Виктор Суворов.
   Аквариум
 
 
   ПРОЛОГ
 
   - Закон у нас простой: вход - рубль, выход - два. Это  означает,  что
вступить в организацию трудно, но выйти из нее -  труднее.  Теоретически
для всех членов организации предусмотрен только один выход из нее -  че-
рез трубу. Для одних этот выход бывает почетным, для других -  позорным,
но для всех нас есть только одна труба. Только через нее мы  выходим  из
организации. Вот она, эта труба... - Седой указывает мне на огромное, во
всю стену, окно. - Полюбуйся, на нее.
   С высоты девятого этажа передо мной  открывается  панорама  огромного
бескрайнего пустынного аэродрома, который тянется до горизонта.  А  если
смотреть вниз, то прямо под ногами лабиринт песчаных дорожек между упру-
гими стенами кустов. Зелень сада и выгоревшая трава аэродрома  разделены
несокрушимой бетонной стеной с густой паутиной колючей проволоки на  бе-
лых роликах.
   - Вот она... - Седой указывает на невысокую, метров в десять, толстую
квадратную трубу над плоской смоленой крышей.
   Черная крыша плывет по зеленым волнам сирени, как плот в  океане  или
как старинный броненосец, низкобортный, с неуклюжей трубой.  Над  трубой
вьется легкий прозрачный дымок.
   - Это кто-то покидает организацию?
   - Нет, - смеется Седой. - Труба - это не только наш  выход,  труба  -
источник нашей энергии, труба - хранительница наших секретов. Это просто
сейчас жгут секретные документы. Знаешь, лучше сжечь, чем хранить.  Спо-
койнее. Когда кто-то из организации уходит, то дым не такой,  дым  тогда
густой, жирный. Если ты вступишь в организацию, то и ты в один  прекрас-
ный день вылетишь в небо через эту трубу. Но это не сейчас. Сейчас орга-
низация дает тебе последнюю возможность  отказаться,  последнюю  возмож-
ность подумать о своем выборе. А чтобы у тебя была над чем  подумать,  я
тебе фильм покажу.
   Седой нажимает кнопку на пульте и усаживается в кресло рядом со мной.
Тяжелые коричневые шторы с легким скрипом закрывают необъятные  окна,  и
тут же на экране без всяких титров и вступлений появляется  изображение.
Фильм черно-белый, старый и порядочно изношенный. Звука  нет,  и  оттого
отчетливее слышно стрекотание киноаппарата.
   На экране высокая мрачная комната без окон. Среднее между цехом и ко-
тельной. Крупным планом - топка с заслонками,  похожими  на  ворота  ма-
ленькой крепости, и направляющие желоба, которые  уходят  в  топку,  как
рельсы в тоннель. Возле топки люди в серых халатах. Кочегары. Вот подают
гроб. Так вот оно что! Крематорий. Тот самый, наверное, который я только
что видел через окно. Люди в халатах поднимают гроб и устанавливают  его
на направляющие желоба. Заслонки печи плавно расходятся в стороны,  гроб
слегка подталкивают, и он несет своего неведомого  обитателя  в  ревущее
пламя.
   А вот крупным планом камера показывает лицо живого человека. Лицо со-
вершенно потное. Жарко у топки. Лицо показывают со всех сторон бесконеч-
но долго. Наконец камера отходит  в  сторону,  показывая  человека  пол-
ностью. Он не в халате. На нем дорогой черный костюм, правда, совершенно
измятый. Галстук на  шее  скручен  в  веревку.  Человек  туго  прикручен
стальной проволокой к медицинским носилкам, а носилки поставлены к стене
на ручки так, чтобы человек мог видеть топку.
   Все кочегары вдруг повернулись к привязанному. Это внимание привязан-
ному, видимо, совсем не понравилось. Он кричит. Он страшно кричит. Звука
нет, но я знаю, что от такого крика дребезжат  стекла.  Четыре  кочегара
осторожно опускают носилки на пол, потом дружно поднимают их.  Привязан-
ный делает невероятное усилие, чтобы воспрепятствовать этому. Титаничес-
кое напряжение лица. Вена на лбу вздута так, что готова лопнуть. Но  по-
пытка укусить руку кочегара не удалась. Зубы  привязанного  впиваются  в
его собственную руку, и черная струйка  крови  побежала  по  подбородку.
Острые у человека зубы, ничего не скажешь. Его тело скручено крепко,  но
он извивается, как пойманная ящерка. Его  голова,  подчиняясь  животному
инстинкту, мощными ритмичными ударами бьет о деревянную  ручку,  помогая
телу. Привязанный бьется не за свою жизнь, а за легкую смерть. Его  рас-
чет понятен: раскачать носилки и упасть вместе с ними с направляющих же-
лобов на цементный пол. Это будет или легкая смерть, или  потеря  созна-
ния. А без сознания можно и в печь. Не страшно... Но кочегары знают свое
дело. Они просто придерживают ручки носилок, не давая им  раскачиваться.
А дотянуться зубами до их рук привязанный не сможет, даже если бы и лоп-
нула его шея. Говорят, что в самый последний момент своей жизни  человек
может творить чудеса. Подчиняясь инстинкту самосохранения, все его  мыш-
