ицы, я пошел по хорошо знакомым улицам к дому  Анны  и
Марии, смутно ощущая в душе какие-то сомнения. Что-то я  делаю  не  так.
Или не туда иду, или не с теми мыслями, или не с тем  настроением...  Но
ведь я иду всего лишь попрощаться перед отъездом, как и  положено  среди
воспитанных людей, особенно если они  хорошо  друг  к  другу  относятся.
Почему же ноги буквально отказываются идти в том направлении? Ничего  не
понимаю!
   - Здравствуйте, - послышался у меня за  спиной  негромкий,  но  такой
знакомый голосок. Я обернулся и увидел Эсперу.
   - Эспера? - удивленно воскликнул я. - Что ты  здесь  делаешь?  Ты  же
почти никогда не гуляешь, все время сидишь или дома, или у Марии.
   - Вы сегодня уезжаете, и я подумала, что надо показать вам дорогу,  -
девочка смотрела на меня приветливо и ласково. - А то вы  опять  в  лесу
заблудитесь.
   Ну и скорость  распространения  информации  в  этой  деревне!  Еще  и
получаса не прошло с того момента, как я сказал, что уезжаю, и  попросил
подготовить счет, а дочь Анны уже  узнала  об  этом  и  даже  вышла  мне
навстречу. Судя по тому, что она подошла ко мне сзади, а не  со  стороны
улицы, на которой стоит ее дом, Эспера добиралась  каким-то  сокращенным
путем, вероятно, через проулки и чужие сады. Спасибо Анне,  она  послала
дочь, чтобы та показала мне дорогу. Ей ведь и в голову не пришло, что  я
собираюсь зайти попрощаться. Думала, наверное, что я так и  исчезну,  не
сказав ни ей, ни Марии доброго слова перед отъездом. Да, пожалуй, теплым
отношением к себе Анна  не  избалована.  Но  почему  именно  Эсперу  она
прислала? Слабенькую  и  больную  девочку,  а  не  грустную,  но  вполне
здоровую Лаки и тем более не энергичных, подвижных сыновей, Буллита  или
Акси?
   - Тебя мама послала меня проводить? - спросил я Эсперу.
   - Нет, я сама пришла.
   - А как ты узнала, что я уезжаю?
   - Это все знают.
   Странно, но я уже не удивился. Впрочем, как я уже говорил,  удивление
местным порядкам перестало меня посещать.
   - Но почему, если все знают, что я уезжаю, пришла  именно  ты?  -  не
отставал я. - Ты ведь так плохо себя чувствуешь, ты болеешь.
   - Я должна, - непонятно  ответила  Эспера.  -  Так  велит  моя  душа.
Пойдемте, нам вон в ту сторону.
   Я послушно двинулся за ней  следом,  испытывая  облегчение  и  покой.
Сомнения перестали меня терзать, и появилось ощущение, что вот теперь  я
все делаю правильно.
   Мы шли совсем недолго, минут десять, наверное, и я краешком  сознания
отметил, что почему-то ни разу сам не вышел на эту дорогу, хотя она и не
бог весть как далеко пролегает от моих  обычных  ежедневных  прогулочных
маршрутов. Ну что ж, деревня есть деревня, в ней много такого, чего я не
понимаю и теперь уже не стремлюсь понять, просто принимаю так,  как  оно
есть.
   - Поселок вон там, - Эспера  остановилась  и  махнула  рукой.  -  Уже
совсем близко, вы не заблудитесь. Идите все время  прямо.  Я  дальше  не
пойду. Мне пора возвращаться домой.
   - Спасибо тебе, Эспера, - тепло проговорил я. - До свидания.
   - До свидания.
   Я хотел было попросить ее передать привет матери и  Марии,  но  слова
застряли у меня даже не в горле, а где-то в груди.
   - Можно, я поцелую тебя на прощание?
   - Конечно.
   Она подставила чистый высокий лобик, я наклонился и прижался  к  нему
губами. Я  хотел  сказать,  что  еще  вернусь  и  мы  обязательно  снова
увидимся, но и эти слова отчего-то растаяли, едва родившись в  сознании.
Меня переполняли одновременно благодарность и покой, мне хотелось как-то
сказать об этом Эспере и попросить непременно передать мои слова Анне  и
ее соседке, но в то же время я откуда-то знал, что  говорить  не  нужно.
Нельзя. Нужно просто чувствовать.
   Пройдя пару десятков шагов, я увидел впереди знакомые очертания домов
и купола местной церкви. Поселок оказался даже ближе, чем я предполагал.
