ьм
смотреть хочу, сижу и разрываюсь между своими  желаниями.  И  только  он
закончился - тут  и  вы  пришли!  Надо  мне  купить  новый  телевизор  и
поставить его на кухне.
   На половине Анны мы вынесли стол и стулья прямо в сад ввиду временной
невозможности сидеть на веранде. Пикник удался на славу! Обе  женщины  -
старая и молодая - вместе составили чудесную пару собеседников, дополняя
и оттеняя друг друга. Не помню, когда я в последний раз столько смеялся.
   И незамысловатая,  наскоро  разогретая  вчерашняя  еда  казалась  мне
необыкновенно вкусной и не идущей ни в какое сравнение с блюдами в самых
изысканных ресторанах. И воздух был таким  свежим  и  ароматным,  каким,
казалось, не был ни накануне, ни когда-либо раньше. И  выращенные  Анной
цветы были самыми красивыми и яркими на свете. И две женщины, сидящие со
мной за одним столом, были для меня в тот момент самыми любимыми, самыми
умными и самыми красивыми. Самыми дорогими существами на земле. Кажется,
я впал в эйфорию.
   В какой-то момент я понял, что  пора  прощаться.  Нет,  мои  дамы  не
поскучнели, не начали поглядывать на часы, не заговорили о делах. Просто
я вдруг понял, что пора. Что, если я  пробуду  здесь  еще  полчаса,  все
очарование разрушится и потускнеет. Откуда пришло это чувство - не знаю,
но оно было ощутимым и настойчивым.
   Я поднялся.
   - Спасибо, милые дамы, за прекрасно проведенное время.
   - И вам спасибо, - почти хором откликнулись они и рассмеялись.
   Не понимая, что со  мной  происходит,  я  внезапно  наклонился  и  по
очереди расцеловал обеих в щеки, Марию - в теплые, мягкие и морщинистые,
Анну - в упругие и прохладные.
   Я удалялся прочь от знакомой калитки, не оглядываясь, но точно  зная,
что они смотрят мне вслед.

***

   Работа немного отвлекла меня, но, закончив эпизод, я снова окунулся в
холодную прорубь непонимания. Что мне делать? Как жить со всем тем,  что
обрушилось на меня?
   Получалось, что доверять я могу только двум людям из всех,  кто  меня
окружает. Но к одному из них я не обращусь за  помощью,  даже  если  мне
будет угрожать смерть. Остается всего один человек. Всего  один...  Если
бы все, что происходило со мной, происходило в книге, я бы, конечно  же,
заставил героя развернуть машину, не доезжая до дачи, и мчаться в город,
к тому самому единственному человеку, которому пока еще можно  доверять.
Но то в книге, где герой - человек действия, активный, энергичный  и  во
всех смыслах положительный, а то в жизни, где  действую  всего  лишь  я,
пассивный, замкнутый, не терпящий  никаких  разбирательств  и  выяснения
отношений. Сладкая Карамелька,  Золотой  Червонец,  который  хочет  всем
нравиться и не выносит плохого  к  себе  отношения.  Вот  и  допрыгался,
Червонец, донравился, допрятался. То, что со мной  произошло,  произошло
только потому, что я пытался быть Карамелькой и боялся быть тем,  что  я
есть на самом деле.
   Каким же наивным идиотом я был, когда  отмечал  на  протяжении  всего
лета происходящие во мне перемены, радовался им и втайне надеялся на то,
что смогу начать новую жизнь! Я припомнил себя, летящего во Франкфурт  и
самонадеянно твердящего в уме: "У  меня  достаточно  сил,  чтобы  решать
любые проблемы и преодолевать любые трудности. Я со всем  справлюсь".  У
автомобилистов есть такое понятие: "ложный кураж первого года вождения".
Когда человеку начинает казаться, что он уже может все и сам черт ему не
страшен, он теряет осторожность и поддается соблазну наглого лихачества,
хотя на  самом  деле  он  всего-то  и  умеет,  что  трогаться  с  места,
переключать скорости и тормозить. То же самое произошло  и  со  мной.  Я
решил, что  если  смог  преодолеть  неприязнь  к  физическим  нагрузкам,
похудел, стал  капельку  сильнее  и  научился  более  или  менее  сносно
наносить пару-тройку самых незамысловатых ударов, то я теперь другой.  Я
больше не боюсь конфликтов, я смело лезу в авантюры, и вообще, жизнь моя
теперь пойдет иначе. Вернее, я смогу повернуть ее в любую сторону, стоит
мне того захотеть.