цы, все его сознание и воля, все стремление жить вдруг концентрируются в
одном коротком рывке... И он рванулся! Он рванулся всем телом!  Он  рва-
нулся так, как рвется лиса из капкана, кусая и обрывая собственную окро-
вавленную лапу.
   Он рванулся так, что металлические направляющие желоба задрожали.  Он
рванулся, ломая собственные кости, разрывая жилы и мышцы. Он рванулся...
   Но проволока была прочной. И вот носилки плавно пошли  вперед.  Двери
топки разошлись в стороны, озарив  белым  светом  подошвы  лакированных,
давно не чищенных ботинок. Вот подошвы приближаются к огню. Человек ста-
рается согнуть ноги в коленях, чтобы увеличить расстояние между подошва-
ми и ревущим огнем. Но и это ему не удается. Оператор крупным планом по-
казывает пальцы. Проволока туго впилась в них. Но кончики пальцев  чело-
века свободны. И вот ими он пытается тормозить  свое  движение.  Кончики
пальцев растопырены и напряжены. Если бы хоть что-то попалось на их  пу-
ти, то человек, несомненно, удержался бы. И вдруг носилки останавливают-
ся у самой топки. Новый персонаж на экране, одетый в халат,  как  и  все
кочегары, делает им знак рукой. И. повинуясь его жесту, они снимают  но-
силки с направляющих желобов и вновь устанавливают у  стенки  на  задние
ручки. В чем дело? Почему задержка? Ах, вот в чем дело. В зал крематория
на низкой тележке вкатывается еще один гроб. Он уже заколочен. Он  вели-
колепен. Он элегантен. Он украшен бахромой и  каемочками.  Это  почетный
гроб. Дорогу почетному гробу! Кочегары устанавливают его на направляющие
желоба, и вот он пошел в свой последний путь.  Теперь  неимоверно  долго
нужно ждать, пока он сгорит. Нужно ждать и ждать.  Нужно  быть  терпели-
вым...
   А вот теперь, наконец, и очередь привязанного. Носилки вновь на  нап-
равляющих желобах. И я снова слышу этот беззвучный вопль,  который,  на-
верное, способен срывать двери с петель. Я с надеждой вглядываюсь в лицо
привязанного. Я стараюсь найти признаки безумия на этом лице.  Сумасшед-
шим легко в этом мире. Но нет этих признаков  на  красивом  мужественном
лице. Не испорчено это лицо печатью безумия. Просто человеку не  хочется
в печку, и он это старается как-то выразить. А как выразишь, кроме  кри-
ка? Вот он и кричит. К счастью, крик этот не увековечен. Вот лаковые бо-
тинки в огонь пошли. Пошли, черт побери. Бушует огонь. Наверное,  кисло-
род вдувают. Два первых кочегара отскакивают в стороны. два последних  с
силой толкают носилки в глубину. Двери топки закрываются, и треск  аппа-
рата стихает.
   - Он... кто? - Я и сам не знаю, зачем такой вопрос задаю.
   - Он? Полковник. Бывший полковник. Он был в нашей организации. На вы-
соких постах. Он организацию обманывал. За это его из организации исклю-
чили. Вот он и ушел. Такой у нас закон. Силой мы никого не  вовлекаем  в
организацию. Не хочешь - откажись. Но если вступил, то принадлежишь  ор-
ганизации полностью. Вместе с ботинками и галстуком. Итак... Я даю  пос-
леднюю возможность отказаться. На размышление одна минута.
   - Мне не нужна минута на размышление.
   - Таков порядок. Если тебе и не нужна эта минута, организация обязана
тебе ее дать. Посиди и помолчи, - Седой щелкнул переключателем, и  длин-
ная худая стрелка, четко выбивая шаг, двинулась по сияющему  циферблату.
А я вновь увидел перед собой лицо полковника в самый  последний  момент,
когда его ноги уже были в огне, а  голова  еще  жила:  еще  пульсировала
кровь, и еще в глазах светился ум, смертная тоска, жестокая мука и непо-
бедимое желание жить. Если меня примут в эту организацию, я буду служить
ей верой и правдой. Это серьезная и мощная организация. Мне нравится та-
кой порядок. Но, черт побери, я почему-то наперед  знаю,  что  если  мне
предстоит вылететь в короткую квадратную трубу, то никак не  в  гробу  с
бахромой и каемочками. Не та у меня натура. Не на тех я, которые с  бах-
ромой... Не из тех.
   - Время истекло. Тебе нужно еще время на размышление?
   - Нет.
   - Еще одна минута?
   - Нет.
   - Что ж, капитан. Тогда мне выпала честь первым  поздравить  тебя  со
вступлением в наше тайное братство, которое именуется Главное разведыва-
тельное управление Генерального штаба, или сокращенно ГРУ. Тебе предсто-
ит встреча с заместителем начальника ГРУ генерал-полковником Мещеряковым
и визит в Центральный Комитет к генерал-полковнику Лемзенко. Я думаю, ты
им понравишься. Только не вздумай хитрить. В данном случае лучше  задать
вопрос, чем промолчать. Иногда в ходе наших экзаменов и  психологических
тестов такое покажут, что вопрос сам к горлу подступает. Не  мучь  себя.
Задай вопрос. Веди себя так, как вел себя сегодня здесь, и тогда все бу-
дет хорошо. Успехов тебе, капитан.
 
