастно.  Круши!
От грохота, от мощи небывалой, от пулеметных трелей пьянеют мои  танкис-
ты. И не удержит их теперь никакая сила. Вот и водители всех танков вро-
де как с цепи посрывались.
   Рвут рычаги ручищами своими грубыми, терзают машины свои,  гонят  их,
непокорных, в пекло прямо. А я назад смотрю: не обошли бы с тылов. А да-
леко позади бронетранспортер с белым флажком. Отстал,  из  сил  выбился.
Люди в нем несчастные: нет у них такой пушки сверхмощной, нет у них гро-
хота одуряющего, нет аромата пьянящего. Нет у них в  жизни  наслаждения,
не познали они его. Оттого труслив их водитель, камни да  пни  осторожно
обходит. "А ты не бойся! А ты машину ухвати лапами,  рви  ее  и  терзай.
Броневая машина - существо нежное. Но если почувствует  машина  на  себе
могучего сядока, то озвереет и она. И понесет она тебя вскачь по валунам
гранитным, по пням тысячелетних дубов, по воронкам и ямам. Не бойся  гу-
сеницы изорвать, не бойся торсионы переломать. Рви и  круши,  и  понесет
тебя танк, как птица. Он, танк, тоже боем упивается. Он рожден для  боя.
Круши!"
   - Выводи роту из боя...
   Искры из-под гусениц. Влетела рота на позиции ракетной батареи. Скре-
жет в уши, то ли гусеницы по стальному листу, то ли зубы моего наводчика
в моих наушниках.
   - Выводи роту из боя...
   Чтоб не задеть друг друга, танки без всякой команды огонь прекратили,
только ревут, как волки, рвущие оленя на части. Бьют танки лбами  своими
броневыми хлипкие ракетные транспортеры, краны да пусковые установки,  в
жирный чернозем втаптывают красу и гордость ракетной артиллерии. Круши!
   - Выводи роту из боя... - снова слышу я чей-то далекий скрипучий  го-
лос и вдруг понимаю, что это проверяющий ко мне обращается. Ах, черт! Да
кто же в такой момент наивысшего, почти сексуального блаженства людей от
любимого занятия отрывает? Проверяющий, твою мать, ты же моих жеребцов в
импотентов превратишь! Кто тебе право дал портить великолепную  танковую
роту? Ты враг народа или буржуазный вредитель? Хуль тебе в  зубы!  Рота,
круши! И, треснув кулаком по броне, выматерив в открытый эфир всю  штаб-
ную сволочь, которая порохового дыма по своим канцеляриям не  нюхала,  я
командую:
   - Роте боевой отбой! Влево на поляну повзводно марш!
   Мой водитель в сердцах рвет левый рычаг до упора,  отчего  танк  всей
массой своей почти опрокидывается вправо, ломая красавицу  березу.  Мас-
терски водитель перебрасывает передачи почти с  секундным  перерывом  и,
мгновенно добравшись до верхней, бросает броневого динозавра вперед, че-
рез кусты и глубокие ямы, прямо на поляну и, лихо развернувшись, снижает
обороты почти до нуля, отчего машина замирает на месте, бросив нас резко
вперед, как при внезапном торможении самолета в самом конце разбега. Ос-
тальные танки с разочарованным ревом один за другим вырываются  из  леса
и, судорожно тормозя, выстраиваются в четкую линию.
   - Разряжай! Оружие к осмотру! - подаю команду и вырываю шнур шлемофо-
на из разъема, а заряжающий щелчком вырубает всю связь.
 
   5.
 
   Бронетранспортер с проверяющими далеко отстал. Пока он  доковылял  до
роты, я успел проверить вооружение, получил рапорта о состоянии машин, о
расходе топлива и боеприпасов, построил роту и замер посредине поляны  в
готовности рапортовать.
   Стою, в уме плюсы и минусы подсчитываю, за что меня хвалить могут,  а
за что наказывать: рота из парка начала выход  на  восемь  минут  раньше
срока - за это хвалят, за это иногда командиру  роты  и  золотые  часики
подбросить могут. В начале войны счет на секунды идет.  Все  танки,  все
самолеты, все штабы должны рывком изпод удара выйти. Тогда первый, самый
страшный удар противника по пустым военным городкам будет  нанесен.  Во-
семь минут! Тут мне плюс несомненный. Все танки  мои  исправны,  и  весь
день таковыми оставались. Это моему зампотеху - плюс.  Жаль,  что  из-за
нехватки офицеров нет у меня в роте зампотеха. Я сам  за  него  работаю.