   Но сегодня я осознал, что в сорок шесть лет нельзя начать  жить  так,
как будто всей предыдущей жизни не было. Она была. И была именно  такой,
какой я ее сделал, сложил, исходя из собственного характера.  Я  вскопал
землю, посадил растения и вырастил сад, и другим этот сад уже не станет.
Его даже вырубить нельзя. Мне придется доживать свой век именно  в  этом
саду и ни в каком другом, а если он мне вдруг перестал нравиться  -  что
ж, это моя беда, нужно было думать  раньше  и  сажать  другие  цветы.  И
никакие  изменения  в  моей  физической  форме,  никакой  ложный   кураж
новичка-физкультурника этот  сад  не  переделают  и  не  заставят  цветы
пахнуть по-другому. Около одиннадцати вечера позвонила Муся.
   - С тобой все в порядке? - обеспокоенно спросила она.
   - Да, - вяло откликнулся я. Сил на разговоры не было,  да  и  желания
говорить - тоже.
   - Почему ты не позвонил? Мы же договорились, что  ты  будешь  звонить
мне два раза в день, утром и вечером.
   - Заработался. Только что закончил эпизод. Сейчас чаю  попью  и  лягу
спать.
   - Ладно, - в голосе Муси явственно послышалось облегчение,  -  завтра
не забудь перезвонить мне,  хорошо?  Если  ты  не  будешь  звонить,  мне
придется приехать, чтобы убедиться, что с тобой все в порядке.
   - Я буду звонить, не волнуйся. И приезжать не надо, есть же  телефон.
По мобильнику я всегда доступен.
   - Не вздумай и его тоже отключить,  -  пригрозила  Самка  Гепарда  на
прощание.
   Ночью мне не удалось проспать  и  десяти  минут.  Мысли  беспорядочно
роились  в  голове,  предпринимая  отчаянные   попытки   выстроиться   в
какую-нибудь более или  менее  устойчивую  конструкцию.  Конструкции  не
получалось, вернее, она получалась хромой и кособокой, то без  окон,  то
без крыши, то без дверей. Да, к системному анализу мои мозги не очень-то
приспособлены, наверное, именно поэтому я и  не  пишу  детективы.  Я  то
ложился в постель, то вставал и бродил по  дому,  впервые  за  все  годы
показавшемуся мне огромным  и  страшным,  пил  чай,  пиво,  кофе,  жевал
безвкусные бутерброды и ждал утра.
   Выехал, едва рассвело, и в начале девятого уже нажимал кнопку  звонка
на знакомой двери. Торопливые шаги, щелчок замка, теплый запах  шампуня,
исходящий от мокрых, только что  вымытых  волос.  И  еще  запах  корицы,
которую она добавляла в кофе.
   - Ты вернулся... Господи, какое счастье! Ты вспомнил, да?
   Дрожащие губы,  глаза,  полные  слез.  Только  сейчас  это  никак  не
связывалось в моем восприятии  с  трясущимися  шариками  мимозы.  Елена,
родная моя, любимая... Я потерял бы тебя навсегда, если бы не  вспомнил.
Если бы память не вернулась, я жил бы долго и счастливо, не  ведая,  что
на свете есть ты и что есть этот кошмар. Но она вернулась,  и  теперь  я
буду с тобой. И со всем этим. Что лучше?
   - Когда?
   Я всегда понимал ее с полуслова, впрочем, как и она меня.  Вопрос  не
нужно было задавать целиком.
   - Вчера. Ехал на дачу, собирался поработать над книгой. Притормозил у
придорожного киоска, нужно было  купить  воды.  А  тут  двое  алконавтов
привязались, полезли в машину, хотели  продукты  забрать,  -  я  говорил
короткими рублеными фразами, прижимая Елену  к  себе  и  глубоко  вдыхая
родные запахи. - И тут случилось такое... неожиданное. Ты помнишь Гришу,
который сидел с нами за столом?
   - Ну конечно, помню.
   - Он немного учил меня. В  общем,  я  ударил  сначала  одного,  потом
второго. Я не герой. Лялька, парни были  настолько  пьяны,  что  с  ними
любой  справился  бы,  если  бы  набрался  смелости   ударить.   Не   то
удивительно, что я с ними справился, а  то,  что  поднял  руку  на  них,
смелости набрался, понимаешь? Они валялись на земле, и  я  еще  пнул  их
ногой. Зачем? Зачем я это сделал? Неужели поглумиться захотел? Откуда во
мне это низкое, отвратительное желание? Я же никогда в жизни не  дрался.
Я ехал и думал об этом. И вдруг вспомнил.
   Она отстранилась, погладила меня по щеке.