   * ГЛАВА I *
 
   1.
 
   Если вам захотелось работать в КГБ,  то  езжайте  в  любой  областной
центр. На центральной площади всенепременно статуя Ленина стоит, а поза-
ди нее обязательно огромное здание  с  колоннами  -  это  обком  партии.
Где-то тут рядом и областное управление КГБ. Тут же, на площади,  любого
спросите, вам любой покажет: да вон то здание серое,  мрачное,  да,  да,
именно на него Ленин своей железобетонной рукой указывает.  Но  можно  в
областное управление и не обращаться, можно в особый отдел по месту  ра-
боты обратиться. Тут вам тоже каждый поможет: прямо по коридору и напра-
во, дверь черной кожей обита. Можно стать сотрудником КГБ и проще.  Надо
к особисту обратиться. Особист на каждой захудалой железнодорожной стан-
ции есть, на каждом заводе, а бывает, что и в каждом цеху. Особист  есть
в каждом полку, в каждом институте, в каждой тюрьме, в каждом  партийном
комитете, в конструкторском бюро, а уж в комсомоле, в профсоюзах, в  об-
щественных организациях и добровольных обществах их множество. Подходи и
говори: хочу в КГБ! Другой вопрос - примут или нет (ну, конечно  же,  не
примут!), но дорога в КГБ открыта для всех, и искать эту  дорогу  совсем
не надо.
   А вот в ГРУ попасть не так легко. К кому обратиться?  У  кого  совета
спросить? В какую дверь стучать? Может, в  милиции  поинтересоваться?  В
милиции плечами пожмут: нет такой организации.
   В Грузии милиция даже номерные знаки выдает с буквами "ГРУ",  не  по-
дозревая, что буквы эти могут иметь некий таинственный смысл. Едет такая
машина во стране - никто не удивится, никто вслед не посмотрит. Для нор-
мального человека, как и для всей советской милиции, эти буквы ничего не
говорят и никаких - ассоциаций не вызывают. Не слышали честные гражданке
о таком, и милиция никогда не слышала.
   В КГБ миллионы добровольцев, а в ГРУ их нет. В этом и состоит главное
отличие. ГРУ - это организация секретная. О ней никто не знает, и оттого
не идет в нее по своей инициативе. Но, допустим, нашелся некий  доброво-
лец, каким-то образом нашел он ту дверь, в которую стучать надо,  прими-
те, говорит. Примут? Нет, не примут. Добровольцы не  нужны.  Добровольца
немедленно арестуют, и ждет его тяжелое,  мучительное  следствие.  Много
будет вопросов. Где ты эти три буквы услышал? Как ты  нас  найти  сумел?
Но, главное, кто помог тебе? Кто? Кто? Кто? Отвечай, сука! Правдивые от-
веты ГРУ вырывать умеет. Ответ из любого вырвут. Это я  вам  гарантирую.
ГРУ обязательно найдет того, кто добровольцу помог.  И  снова  следствие
начнется: а тебе, падло, кто эти буквы сказал? Где ты их услышал?  Долго
ли, коротко ли - но найдут и первоисточник. Им окажется тот, кому  тайна
доверена, но у кого язык превышает установленные стандарты. О, ГРУ умеет
такие языки вырывать. ГРУ такие языки вместе с головами отрывает. И каж-
дый попавший в ГРУ знает об этом. Каждый попавший в ГРУ бережет свою го-
лову, а сберечь ее можно только сберегая  язык.  О  ГРУ  можно  говорить
только внутри ГРУ. Говорить можно так, чтобы голос твой не  услышали  за
прозрачными стенами величественного здания на Ходынке. Каждый попавший в
ГРУ свято чтит закон Аквариума: "Все, о чем  мы  говорим  внутри,  пусть
внутри и останется. Пусть ни одно наше слово  не  выйдет  за  прозрачные
стены". И оттого, что такой порядок существует, мало кто за  стеклянными
стенами знает о том, что происходит внутри. А тот, кто знает,  тот  мол-
чит, потому что все знающие молчат. Лично я о ГРУ никогда ничего не слы-
шал.
 