Опорные пункты мы обходили крутым маневром, вовремя и  четко  сообщая  о
них. Это плюс командиру первого взвода. Жаль, что  и  его  в  роте  нет:
опять же нехватка. Ракетную батарею не проморгали, не пропустили, унюха-
ли, в землю ее втоптали. А ракетная батарея, самая захудалая, может пару
Хиросим сотворить. Прекратив разведку и бросив свои коробки  против  ра-
кет, я эти самые Хиросимы предотвратил. За такое на войне  орденишко  на
грудь вешают, а на учениях хвалят долго...
   А вот и проверяющий полковник. Ручки белые, чистенькие, сапожки блес-
тят. Лужи он брезгливо обходит, как кот, чтобы лапки не  испачкать.  Ко-
мандир полка, батя наш, тоже полковник, да только ручищи у него мозолис-
тые, как у палача, к тяжелому труду его ручищи приучены. А рожа у нашего
бати обожжена морозом, солнцем и ветрами всех известных мне полигонов  и
стрельбищ, не в пример бледному личику проверяющего полковника.
   - Равняйсь! Смирно! Равнение на-право!
   Но проверяющий рапорта моего не слушает, он на полуслове обрывает:
   - Увлекаетесь, старший лейтенант, в бою! Как мальчишка!
   Я молчу. Я улыбаюсь ему: вроде он не ругает меня, а медаль  на  грудь
вешает. А он от моей улыбки еще пуще свирепеет. Свита его угрюмо молчит.
Знает свита, что статья 97 Дисциплинарного устава запрещает ругать  меня
в присутствии моих подчиненных. Знают майоры и подполковники, что, ругая
меня в присутствии моих подчиненных, полковник не мой командирский авто-
ритет подрывает, а авторитет всего офицерского  состава  доблестной  Со-
ветской Армии, и в том числе свой собственный полковничий  авторитет.  А
мне вроде бы и ничего. Я улыбаюсь.
   - Это позорно, старший лейтенант, не слышать команд  и  не  выполнять
их.
   Эх, полковник, а я бы на орудийных стволах вешал тех, кто  в  бою  не
увлекается, кого запах крови не пьянит.
   Это учения, а кабы в настоящем бою гусеницы наших танков  были  пере-
пачканы настоящей кровью, не бутафорской, не театральной, так мои азиаты
славные еще бы и не так распалились. Да только это не слабость.  Это  их
сила. Их никто в мире остановить бы не смог.
   - И еще со стенкой! Вы же стенку в парке поломали! Это преступление!
   А про стенку я и думать забыл. Велика беда. Ее уж, наверно, восстано-
вили. Долго ли? Пригони с "губы" десять арестантов, они  за  пару  часов
новую стенку сложат. И откуда мне, полковник, знать  -  учения  это  или
война? Кто это во время тревоги знать может? А если война и стенка целая
осталась бы, а 2000 человек и сотни великолепных боевых машин все в  од-
ной куче сгорели бы? Ась, полковник? Большой титул ты носишь, именуешься
ты начальником разведки 13-й Армии, так поинтересуйся, сколько мои узбе-
ки за день целей вскрыли. Они и по-русски не говорят, а  цели  вскрывают
безошибочно. Похвали их, полковник! Не мне, так хоть им  улыбнись.  И  я
улыбаюсь ему. К роте своей я спиной сейчас стою, и повернуться мне к ней
лицом никак нельзя. Только я и так знаю, что и вся моя рота сейчас  улы-
бается. Просто так, без всякой причины. Они у меня такие,  они  в  любой
обстановке зубы скалят.
   А полковнику это не нравится. Он, наверное, думает, что  мы  над  ним
смеемся. Озверел полковник. Зубами заскрежетал, как наводчик в бою. Наши
улыбки он понять и оценить не способен. И оттого он кричит мне в лицо:
   - Мальчишка, вы недостойны командовать ротой. Я отстраняю вас. Сдайте
роту заместителю, пусть он ведет роту в казармы!
   - Нет у меня сейчас заместителя, - улыбаюсь я ему.
   - Тогда командиру первого взвода!
   - Нет и его. - И, чтобы полковнику всех командиров нижестоящих не пе-
речислять, я объясняю: - Один я в роте офицер.