Пока я добрел до своего дома,  я  изрядно  устал,  сердце  колотилось  в
горле, по спине и груди струился пот. Что же это такое? Там, в  деревне,
я часами ходил пешком и нисколечко не уставал, напротив, чувствовал себя
с каждым днем все лучше и лучше. А здесь... Черт знает что! То ли воздух
здесь другой, более задымленный, и легким не хватает кислорода, то ли  и
в самом деле в деревне своя особая аура, при которой и дышится легче,  и
спится крепче, и настроение поднимается.
   Едва войдя в дом, я немедленно залез в аптечку, о которой ни разу  не
вспомнил, пока находился в деревне, выпил лекарство, принял душ и прилег
на кровать поверх покрывала. Кажется, давление подскочило. Жарко, душно.
И левая рука так  знакомо  немеет...  Я  устал.  Я  ужасно  устал.  Надо
выключиться и поспать, мне нужен отдых, длительный и полноценный отдых.
   Этот отдых почему-то представился мне в  виде  глубокого  прохладного
ночного озера. Я мысленно зажмурился и нырнул в его темные манящие воды,
мгновенно остудившие мое горящее тело. Мне стало так хорошо и  спокойно!
Я заснул, и последней мыслью моей было: "Я абсолютно счастлив".
   Не  знаю,  сколько  я   проспал,   но   проснулся   я   с   ощущением
необыкновенной, доселе  никогда  не  испытываемой  легкости  и  радости.
Направился в кухню, чтобы выпить  чаю,  нажал  кнопку  на  электрическом
чайнике и  вышел  на  крыльцо  с  намерением  забрать  почту  из  ящика.
Несколько писем и ворох газет, накопившихся за время моего отсутствия. Я
приготовил себе чай  с  шиповником  и  уселся  за  столом  с  намерением
просмотреть прессу.
   Но что это? Моя фотография. Почему-то в черной рамке.  Некролог...  Я
умер.
   Я умер. Меня больше нет.
   Так вот оно что... Теперь все встало на  свои  места.  Все  мгновенно
стало ясным, четким и логичным.  Мария  -  это  Жизнь.  Старая,  мудрая,
бесконечная, любящая и благодарная,  умеющая  радоваться  всему  живому.
Полная сил и энергии. Анна -  Смерть.  Холодная,  одинокая,  не  имеющая
права на любовь. Ее дети - это ее орудия. Грустная и подавленная Лаки  -
смерть в результате самоубийства, агрессивный Буллит - смерть от  чужого
насилия, Акси - несчастный случай,  Эспера  -  болезнь.  Меня  провожала
Эспера...
   Спасибо тебе, господи, за то, что ты послал мне легкую смерть, что  я
не мучился, не страдал. Спасибо тебе за то, что в  последний  миг  своей
жизни я испытал ощущение абсолютного счастья и покоя. Теперь я знал, что
именно я сделал в деревне, какое дело  завершил.  Я  научился  любить  и
благодарить Жизнь и подружился со Смертью. Я перестал сторониться Анны и
в то же время перестал испытывать странную, необъяснимую тягу к  ней.  Я
больше не испытывал к ней ни страха, ни вожделения. Я принял Анну-Смерть
такой, какая она есть, я проникся искренним  теплом  и  расположением  к
ней, я сидел с ней и с Марией за  одним  столом,  разговаривал  с  ними,
смеялся и был счастлив.  Я  сделал  самое  главное:  сбалансировал  свои
отношения с Жизнью и Смертью, с  Марией  и  Анной,  принял  их  обеих  и
полюбил, и за это мне была послана легкая, быстрая и счастливая кончина.
   Вот почему  меня  мучили  сомнения,  когда  я  шел  к  Анне  и  Марии
прощаться. Разве можно окончательно прощаться  с  Жизнью?  Мария  делает
все, что  в  ее  силах,  чтобы  оставить  тебя  на  этом  свете,  а  ты,
неблагодарный, собираешься сказать ей: "Хватит, отстань, уйди, я не хочу
тебя больше видеть!" И разве можно навсегда прощаться  со  Смертью?  Она
сама знает, когда назначено ваше следующее свидание, и  придет  на  него
независимо от твоих планов и желаний. Ты не можешь сказать ей  "прощай",
не в твоей воле уйти от нее и больше не возвращаться, ты  можешь  только
произнести: "Я с благодарностью жду тебя и готов к встрече, когда бы  ты
ни пришла". Вот почему я испытал облегчение  и  чувство  "правильности",
когда свернул с пути, ведущего к дому Анны и Марии, и  отправился  вслед
за Эсперой в поселок.
   Теперь все правильно. Теперь все сходится.