   Был я ротным командиром. После "освободительного" похода в Чехослова-
кию ураган перемещений подхватил меня и бросил  в  318-ю  мотострелковую
дивизию 13-й Армии Прикарпатского военного округа.  Под  командование  я
получил вторую танковую роту в танковом батальоне 910-го мотострелкового
полка. Рота моя не блистала, но и в отстающих не числилась. Жизнь свою я
видел на много лет вперед: после роты  -  начальником  штаба  батальона,
после этого надо будет прорваться в Бронетанковую академию  им.  маршала
Малиновского, а потом будет батальон, полк, может быть,  что  и  повыше.
Отклонения могли быть только в скорости движения, но не  в  направлении.
Направление я выбрал себе однажды на всю жизнь и менять его не  собирал-
ся. Но судьба распорядилась иначе.
   13 апреля 1969 года в 4 часа 10 минут взял меня  осторожно  за  плечо
мой посыльный:
   - Вставайте, старший лейтенант, вас ждут великие дела. -  Тут  же  он
сообразил, что спросонья я к шуткам не расположен, и потому, сменив тон,
коротко объявил:
   - Боевая тревога!
   Собрался я за три с половиной минуты: одеяло в сторону, брюки, носки,
сапоги. Гимнастерку - на себя, не застегивая, - это на ходу сделать мож-
но. Теперь портупею на самые последние  дырочки  затянуть,  командирскую
сумку через плечо и фуражку на голову. Ребром ладони - по Козырьку: сов-
падает ли кокарда с линией носа. Вот и все сборы. И  бегом  вперед.  Мой
пистолет при входе в полк я из огромного сейфа схвачу. А  мой  вещмешок,
шинель, комбинезон и шлем всегда в танке  хранятся.  Бегом  по  лестнице
вниз. "Эх, в душ бы сейчас да щеки бритвой поскоблить. Но не время. Бое-
вая тревога!" Тупорылый ГАЗ-66 уже почти полон. Все молодые офицерики да
их посыльные, которые и того моложе.
   А в небе уже звезды тают. Они уходят тихо, не прощаясь, как уходят из
нашей жизни люди, воспоминания о которых  сладкой  болью  тревожат  наши
черствые души.
 
   2.
 