   - Экзистенциальная ситуация, - тихонько проговорила  Елена.  -  Точно
так же, как тогда. Ты оказался в ситуации, когда  твоей  жизни  угрожала
реальная опасность. Ты мог  погибнуть.  И  ситуация  длилась  достаточно
долго, чтобы сработать. Мгновенного страха бывает  недостаточно,  а  вот
если ситуация длится  хотя  бы  несколько  десятков  секунд,  в  психике
происходят значительные перемены.
   Как тогда...
   ...Я валялся на влажной от дождя земле, обмочившийся  и  обгадившийся
от страха, а они глумились надо мной, пинали  ногами.  Все  мало-мальски
ценное содержимое моих карманов и сумки уже перекочевало к ним. Это были
не настоящие бандиты, возможность забрать мою машину их  не  вдохновила,
хотя ключи торчали в замке зажигания. Их интересовало  что  попроще,  то
есть то, что можно быстро скинуть за полцены, и,  разумеется,  наличные.
Четверо  молодых  шакалов,  лет  по  восемнадцать,  здоровенные  амбалы,
злобные, агрессивные, тупые, они налетели на меня точно так же, как  те,
вчерашние, вынырнув из-за палатки, возле которой  я  остановился,  чтобы
купить ментоловые леденцы "Холле" -  у  меня  в  дороге  начало  саднить
горло, было больно глотать.
   Я  сперва  пытался  сопротивляться,  но  они  быстро  сломали   меня,
толстого,  неуклюжего,  неспортивного,  немолодого.  Потащили  в   глубь
лесопосадки, подальше от дороги, но могли бы этого и не делать, было уже
совсем темно, а наши водители - не камикадзе, они не  остановятся,  если
увидят на обочине драку. Сначала, пока я еще  мог  говорить,  я  пытался
договориться с ублюдками, взывал к  здравому  смыслу,  к  совести,  плел
какую-то чушь, на которую, как я понимаю, такого рода типы не реагируют,
а если и реагируют, то совсем не так, как ожидаешь. Они свирепели  прямо
на глазах, с каждым новым ударом делаясь все злее и страшнее. Не знаю, в
какой момент они остановились и почему,  я  потерял  сознание,  а  когда
пришел в себя, их уже не было.
   Я отлежался, пока не почувствовал, что могу приподняться  на  колени.
Потом еще невыносимо долго собирался с силами, чтобы встать и  постоять,
прислонившись к дереву. Рубашка на груди была мокрой насквозь, я  провел
по ней рукой, и в нос шибанул запах мочи.  Я  понял,  что  последним  их
актом глумления было еще и это... Представил, как  валялся  в  мокрых  и
грязных вонючих штанах, а эти подонки мочились на меня,  и  заплакал  от
отвращения и унижения. Все тело болело, но я этого даже  не  чувствовал,
над всеми ощущениями главенствовали слабость и душевная  боль.  Еле-еле,
по шажочку, от дерева к дереву добрался  до  машины,  которую  почему-то
никто не угнал. Впрочем, спустя минуту я понял почему.
   Заметив меня, застывшего, почти лежащего на капоте, из окошка палатки
выглянул продавец, пожилой щуплый кавказец.
   - Я за машиной присмотрел, - сообщил он, - а то мало ли что.
   - Что ж вы милицию не вызвали? - сквозь стон  протянул  я.  -  Вы  же
видели, что они меня бьют.
   - Как вызовешь? Телефона нет, сигнализации нет. Я тут один, ночь, сам
понимаешь. А их четверо. Они местные, постоянно здесь отираются. Я  жить
хочу, мне семью кормить надо.  Мы  с  ними  договорились,  они  меня  не
трогают, а я - их. Ты сам-то как? Машину вести сможешь?
   - Не знаю, не уверен.
   - Хочешь, я лавку закрою и довезу тебя до больницы? На обратном  пути
попутку поймаю, здесь наших много ездит.
   - Не надо...
   - Почему не надо? Зачем не надо? - всполошился вдруг  продавец  ни  с
того ни с сего, наверное, вид у меня был такой, что он испугался, как бы
я не помер прямо перед его витриной с бутылками и  сигаретами,  и  решил
увезти меня подальше. - Тебе доктора надо...
   - Не надо, - оборвал я его уже увереннее. Мне стало чуть полегче, и я
уже мог вдыхать полной грудью. - Мне  тут  недалеко,  ты  меня  до  дома
довези, а там я уж как-нибудь.