   Спасибо тебе, Мария. Спасибо тебе, Эспера. Спасибо тебе, Анна. Я всех
вас люблю и всем вам благодарен.

ГЛАВА 18

   Этот день оказался таким длинным!  Весь  вечер  и  часть  ночи  Елена
просидела за моим компьютером, изучая  записанные  в  него  материалы  о
всевозможных нарушениях и преступлениях, совершаемых работниками МВД  от
самых низших до самых высоких чинов, а я устроился рядом  и  от  руки  в
блокноте дописывал последние эпизоды книги.
   - Не нравится мне все это, - наконец сказала она, выключив ноутбук.
   - Что именно? - уточнил  я.  -  То,  что  в  твоей  любимой  ментовке
развелось такое количество дряни?
   - Не в этом дело. Про дрянь я уже давно знаю, меня этим не удивишь. С
самими материалами что-то не так. Не знаю что,  просто  ощущение  такое.
Наверное,  я  устала.  Надо  поспать,  пусть  голова   отдохнет.   Будем
надеяться, что к утру прояснится. Ты голоден?
   - Очень, - я виновато улыбнулся. - Но мне еще чуть-чуть осталось,  не
хочется бросать...
   -  Доделывай,  а  я  пока  что-нибудь  приготовлю,  поедим  и   будем
укладываться. Уже третий час ночи.
   Засыпал я, крепко обхватив Елену обеими руками и прижимая ее к  себе,
как ребенок - любимую игрушку.
   Утром мне волей-неволей пришлось включаться в рабочий  режим.  Уже  в
девять часов к Елене пришел первый посетитель, для работы с ним ей нужна
была тишина и полное отсутствие помех, поэтому я взял ноутбук и принялся
вить трудовое гнездо. В гостиной Елена работала, предварительно поставив
посреди комнаты раскладной массажный стол, в  спальне  не  было  ничего,
кроме кровати и шкафов, так что  ни  поставить  компьютер,  ни  присесть
самому было некуда. Оставалась кухня, где  я  и  обосновался  вместе  со
своей компьютерной  машинкой,  блокнотом,  полулитровой  кружкой  чая  и
глубокой тарелкой, доверху наполненной крохотными шоколадными вафельками
- моим любимым лакомством, которым я, не жалея денег, от души запасся на
две недели вперед.
   В одиннадцать посетитель ушел, и тут же  тренькнул  звонок  -  явился
следующий жаждущий исцеления. Я выглянул  из  кухни  и  негромко  позвал
Елену.
   - У тебя есть вторые ключи от квартиры? - спросил я.
   - Есть. Висят в прихожей на крючке. Когда будешь уходить на  свидание
с журналисткой, возьми их, чтобы мне не отрываться  и  не  закрывать  за
тобой дверь. Ты хочешь пригласить меня на обед?
   - Лялька! Ты не перестаешь меня удивлять. Может, ты и  в  самом  деле
мысли читаешь?
   - Дурачок, - она поцеловала меня. - Ты же сам  вчера  сказал,  что  я
знаю тебя как облупленного. Хорошо, я приду, когда освобожусь.
   - А когда ты освободишься?
   - В час. У тебя встреча назначена на двенадцать? Ну вот, до часу ты с
ней пообщаешься, а в начале второго я приду в кафе, и мы пообедаем.  Или
ты имел в виду что-нибудь поприличнее, чем наша кафешка?
   - Это как ты захочешь. Можем прямо там поесть, а можем перейти  через
дорогу и закатить пир в ресторане. Помнится,  там  была  очень  неплохая
кухня.
   Елена ушла  заниматься  со  своим  посетителем,  а  может,  это  была
посетительница, я не видел. Без десяти двенадцать я на цыпочках вышел  в
прихожую, обулся, натянул куртку, взял ключи и вышел из квартиры.  Кафе,
где я договорился встретиться с Воробышком, находилось в соседнем  доме,
и ровно в полдень я подошел  к  столику,  за  которым  сидела  худенькая
коротко стриженная девушка. На столе перед ней лежали листки с  записями
и диктофон, а также стояла наполовину опустошенная чашка с кофе, из чего
стало понятно, что пришла она отнюдь не две минуты назад. То ли время не
рассчитала и приехала раньше, то ли... Нервничает, готовится к  трудному
разговору? С чего бы это?
   - Здравствуйте, Лада, - если предположить, что я умею  обворожительно
улыбаться, то я именно это и сделал. - Рад вас снова видеть.
   - Добрый день, Андрей Михайлович, спасибо,  что  согласились  уделить
мне время.