   Полковник угас. Пыл с него сошел. Сошел, вроде и не было его.  Ситуа-
ция, при которой в роте один только офицер, по нашей армии, особенно  на
территории Союза, почти стандартная. Офицерами быть много  желающих,  да
только все полковниками быть хотят. А лейтенантский старт мало кого вле-
чет. И оттого нехватка на самом низу.  Нехватка  офицеров  жестокая.  Но
там, наверху, в штабах, об этом как-то забывается. Вот и сейчас  полков-
ник просто не подумал, что я могу быть единственным офицером на всю  ро-
ту. Меня от командования отстранил, у него на это право  есть.  Но  роту
надо возвращать в казармы. А гнать роту, да еще танковую, одну, без офи-
церов, на десятки километров нельзя. Это  преступление.  Это  непременно
расценят как попытку государственного переворота. Тут  тебе,  полковник,
исход летальный. Если уж ты отстранил командира в  обстановке,  когда  у
него нет заместителей, то этим самым ты роту под свою  персональную  от-
ветственность принял и никому эту роту доверить не имеешь права. Если бы
такое право предоставили, то каждый  командир  дивизии  мог  бы  вывести
войска в поле, сместить командиров, заменить их теми, кто ему  подходит,
и - переворот. Но нет у нас переворотов, ибо не допущен каждый  к  дели-
катному вопросу подбора и расстановки  командирских  кадров.  Снимать  -
твое право. Снимать легко. Снимать любой умеет. Это так  же  легко,  как
убить человека. Но возвращать командиров на их посты так же трудно,  как
мертвого к жизни вернуть. Ну что, полковник, думаешь меня вновь на  роту
поставить? Не выйдет. Недостоин я. И все это слышали.  Не  имеешь  права
ставить на роту недостойного. А если наверху узнают, что ты вблизи госу-
дарственной границы снимал с танковых рот законных командиров  и  на  их
место недостойных ставил? Что с тобой будет? Ась? То-то.
   Тут бы полковнику с командиром моего батальона или  полка  связаться:
мол, заберите свою беспризорную роту. Но кончились учения. Кончились так
же внезапно, как и начались. Кто же позволит боевой связью после  учений
пользоваться? Тех, кто допускал такие вольности, в  37-м  расстреливали.
После того никому не повадно такими вещами баловаться. Ну что  же,  пол-
ковник? Ну, веди роту. А может быть, ты уж и забыл, как ее водить? А мо-
жет быть, никогда ее и не водил? Рос в штабах.  Таких  полковников  мно-
жество. Любое занятие со стороны пустяковым  кажется.  И  роту  танковую
вести тоже несложно. Да только команды нужно подавать так, как они в но-
вом уставе записаны. Люди в роте не русские, не доймут. Хуже, если  пой-
мут, да не так. Тогда их и на вертолете по лесам и  болотам  не  сыщешь.
Тяжел танк, иногда на человека наехать может, под  мост  провалиться;  в
болоте может утонуть.
   А расплата всегда одна и та же.
   Я не улыбаюсь больше. Ситуация серьезная и смеятьиезачем. Мне бы  са-
мое время ладонь к козырьку: Разрешите  идти,  товарищ  полковник?"  Все
равно я тут теперь посторонний, не командир и не  подчиненный.  Вы  кашу
заварили, вы и расхлебывайте.  Захотелось  покомандовать,  вот,  товарищ
полковник, и командуйте. Но злость и злорадство во мне  быстро  погасли.
Рота родная, люди мои, машины мои. За роту я больше не отвечаю, но и  не
брошу ее просто так.
   - Разрешите, товарищ полковник, - бросил я ладонь к козырьку, -  пос-
ледний раз роту провести. Вроде как попрощаться с ней.
   - Да, - коротко согласился он.
   На одно мгновение показалось мне, что по привычке  хочет  он  обычное
наставление дать, мол, не гони, не увлекайся, колонну не растягивай.  Но
не сделал он этого. Может, у него и намерения такого не было, просто мне
так показалось.
   - Да, да, ведите роту. Считайте, что мой приказ еще в силу не  вошел.
Приведите роту в казарму, там ее и сдадите.
   - Есть! - Поворачиваюсь я резко кругом, только заметил усмешки в сви-
те полковника. Как это так, "пока командуйте"? Понимает свита,  что  нет
такого положения - "пока командуйте". Командир или достоин  своего  под-
разделения и полностью за него отвечает, или он недостоин, и  тогда  его
немедленно отстраняют. "Пока командуйте" - это не решение.  И  за  такой
подход может полковник дорого поплатиться. Мне это ясно и свите его.  Но
не до этого мне сейчас. У меня дело серьезное. Я ротой командую.  И  нет
мне дела до того, что и кто подумал, кто как поступил и как за это будет
наказан.
   Перед те