   Кавказец шустро прикрыл лавочку, навесив на закрытое окошко  картонку
с корявой надписью: "Технический перерыв 20 минут", и помог мне влезть в
салон. Почему-то в этот момент мне даже в голову не пришло, что я  сажаю
за руль собственной машины совершенно незнакомого  человека,  который  к
тому же ясно дал понять и всем своим поведением, и словами, что  он  мне
не защитник и не помощник. После пережитой боли, страха и  унижения  мне
было все равно. Когда же до меня дошло, что  происходит,  я  решил,  что
даже если он завезет меня в глухомань и убьет, чтобы завладеть  машиной,
- так и черт с ним.
   Но  он  никуда  не  пытался  меня  завезти,  вел  машину   строго   в
соответствии с указаниями, которые я ему давал с пассажирского  сиденья:
направо, прямо, налево, опять направо. Вот и мой  дом,  до  него  метров
двести осталось. Внезапно я  переменил  решение  и  велел  остановиться.
Палаточник вылез из-за руля, попрощался и исчез.
   Машина стояла перед домом Степана Федоровича, и свет во всех окнах на
втором этаже горел. Стало быть, Степан с женой не спят. Увидев  свет,  я
внезапно подумал, что у меня совсем нет лекарств, и если мне дома станет
плохо, то перспективы мои выглядят весьма туманными. Степан был  хорошим
мужиком, по договоренности, скрепленной материальным вознаграждением, он
присматривал за нашим домом и участком, когда на даче  никого  не  было.
Зачем он это делал - я никогда не мог  понять.  У  Степана  и  его  жены
сын-бизнесмен, отгрохал родителям двухэтажный кирпичный коттедж со всеми
удобствами вместо деревянной развалюхи, денег дает,  продукты  возит,  а
они за любые приработки хватаются,  как  в  голодные  годы.  То  комнаты
дачникам сдают, то вот за домом берутся приглядывать.
   Я посигналил, не вылезая с пассажирского места.  Ни  Степан,  ни  его
жена из дома не вышли. Я посигналил  снова,  более  настойчиво.  Наконец
дверь открылась, на крыльце сначала  появилась  нечеткая  фигура,  потом
вспыхнул фонарь, висящий у входа,  и  я  разглядел  незнакомую  женщину.
Очередная дачница.
   - Это вы сигналите? - донесся до меня ее голос. Женщина так и  стояла
на крыльце, от машины  ее  отделяло  метров  двадцать,  и  говорила  она
громко. Мне, наверное, так не  суметь,  она  вряд  ли  меня  услышит.  Я
высунулся из окошка и постарался напрячь голос, как только смог.
   - Я. Мне нужен Степан Федорович.
   - Он в Москве.
   - А жена его?
   - Тоже. Их сын забрал на две  недели  городскую  квартиру  караулить,
пока он с семейством будет отдыхать. Может быть, я могу вам помочь?
   - Да, пожалуйста...
   Моя  способность  говорить  громко  и   четко   иссякала   с   каждым
произнесенным словом, и я испугался, что сейчас хлопнусь в обморок прямо
здесь, в машине. Женщина, видно, почуяла, что  я  нездоров,  потому  что
сошла с крыльца и быстро подошла к калитке.
   - Господи, да вы совсем больны,  -  с  ужасом  произнесла  она,  едва
увидев вблизи мою перекошенную физиономию.
   И тут я сообразил, что  допустил  катастрофическую  ошибку,  позволив
незнакомке подойти ко мне так близко. От меня воняло  мочой  и  дерьмом.
Боже, какой стыд! Еще одно унижение, как будто мне мало  того,  что  уже
случилось.
   - Что с вами? Давление? Сердце?
   - Ничего, спасибо, - пробормотал я, судорожно соображая, что  делать.
Если бы я сидел за рулем, то быстро попрощался бы и уехал к своему дому.
Но я сидел на пассажирском  месте.  Выйти?  И  дать  ей  увидеть  мокрые
грязные штаны, чтобы она все поняла? Нет, ни за  что!  Я  стал  неловко,
превозмогая боль, перемещать свое рыхлое избитое тело влево.  Получилось
не сразу, но все-таки получилось.
   - Извините за беспокойство, - невнятно выговорил я, - до свидания.
   Проехал двести метров до ворот, с трудом вылез из машины, открыл  их,
загнал свой "Форд" на участок и понял, что возиться с гаражной дверью  у
меня уже нет сил. Ничего, постоит на улице  до  завтра,  не  развалится.
Голова кружилась, и мне пришлось, прислонившись к двери, долго рыться  в
сумке, пока я нашел ключи от дома.
   - Да вам же совсем плохо.