   А голосишко-то у Воробышка напряженный, звенит как натянутая  струна,
того и гляди лопнет. Что-то с тобой не так, птенчик мой.
   Я заказал себе кофе и пирожное и уставился на Ладу невинными глазами.
   -  Итак,  Лада  Ланская,  я  вас  внимательно  слушаю.  О  чем  будем
говорить?
   - О вас, - она опустила глаза и принялась  искать  на  столе  что-то,
вероятно, очень нужное, без чего она ну  просто  жить  не  может.  И  не
сможет, пока не найдет, потому что по какой-то причине  боится  смотреть
мне в глаза. Нашла. Это оказалась зажигалка. Лада закурила, и  пальцы  у
нее дрожали так, что впору было заподозрить тяжкое похмелье.
   - Ну, обо мне - так обо мне, - великодушно согласился я.  -  Давайте.
Только не надо так нервничать, я не кусаюсь.
   По ее лицу промелькнул ужас, но, надо отдать  ей  должное,  Воробышек
быстро взяла себя в руки. Вернее, в лапки. Или в крылышки.
   - Андрей Михайлович, в том  издании,  которое  я  представляю,  очень
заинтересовались  вашей  новой  книгой,  отрывки  из  которой  вы  летом
передавали для публикации. Она совершенно не похожа на то, что вы писали
раньше, и можно сделать вывод, что в вашем мировоззрении произошел некий
перелом... В вашей жизни произошли какие-то события,  которые  заставили
вас обратиться к духовному... к  эзотерическому...  вы  смотрите  внутрь
себя...
   Она начала гладко, было видно, что заранее подготовилась, может, даже
написала вводные фразы, но потом начала сбиваться и путаться  в  словах,
обрывая фразы на середине.
   - Лада, - я бесцеремонно прервал ее, - чего вы так боитесь? Я же  вам
сказал, что не кусаюсь. Или вы боитесь не меня? Вам  поручили  материал,
который кажется вам слишком сложным, и  вы  опасаетесь,  что  ничего  не
поймете из того, что я вам буду говорить?
   Она вдруг уставилась на меня немигающими  глазами,  и  только  тут  я
заметил, что глазищи-то у  нее  огромные,  просто  каких-то  невероятных
размеров.
   - Мне поручили задание, которое мне не нравится, - медленно  и  четко
произнесла она. - То, что я с ним справлюсь, не вызывает у меня  никаких
сомнений. Но оно мне не нравится.
   - Почему? Вы не любите писать о литературе?
   - Я не люблю писать не правду и подтасовывать факты. Именно поэтому я
никому не сказала, что еду на встречу с вами.  Я  не  буду  делать  этот
материал, а в редакции скажу, что вы отказались от интервью, потому  что
заняты.
   Оп-па! Это уже интересно.
   - Тогда зачем же  вы  договаривались  со  мной  о  встрече,  если  не
собираетесь брать интервью? Просто повидаться? Я, конечно, польщен, но я
жду объяснений.
   Лада  молчала,  уставившись  в  свои  исписанные   корявым   почерком
листочки. Бедный Воробышек,  ну  чего  я  выпендриваюсь,  а?  Она  хочет
сказать мне что-то важное, пытается собраться с  духом,  а  я  ей  мешаю
своим дурацким издевательским тоном. Из страха оказаться  униженным  сам
унижаю других... Точно! Наиболее агрессивные люди - те, кто  боится  сам
оказаться побитым, а самые сильные и ничего не боящиеся  -  они  и  есть
самые добродушные и незлобивые.  Если  бы  надо  мной  не  довлел  страх
унижения, я бы разговаривал с девочкой совершенно иначе, доброжелательно
и приветливо, помог бы ей разговориться, а не требовал  объяснений,  как
строгий руководитель.
   -  Лада,  я  ценю  вашу  откровенность,  -  заговорил  я  уже  мягче,
устыдившись собственных комплексов, -  и  я  понимаю,  как  нелегко  вам
дается этот разговор. Если вы договорились со мной о встрече и при  этом
не собирались брать  интервью,  значит,  вы  хотели  о  чем-то  со  мной
поговорить. Давайте спокойно обсудим ситуацию и вместе подумаем, как  из
нее выходить.
   Воробышек  глянула  на  меня  с   благодарностью,   глазки   блеснули
навернувшимися слезами.
   -  Андрей  Михайлович,  мне  заказали  материал,  из  которого  будет
явственно видно, что вы психически больны. Материал должен  быть  сделан
на основе анализа опубликованных отрывков и интервью с  вами.  И  еще  я
должна обыграть вашу амнезию и ваши занятия с психоаналитиком.  Указание
сделать материал мне дал главный редактор, но от кого он  получил  такой
заказ, я не знаю. И зачем это нужно, я тоже не знаю. И вот  сижу  теперь
перед вами... такая, какая есть... Делайте со мной что хотите. Лепить из
вас психа я не собираюсь.
