а,  стало  быть.  -  Н-да,  парень,
простота твоя кого угодно  достанет.  Сутки  всего  знаком  с  женщиной,
которая к тому же старше тебя лет на десять, а уже Аленой называешь. Или
ты знаком с ней не сутки, а  гораздо,  гораздо  дольше?  Прокололся  ты,
Телок. С тобой, таким недалеким, я легко справлюсь.
   Едва Гриша отвалил, появилась Мимоза. Бледная,  печальная.  Ну  прямо
все умерли, никого в живых не осталось.
   -  А  где  наш  друг  и   учитель   Павел   Петрович?   -   бодренько
поинтересовался я, делая вид, что не замечаю ее расстроенного вида.
   - К нему дочь приехала. Андрей...
   - Да, Леночка? - я положил нож  и  вилку  и  вопросительно  приподнял
брови.
   - Мне очень жаль, но я должна с вами попрощаться.
   Естественно. Ничего другого я и не ожидал. Ай да Муся, ай да  умница,
на десять шагов вперед видит. Как точно она  еще  вчера  спрогнозировала
ситуацию: если ты убедишь их в том,  что  ничего  не  помнишь,  генерала
Маслова не знаешь и книгу про милицию не пишешь, они от тебя отстанут, а
если Елена подставлена ими, то они ее отзовут за  ненадобностью.  Вот  и
отозвали.
   -  Что  случилось,  Леночка?  -  мой   голос   выдавал   неподдельную
озабоченность и огорчение.
   - Мое лечение окончено, завтра утром я уезжаю домой.
   - Вообще-то, глядя на вас сегодня, я бы не сказал, что  вы  полностью
выздоровели, - заметил я, вполне, между прочим, искренне.
   - Я и не выздоровела.
   - Но вы же сказали, что лечение окончено.
   - Да, лечение окончено. У меня больше нет  денег,  чтобы  платить  за
него.
   Что ж, хорошая отговорка. Пять с плюсом разработчику легенды.
   - Мне жаль. Очень жаль, правда. Вы были такой приятной  собеседницей,
мне с вами было очень хорошо.
   Ее губы дрогнули, глаза налились слезами. Мимоза судорожно сглотнула.
Ну актриса! Это же надо  так  играть!  Где  ее  "Оскары"?  Где  "Золотые
пальмовые ветви" Каннского кинофестиваля? Настоящие, а  не  глицериновые
слезы крупным планом в нужный момент -  это  надо  суметь.  Ни  в  какой
Америке таких актрис нет, только у нас, да и то не в кино, а в милиции.
   - Спасибо, - едва слышно прошептала она. - Мне  тоже  было  хорошо  с
вами, Андрей. Вы удивительный человек, ни на кого не похожий. И вы очень
талантливы. Кто бы что ни говорил о ваших книгах  -  помните:  вы  очень
талантливы. Когда вы напишете свою новую  книгу  о  душе  и  разуме,  ее
обязательно  издадут.  Вы  тогда  разрешите  мне  подойти   к   вам   за
автографом?
   Я  был  великодушен,  Елена  же  с  каждой  минутой  становилась  все
печальнее, и в конце концов у меня создалось неприятное впечатление, что
она переигрывает.

***

   - Руки не напрягай! Расслабь руки, Михалыч, думай о приятном.
   Это было непросто: усвоить, что удары нужно  наносить  расслабленными
руками. Ну не укладывалось это в моем мозгу - хоть убей!  Однако  Телок,
надо отдать ему должное, был терпелив и добродушен.
   - Михалыч, ты хоть раз покойников на руках  носил?  -  задал  он  мне
вопрос после того, как я в сотый, наверное,  раз  выполнил  движение  не
правильно.
   - Не приходилось, бог миловал, - фыркнул я. - А что?
   - А мне приходилось. Ты знаешь, что покойник весит больше, чем  живой
человек? Вот тот же самый человек, а как помрет - так будто в  два  раза
тяжелее делается.
   - Да, я слышал об этом, - согласился я. - А почему?
   - Да хрен его знает, загадка какая-то. Но факт есть факт. У покойника
все мышцы расслаблены, в том смысле, что он их специально не  напрягает,
а  весу  получается  больше.  Ты  это  учти.  Поэтому   когда   бросаешь
расслабленные руки, удар получается убойным, а если напрягаешься - фигня
одна, веса не хватает. Вот смотри, показываю еще раз. И  учимся  дышать,
длинный вдох носом, резкий выдох ртом, выдавливаешь  воздух  диафрагмой,
на выдохе бьешь.