   Гремит парк, ревет парк боевых машин сотнями двигателей.  Серая  мгла
кругом да копоть солярная. Рычат потревоженные танки. По грязной  бетон-
ной дороге ползут серо-зеленые  коробки,  выстраиваются  в  нескончаемую
очередь. Впереди широкогрудые  плавающие  танки  разведывательной  роты,
вслед за ними бронетранспортеры штаба и роты связи, а за  ними  танковый
батальон, а дальше за поворотом три мотострелковых батальона  вытягивают
колонны, а за ними артиллерия полковая, зенитная да противотанковая  ба-
тареи, саперы, химики, ремонтники. А тыловым подразделениям и места  нет
в громадном парке. Они свои колонны вытягивать  начнут,  когда  головные
подразделения далеко вперед уйдут.
   Бегу я вдоль колонны машин к своей роте. А командир полка материт ко-
го-то от всей души. Начальник штаба полка с командирами батальонов руга-
ется, криком сотни двигателей перекрывает. Бегу я. И другие офицеры  бе-
гут. Скорее, скорее. Вот она, рота моя. Три танка - первый взвод, три  -
второй, еще три - третий. А командирский мой танк впереди.  Вся  десятка
на месте. И уж слышу я все свои десять двигателей. Из общего рева их вы-
деляю. У каждого двигателя свой нрав, свой характер, свой  голос.  И  не
фальшивит ни один.
   Для начала неплохо. Я уже перед своим танком. Резко прыгаю и по  нак-
лонному лобовому броневому листу взбегаю к башне. Мой люк открыт, и  ра-
дист протягивает мой шлем, уже подключенный к внутренней связи. Шлем  из
мира грохота и рева переносит меня в мир тишины и спокойствия. Но  науш-
ники оживают мгновенно, разрушая зыбкую иллюзию  тишины.  Сидящий  рядом
радист по внутренней связи (иначе пришлось бы орать на ухо)  докладывает
последние указания. Все о пустяках.  Я  его  главным  вопросом  обрываю:
"Война или учения?" - "Хрен его знает", - жмет он плечами.
   Как бы то ни было, моя рота к бою готова, и ее надо немедленно  выво-
дить из парка, - таков закон. Скопление сотен машин в парке  -  цель,  о
которой наши враги мечтают. Я вперед смотрю. А разве увидишь что? Первая
танковая рота впереди меня стоит. Наверное, командир еще не прибыл.  Все
остальные впереди тоже ждут. Я на крышу башни вскакиваю. Так виднее. По-
хоже на то, что в разведывательной роте танк  заглох,  загородив  дорогу
всему полку. Я на часы смотрю. Восемь минут нашему командиру полка оста-
лось, бате нашему. Если через восемь минут колонны полка не тронутся - с
командира полка погоны сорвут и выгонят из армии без пенсии, как старого
пса. А к голове колонны ни  один  тягач  из  ремонтной  роты  сейчас  не
пробьется: вся центральная дорога, стиснутая серыми  угрюмыми  гаражами,
эабита танками от края до края. Я на запасные ворота  смотрю.  Дорога  к
ним глубоким рвом перерезана: там кабель какой-то или трубу начали прок-
ладывать.
   Я в люк прыгаю и водителю во всю глотку: "Влево, вперед!"  И  тут  же
всей роте: "Делай, как я!" А влево ворот нет  никаких.  Влево  -  стенка
кирпичная между длинными блоками ремонтных  мастерских.  В  командирском
танке - лучший в роте водитель. Так установлено задолго до  меня,  и  во
всей армии. Я ему по внутренней связи кричу: "Ты в роте лучший! Я  тебя,
прохвоста, выбрал. Я тебя, проходимца, высшей чести  удостоил  -  коман-
дирскую машину беречь да ласкать. Не посрами выбора командирского!  Сок-
рушу, сгною!"
   А водителю моему отвечать некогда: совсем на коротком отрезке  разго-
няет он броневого динозавра, перебрасывая передачи выше да выше. Страшен
удар танком по стене кирпичней. Дрогнуло все у нас в  танке,  зазвенело,
заныло. Кирпич битый лавиной на броню обрушился,  ломая  фары,  антенны,
срывая ящики с инструментами, калеча внешние топливные баки. Но  взревел
мой танк и, окутанный паутиной колючей проволоки, вырвался из  кирпичной
пыли на сонную улочку тихого украинского городка. А я в задний  триплекс
смотрю: танки роты моей пошли в пролом весело да хулиганисто. К  пролому
дежурный по парку бежит. Руками машет. Кричит чтото. Рот разинут широко.
Да разве услышишь, что он там кричит. Как в немом кино, по мимике  дога-
дываться приходится. Полагаю, что матерится дежурный. Шибко матерная ми-
мика. Не спутаешь.
   Когда десятый танк моей роты через пролом выходил, там уж  регулиров-
щики появились: форма черная, портупеи и шлемы белые. Эти порядок  наве-
дут. Эти знают, кого первым выпускать. Разведку -  вот  кого.  В  каждом
полку есть особая разведрота с особой техникой, с  особыми  солдатами  и
офицерами. Но кроме нее в каждом  мотострелковом  и  танковом  батальоне
полка подготовлено еще по одной роте, которые ни особой техники, ни осо-
бых солдат не имеют, но и они могут использоваться для ведения разведки.
   Вот эти роты и нужно выпускать вперед. Нас, белые шлемы,  выпускайте!
Нам сейчас далеко вперед вырваться надо.
 
   3.
 
   Смотришь на роты в дивизии или в полку - все они одинаковы  посторон-
нему взгляду. Ан нет! В каждом батальоне первая рота и есть первая.  Ка-
кие ни есть плохие солдаты в батальоне, а все, что есть лучшего,  комбат
в первую роту собирает. И если нехватка офицеров, то