   Голос раздался совсем рядом, настолько близко, что в первый момент  я
даже решил, будто это слуховая галлюцинация и голос  Степановой  дачницы
звучит у меня в голове.
   - Дайте сюда ключи, вы сами в замок  не  попадете.  -  Теплые  пальцы
коснулись моей руки, забрали  ключи,  дверь  открылась,  меня  заботливо
перевели через порог и усадили на  первый  же  подвернувшийся  диванчик,
благо в доме их было наставлено на каждом  шагу.  В  представлении  Лины
именно маленький мягкий диван являл собой символ городского комфорта, и,
обставляя  дачу,  она  постаралась  максимально  избегать   всего,   что
напоминало бы атмосферу "скворечника на шести сотках": здесь  вообще  не
было ни одного старого предмета,  выживаемого  из  городского  жилища  в
связи с немодностью или ветхостью, вся мебель, посуда и даже  постельное
белье покупалось новое, специально для загородного дома.
   -  Как  вы  здесь  оказались?  -  спросил  я,  слегка  отдышавшись  и
разглядывая дачницу, которая оказалась  красивой  крупной  женщиной  лет
тридцати с небольшим.
   - Я вас узнала, Андрей Михайлович.  Степан  говорил,  что  вы  -  его
сосед, показывал ваш дом, и я понимала, что вы поехали  именно  сюда.  Я
видела, что вы очень больны, и знала, что  дома  у  вас  никого  нет,  и
случись что - вам никто не поможет. Вы, наверное, не замечаете,  сколько
времени у вас уходит  на  самые  простые  действия.  Я  как  раз  успела
одеться, запереть дом и дойти.
   Во как! Оказывается, в славе есть и свои плюсы, и свои минусы. Вот уж
расскажет она завтра своим московским подружкам,  как  знаменитый  Корин
явился домой обоссанный и обгаженный. Интересно, сильно от  меня  разит?
Я-то, похоже, уже принюхался, запаха не чувствую, а как она?
   - Как вас зовут? - спросил я слабым голосом.
   - Елена.
   - Спасибо вам за заботу, Елена, идите домой. Со мной все в порядке.
   - Не правда. Почему вы меня прогоняете?  Вам  нужна  помощь,  это  же
очевидно.
   - Вы врач?
   - Нет, но...
   - Тем более. Еще раз спасибо вам за заботу. Идите, пожалуйста, домой.
Я хочу остаться один.
   Она внимательно посмотрела на меня и внезапно кивнула.
   - Хорошо. Если вам станет плохо - сразу же  звоните,  я  прибегу.  Не
стесняйтесь.
   Елена ушла, и, едва за ней закрылась дверь, я тут же пополз в ванную,
сорвал с себя грязную одежду, запаковал в  полиэтиленовый  мешок,  чтобы
запах не  проникал  наружу,  и  сунул  в  ящик  для  мусора.  Выбросить,
выбросить! Даже если это отстирать до стерильной чистоты, я все равно не
смогу больше ни видеть эти тряпки, ни тем более их надевать.
   Потом я долго, мучительно мылся, борясь с тошнотой и головокружением.
Потом рухнул в постель и зарыдал. Потом заснул.
   Утром,  посмотрев  в  зеркало,  я  понял,  что  дела  мои   неважные.
Спустившись по лестнице на первый  этаж,  я  укрепился  в  этом  мнении.
Болело все, даже то, что, кажется, вообще никогда не болит,  потому  что
там нет нервных окончаний. Болели  даже  волосы  и  ногти.  Я  попытался
сделать завтрак, но после того, как на приготовление чая потратил  почти
час, потому что от слабости вынужден был присаживаться и отдыхать каждую
минуту, я все-таки решил позвонить Степановой дачнице.  Как  ее?  Елена,
кажется.
   Она примчалась тут же, трех минут не прошло. В руках у  нее  не  было
ничего из того, что я ожидал  увидеть:  ни  коробки  с  лекарствами,  ни
аппарата для измерения давления, ни градусника. Интересно, как  это  она
собирается мне помогать? Полы мыть, что ли?
   - У вас есть массажный стол? - спросила  она.  А,  все  понятно,  вы,
мадам,  массажистка  и  считаете,  что  все  болезни  можно   излечивать
массажем. Не пройдет, дорогая.
   - Нет.
   - А кушетка без спинки?
   - Да зачем? - возмутился  я.  -  Мне  не  нужен  массаж.  Мне  плохо,
понимаете? У меня слабость, у меня кружится голова...
   - Вас избили, - ровным голосом продолжила Елена. - Я же вижу. И я  не
собираюсь делать вам массаж. Вы меня позвали, чтобы я  вам  п