   Телок принял забавную позу, выставил вперед и приподнял руки, которые
выглядели  гуттаперчевыми,  как  у  балерины,  исполняющей   "Умирающего
лебедя", шумно втянул носом воздух.
   - Х-хе!
   Его живот прилип к  спине,  четко  обозначились  выпуклые  квадратики
мускулатуры пресса, руки мягко упали на палку, один конец которой  лежал
на сиденье велоэргометра, другой - на перекладине шведской стенки. Палка
издала сухой треск  и  разломилась  на  две  части.  Таких  палок  Телок
притащил в зал штук пять, специально, как он объяснил,  для  наглядности
процесса  обучения.  Четыре  уже  были  сломаны,  причем,  как  нетрудно
догадаться, вовсе не мной.
   - Учиться надо у  природы,  Михалыч,  даже  если  мы  ее  законов  не
понимаем. Природа не  дура,  у  нее  все  правильно  устроено.  Вот  как
обезьяна или, к примеру, тигр наносит удар, видел?
   - Да откуда, Гриша, - рассмеялся я, - я в джунглях не был.
   - А по телику? По каналу "Дискавери" все время  про  животных  фильмы
показывают,  я  всегда  смотрю,   если   время   есть.   Животные   бьют
расслабленной лапой, кожу и мышцы рвут начисто.
   - И кости ломают? - не поверил я.
   - Не, кости таким ударом не сломаешь, но это и не нужно.
   - Почему не нужно?
   - А зачем? Твоя цель - лишить противника  способности  к  продолжению
боя, для этого вполне достаточно порвать ему кожу и мышцы. А калечить-то
к чему? Ну что, Михалыч, продолжим?
   - Давай, - с готовностью согласился я. С каждым часом мне становилось
все интереснее.
   - Значит, так. Встали, - Телок подождал, пока я займу позицию рядом с
ним, - ручки подняли,  расслабили,  мысленно  представили  себе  круг  и
начали движение по кругу вверх... вниз...  вверх...  И  дышим,  Михалыч,
дышим, вдох через нос,  медленно,  выдох  через  рот,  резко,  диафрагму
вверх, живот прилип...
   "Ему бы в начальных классах  физкультуру  преподавать,  -  с  улыбкой
думал я, послушно  махая  руками  под  ритмичные  команды  телохранителя
Гриши, - ручки-ножки, дышим - не дышим. Детский сад, право слово".

***

   К концу первой недели  занятий  с  Телком  у  меня  появились  первые
успехи. Еще через неделю одновременно с потерей  очередного  килограмма,
уже пятого с начала моего  пребывания  в  санатории,  я  приобрел  навык
правильно дышать и не напрягать руки, когда это не нужно.
   Жизнь снова стала  размеренной  и  лишенной  ярких  событий.  Подъем,
завтрак, тренировка, душ, бассейн,  обед,  работа,  ужин,  работа,  сон.
Через день в это устойчивое расписание вклинивался  приезд  Муси  раз  в
неделю, потом раз в две недели - визит матушки. Лина уехала с Женькой на
весь  август  к  морю,  и  мое  существование  стало   почти   полностью
психологически  комфортным.  В  первый  момент   я   радостно   собрался
переселиться наконец домой, поскольку жены там не будет целый месяц, но,
к собственному немалому удивлению, понял, что мне жаль прерывать занятия
с Телком. Только-только начало что-то получаться - и бросать на полпути?
Ну уж нет, коль подвернулась такая  возможность,  буду  продолжать.  Для
книги пригодится, не для этой, так для следующей, про милицию. А  там  -
как знать, может, и в жизни понадобится.
   К концу июля пришлось расстаться с милым Чертополохом Петровичем,  за
ним приехала дочь с мужем и увезла в Германию, в какую-то  клинику,  где
успешно лечат заболевания позвоночника. Мы с Гришей  остались  на  время
трапез вдвоем, за наш стол больше никого  не  подсаживали,  и  меня  это
более чем устраивало. Парень  ел  быстро  и  спешил  сменить  напарника,
разговорами за едой не докучал и предоставлял мне возможность  поглощать
обильное санаторное питание в приятном и привычном для  меня  задумчивом
молчании. Кстати, подозрения в отношении Телка со временем  притупились,
никаких поводов сомневаться  в  собственном  простодушии  он  не  давал,
вопросов не задавал и с задушевными разговорами не лез. Все наше общение
ограничивалось исключительно моим обучением искусству  нанесения  ударов
по живому телу и обсуждением принципов и правил  наращивания  физической
силы, выносливости и  ловкости.  В  конце  концов,  я  начал  испытывать
благодарность к судьбе  за  то,  что  она  так  неожиданно  послала  мне
Гришу-телохранителя. Я понял, что безумно устал от  вечно  критичного  и
язвительного Колючкина и от  вечно  печальной  и  чрезмерно  многомудрой
Мимозы. Телок был открыт и добродушен, с ним можно было не напрягаться и
в полном смысле слова отдыхать душой, наслаждаясь  его  беззлобностью  и
дружелюбием. Книг он никогда не читал,  даже  в  детстве,  принадлежа  к
поколению, выросшему на телевизорах и  компьютерных  играх,  о  писателе
Корине что-то где-то слышал, но невнятно, посему относился  ко  мне  без
всякого пиетета, тепло и покровительственно, как и положено относиться к
ученику.