   - Почему? - я засмеялся. - А может, я и в  самом  деле  того...  умом
тронулся. Вы напишете об этом  и  ничуть  не  погрешите  против  истины.
Может, вы напрасно распереживались?
   - Не напрасно, - она слабо улыбнулась. - Во-первых,  я  беседовала  с
вами летом и видела, что вы совершенно нормальны.  Во-вторых,  я  прочла
все интервью, которые вы дали за последние  три  месяца,  и  сравнила  с
теми, которые вы давали раньше. Вы остались таким же, каким и  были.  То
есть либо вы вообще всю  жизнь  были  сумасшедшим,  но  этого  никто  не
замечал, либо вы им все-таки не стали.  И  в-третьих,  я  несколько  раз
очень внимательно прочитала опубликованные отрывки из новой книги,  даже
не прочитала - изучила с карандашом в руке.  Я  нашла  в  них  некоторые
заимствования из воззрений Дональда Уолша, но в тексте нет ни  малейшего
намека на  психическую  болезнь.  Не  думайте,  что  я  такая  умная,  я
показывала ваши тексты специалистам-психиатрам, и они только подтвердили
мое мнение. Вы, Андрей Михайлович, абсолютно нормальны. Но кто-то  очень
хочет выставить вас полностью свихнувшимся психом. И я  считаю,  что  вы
должны об этом знать.
   Кто-то  хочет...  Нетрудно  догадаться,  кто  мог   воспылать   таким
страстным желанием. Тот, кому не нравится моя будущая книга  о  милиции,
если таковая все-таки окажется написанной. Конечно, я ничего не помню  о
собранных материалах и пока не высказываю никаких намерений такую  книгу
делать, но мало ли что? А вдруг я  найду  свои  записи?  А  вдруг  я  ее
все-таки  напишу?  А  вдруг  я  завтра   все   вспомню?   Надо   заранее
подстраховаться и дезавуировать все, что  будет  выходить  из-под  моего
пера или даже просто слетать у меня с языка. Псих, он и есть псих,  чего
с него возьмешь? Обижаться на него не следует, но и верить ему нельзя.
   Объяснение показалось мне вполне правдоподобным, но чего-то в нем  не
хватало. Что-то было не так... Или меня продолжали смущать слова  Елены,
сказанные  ночью  после  прочтения  материалов?  Ей  в  них  что-то   не
понравилось. Но что? Утром мы об этом так и не поговорили,  проспали  до
половины девятого и к девяти  часам,  когда  пришел  посетитель,  успели
только наскоро умыться и позавтракать. Воробышек  Лада,  можно  ли  тебе
доверять? Не знаю. Но  ведь  ты  сама  призналась,  что  получила  такое
задание. Что это, искренний  шаг  или  тонкий  ход  в  хитроумной  игре,
которую  кто-то  затеял  против  меня?  Как  узнать?  Как  проверить?  А
проверять надо. Только мне придется очень тщательно  следить  за  каждым
моим словом, чтобы не трепануть лишнего.
   - Послушайте, Лада, я сейчас вам кое-что расскажу, а потом  хотел  бы
выслушать ваше мнение. Может быть, нам  хоть  что-нибудь  станет  ясным.
Когда я вышел из санатория, я  обнаружил  в  своем  домашнем  компьютере
материалы, которых совершенно не помню. Ни откуда они взялись, ни как  я
их собирал. Мой литагент, Мария Владимировна, вы ее знаете, так вот, она
сказала, что я собирался написать книгу о  злоупотреблениях  сотрудников
МВД, в  том  числе  и  крупных  руководителей.  Это  совершенно  не  моя
тематика, меня все это никогда не интересовало,  да  и  детективы  я  не
люблю и не  читаю.  Наверное,  когда  я  принимал  решение  такую  книгу
сделать, мне это по каким-то причинам было  интересно,  но  я  этого  не
помню, понимаете? Может быть, в моей жизни произошли  какие-то  события,
которые сделали эту проблематику привлекательной для меня, но  я  их  не
помню, и, стало быть, интереса и желания написать книгу  у  меня  сейчас
нет. С другой стороны, я слишком люблю себя и мне всегда  безумно  жалко
бывает собственного труда, поэтому я не могу бросить начатое на полпути.
Даже если, например, мне попадается неинтересная книга, то я  все  равно
ее дочитываю до конца, потому что мне