   Переданные для предварительной публикации отрывки  вызвали  фурор,  и
Муся периодически докладывала мне  об  очередном  представителе  прессы,
рвущемся взять у меня интервью в связи с резкой  сменой  мною  жанра.  Я
никому не  отказывал,  установив  для  общения  с  журналистами  твердый
график: каждый вторник с двенадцати до двух мой литагент мог привезти  в
санаторий любого желающего, милости прошу.
   На мою бесценную жизнь больше  никто  не  покушался,  книга  писалась
легко, физическая форма моя крепла с каждым днем, и  я  чувствовал  себя
каким-то новым, немного неизвестным, но совершенно удовлетворенным.

***

   - Знаете, Мария, я не перестаю удивляться тому, как вы  не  схожи  со
своей соседкой, - проговорил я,  приканчивая  несказанно  вкусный  ужин,
которым меня кормила старуха.
   Сегодня она была одета в ослепительно  белые  брюки  и  нежно-голубой
свитер. На шее - три нитки крупного жемчуга, такой же браслет  на  худом
запястье,  в  мочках  ушей  -  аккуратные  небольшие  жемчужинки,   чуть
покрупнее - в кольце на пальце.
   - Почему вас это  удивляет,  голубчик?  Кто  вам  сказал,  что  люди,
живущие по соседству, непременно должны быть похожи друг на друга?
   - Я имел в виду другое. Ведь Анна  -  молодая  женщина,  у  нее  есть
собственный дом, она не голодает, у нее растут прелестные  дети,  вокруг
нее вьются мужчины.  Девяносто  девять  процентов  женщин  на  ее  месте
радовались бы жизни. А  она  все  время  хмурая  какая-то,  неулыбчивая,
серьезная, выглядит постоянно усталой, словно у нее ни на что  нет  сил.
Вы  же,  наоборот,  одиноки,  у  вас  нет   детей   и   вообще   никаких
родственников, молодость далеко  позади,  здоровье  наверняка  оставляет
желать лучшего, - я деликатно пытался обойти слово "старость", -  и  тем
не менее вы полны сил, энергии, радости. Отчего так, а?
   - Оттого, дорогой мой, что я умею быть благодарной.
   - Благодарной? Кому? И за что?
   - Вселенной. Богу. Космосу. Я просыпаюсь  утром  и  с  благодарностью
думаю о том, что проснулась, что мне подарена  возможность  прожить  еще
один день. Я выхожу в сад и  благодарю  бога  за  то,  что  он  дал  мне
возможность увидеть еще один цветок, который вчера еще  не  распустился,
или еще одного птенца, который на рассвете вылупился  из  яйца.  Ко  мне
пришли гости - и я благодарна им за то, что они пришли, и мы  поговорили
о том, о чем не поговорили бы, если бы я не  проснулась  утром.  Я  умею
быть благодарной за все, что  происходит  со  мной.  Каждую  минуту,  на
каждом шаге, на каждом выдохе. Вселенная любит тех, кто ее благодарит, и
старается дать им еще больше. Ведь она, в сущности, ничем не  отличается
от людей. Собственно говоря, мы все - это и есть Вселенная.
   - Значит, Анна не такая? Она этого не понимает?
   - Ну отчего же? Понимает.
   - Почему же она не такая, как вы?
   - Понимать - не значит хотеть. Понимать - не значит мочь. И не значит
уметь.
   - Вы хотите сказать, что Анна не хочет быть благодарной?
   - Хочет. И умеет. Но не может.
   - Почему? - допытывался я, стараясь понять. - Что ей мешает?
   - Закон. Она не имеет права. Ей нельзя. Меняем тему, голубчик...

ГЛАВА 13

   - И все-таки ты не прав, Корин, - в тысячный раз повторила Муся.
   Ее терпение было поистине безгранично. Еще летом  Муся  принесла  мне
присланную из Германии по электронной почте и распечатанную с компьютера
фотографию Вероники - женщины, в которую  я  был  влюблен  и  с  которой
встречался сначала во Франкфурте,  потом  в  Лейпциге.  На  снимке  была
прелестная шатенка с яркими  глазами,  чувственными  губами  и  широкими
бедрами.  Именно  тот  женский  тип,  на  который   я   всегда   западал
безоговорочно. Неудивительно, что я не прошел мимо нее. Мысли о Веронике
не покидали меня все месяцы, пока я находился в санатории, да  и  потом,
когда вернулся домой, я думал о ней каждый день. И  с  нетерпением  ждал
начала октября - нашей с Мусей поездки на Франкфуртскую книжную ярмарку,
где мне предстояло выступать в рамках  официальной  программы,  а  также
поучаствовать  по  просьбе  моего  издательства  в   Германии   в   ряде
мероприятий. Были запланированы и две встречи с  читателями,  одна  -  с
немецкими, вторая - с русскоязычными, которых в Германии довольно много.
Кроме того, пользуясь случаем, мы с Мусей собирались пообщаться с  моими
издателями из Португалии, Греции и Албании: они, издав  по  четыре  моих
романа каждый и  убедившись,  что  продажи  идут  даже  лучше,  чем  они
ожидали, хотели заключить новые контракты.
   Расписание оказалось составлено весьма плотно, но я постоянно пытался
вклинить в него свободное время для встреч с  Вероникой.  И  каждый  раз
наталкивался на осторожное сопротивление моего литагента:
   - Андрей, ты ведь ее не помнишь. Ты не знаешь, что у тебя была  такая
знакомая. Как же ты можешь с ней встречаться? Откуда ты ее знаешь?
   - Ты мне рассказала, - я казался сам себе верхом логичности.
   - Но если я знаю про нее, значит, я знаю и про все остальное,  в  том
числе и про то, кто дал тебе координаты Вероники, зачем тебе нужно  было
с ней встречаться, и  к  кому  ты  ездил,  получив  от  нее  адреса.  Ты
подставляешься. Неужели ты этого не понимаешь?
   - Глупости, - отмахивался я. - Это слишком сложно.
   - Корин, ты потратил столько усилий на то, чтобы всех убедить в своей
полной амнезии и, соответственно, в своей полной безвредности, а  теперь
собираешься одним махом все угробить!  Где  твоя  рассудительность?  Где
твоя осторожность? Ты хотя бы обо мне подумай, ведь ты  и  меня  ставишь
под удар.
   Рассудительности еще чуть-чуть осталось, а вот с  осторожностью  дело
обстояло совсем плохо. Ее попросту не было.
   - Муся, не гони волну. Да, ты знаешь  о  том,  что  я  во  Франкфурте
познакомился с очаровательной женщиной и у нас случился страстный роман.
Где и каким образом я с ней познакомился, ты и понятия не имеешь. Ты  не
обязана этого знать, я тебе не докладываю о каждом своем шаге.  Ведь  ты
же не знаешь, где и при каких обстоятельствах я познакомился с генералом
Масловым?
   - Не знаю, - покорно согласилась она.
   - Ну вот видишь, и о подробностях моего  знакомства  с  Вероникой  ты
точно так же понятия не имеешь. Перестань дергаться. Все будет хорошо.
   - Корин, ты  рассуждаешь  так,  словно  плетешь  интригу  для  книги.
Беловцева, дескать, ничего не знает, но этому есть объяснение, которое я
дам в конце. Это не  книга,  Андрюша,  это  жизнь,  и  никто  не  станет
дочитывать ее до конца, чтобы выяснить, знаю я какие-то детали или  нет.
Я буду не на  допросе  у  следователя,  где  смогу  дать  хоть  какие-то
объяснения, я буду ходить по улицам и каждую минуту тревожиться  о  том,
что думают и как рассуждают те, кто хочет помешать тебе написать  книгу.
А для них все будет  выглядеть  предельно  ясно:  раз  ты  встречался  с
Вероникой, значит, кто-то  тебе  все  рассказал.  Раз  ты  встречался  с
Вероникой, значит, она может снова дать тебе те имена и адреса,  которые
дала в прошлом году, и ты снова сможешь встретиться  с  этими  людьми  и
получить от них информацию.  И  тогда  грош  цена  всем  твоим  попыткам
изобразить из себя безвредную божью коровку. Неужели тебе  в  голову  не
приходит такой простой расклад? Никто  ведь  не  станет  интересоваться,
сколько и чего ты на самом деле знаешь. Есть малейшее подозрение, что ты
опасен, - и все. Тебя опять начнут преследовать.
   - Все будет хорошо, Муся, - уверенно отвечал я. - Ты  забываешь,  что
встречаться с Вероникой я буду не в Москве, а в Германии. Никто об  этом
не узнает.
   На этом разговор, как правило, заканчивался, но через несколько  дней
тема возникала снова. И сейчас, сидя в салоне первого класса в самолете,
выполняющем рейс Москва - Франкфурт, мы с Мусей в который уже раз тащили
проблему по накатанной  дорожке,  вдоль  которой  столбиками  стояли  ее
предостережения и мои уверения в полной  безопасности  задуманного.  Что
удивительно:  я  был  при  этом  абсолютно  искренен.  Я  ни  минуты  не
сомневался, что о моих встречах с Вероникой никто не  узнает  и  никаких
неприятных последствий нас не ждет.
   Конечно, аргументы моей Пушистой Кошечки были разумны, я не мог этого
не признать. Но меня заклинило на этой красотке Веронике,  которая,  как
мне еще в мае рассказывала Муся, любила меня просто-таки без памяти.  Ну
покажите мне мужика в здравом уме и полной сексуальной потенции, который
на моем  месте  не  захочет  встретиться  с  такой  роскошной  бабой.  С
женщиной, которая абсолютно соответствует его вкусу и которая к тому  же
в него влюблена! Хотя бы ради интереса, из любопытства.  Покажите,  и  я
признаю себя не правым. Я хотел увидеть Веронику, поговорить  с  ней,  я
страстно желал близости с ней. И все слова Муси падали на  неблагодатную
почву. Переубедить меня  ей  не  удалось.  В  самолете  она  предприняла
последнюю отчаянную попытку, но отступила перед несокрушимой стеной моей
уверенности в благополучном исходе.
   Во мне же рядом  с  уверенностью  в  собственной  неуязвимости  уютно
примостилась надежда. Я вновь окажусь в той же гостинице, пройду по  тем
же улицам, встречусь с женщиной, с которой  спал  год  назад,  и,  может
быть, это поможет вспомнить. Может быть, это послужит толчком, тем самым
толчком, о котором говорил Бегемот. И мои  ожидания  были  щитом,  через
который не удавалось пробиться Мусе. Она не могла оспаривать  тот  факт,
что нужно пытаться восстановить память.
   И никто не мог бы. Кроме меня самого, поскольку речь идет все-таки  о
моей памяти, а не о чьей-нибудь, что хочу, то и делаю с ней.
   Против обыкновения,  в  этом  году  Франкфурт  встретил  нас  хорошей
погодой. Помнится, каждый раз, когда я приезжал  на  ярмарку,  постоянно
шел дождь. Что ж, если все начинается с везенья, то так и дальше пойдет.
Впрочем...
   - Муся, а в прошлом году какая здесь была погода? - спросил  я,  пока
мы стояли в очереди на паспортный контроль.
   - Сплошной дождь.
   - А в позапрошлом?
   - То же самое. Ты неудачно оделся и все время мерз. Потом  озверел  и
пошел в "Кауфхоф" покупать себе свитер.
   - И как, купил?
   - Купил. Очень симпатичный, серый с синими полосами. Да,  верно,  был
такой. Я нашел его дома вместе с еще какими-то предметами одежды и быта,
которых  совершенно  не  помнил.  Значит,  и  в  те  два  года,  которые
спрятались за стеной беспамятства, погода была  плохой.  А  в  этот  раз
солнечно и тепло. Везенье. Все будет хорошо,  Муся.  Все  будет  хорошо,
Корин.
   Гостиница "Штайгенбергер Франкфуртс Хоф" показалась мне родным домом,
ведь  мы  с  Мусей  останавливались  здесь  каждый  раз  на   протяжении
нескольких лет. Прелесть Германии в ее  стабильности,  здесь  так  редко
что-то меняется, по крайней мере на поверхностный взгляд туриста, и  все
остается узнаваемым, привычным  и  оттого  особенно  уютным.  Мой  номер
оказался на четвертом  этаже,  и  я  с  удовольствием  шел  по  длинному
коридору, разглядывая и узнавая висящие на стенах старинные полотна:  на
этом этаже я жил, насколько мне помнится, два раза, а Муся уверяет,  что
и в прошлом году тоже.
   Распаковал вещи, развесил в шкафу  сорочки,  расставил  в  ванной  на
широкой  столешнице  туалетные  принадлежности,  вытащил  и