омогла.  Вы
этого хотите?
   - Ну, хочу, - недовольно буркнул я, уже сожалея о своем  опрометчивом
шаге.
   - Тогда давайте думать, как мне вас положить, чтобы у меня был доступ
к вам хотя бы с двух сторон.
   - И что вы будете со мной делать?
   - Лечить, - коротко ответила она, оглядывая мебель в комнатах первого
этажа.
   Наконец она нашла то, что ее устроило, и велела мне лечь.
   - Раздеваться? - спросил я, внутренне готовый  послать  ее  подальше,
если она потребует обнажиться больше, чем я готов был.
   - Не нужно. Просто ложитесь на спину.
   Я лег и, как ни  странно,  расслабился  и  даже,  кажется,  задремал.
Очнулся я только тогда, когда  Елена  попросила  меня  перевернуться  на
живот.
   - А что вы делаете со мной? - задал я очередной умный вопрос.
   - Лечу.
   - Как?
   - Наложением рук.
   - Так вы экстрасенс, что ли? - догадался я.
   - Ни в коем случае. Это другая методика.
   - И как, действует?
   - Это вы мне должны сказать. По моим ощущениям - действует, а как  по
вашим - не знаю.
   Я прислушался к себе. Тошноты больше не было. И голова  стала  ясной,
мутный  песок,  забивший  ее,  рассеялся.  Впрочем,   это   могло   быть
результатом того, что я полежал  и  подремал.  Наложение  рук!  Выдумает
тоже. Шарлатанство одно.
   Спустя два дня я уже не был так уверен в том, что  это  шарлатанство.
Ужасающего вида  синяки  и  кровоподтеки,  которые  я  без  удовольствия
лицезрел в  зеркале  еще  вчера,  как-то  уж  очень  быстро  поблекли  и
съежились, отбитые места на  теле  перестали  болеть  после  первого  же
сеанса, а после четвертого я чувствовал себя бодрым  и  сильным.  Только
душа болела. Остро, невыносимо и тягостно.
   Елена проводила по два сеанса в день, сказала, что  так  надо.  Сразу
после него прощалась и уходила,  не  пыталась  задержаться,  не  просила
налить чайку и вообще ничем не обременяла меня. К концу  второго  дня  я
начал испытывать  к  ней  нечто  вроде  симпатии,  густо  замешенной  на
благодарности. И потом, если "эта штука" (так я про себя  называл  метод
лечения, применяемый Степановой дачницей) действует, то надо поподробнее
расспросить Елену и использовать материал в очередной книге.  Это  могло
бы стать неплохой "розочкой на торте".
   Однако после четвертого сеанса, уже стоя в дверях, Елена сказала:
   - Тело ваше мы более или менее привели  в  порядок.  Но  душа  у  вас
продолжает болеть. Вам нужно разобраться с тем, что с вами  произошло  в
восемь лет. Это в вас до сих пор сидит и пустило такие  глубокие  корни,
что вы не можете нормально жить.
   Я похолодел. Возникло странное чувство  нереальности  и  одновременно
совершенно реального пребывания в страшной сказке.
   - А по-моему, я живу  совершенно  нормально,  -  искусственно  бодрым
голосом  заявил  я.  -  Вы  меня  полечили,  за  что  я  вам  бесконечно
благодарен, и теперь у меня все в полном порядке.
   - Андрей Михайлович, -  в  ее  интонациях  появилась  незнакомая  мне
доселе жесткость, - один из смертных грехов - это грех  лжи.  Не  в  том
смысле, что вы обманываете других, это сколько угодно. А в том,  что  вы
не хотите говорить правду самому себе. У вас не все в порядке, и  живете
вы не нормально.  Перестаньте  обманывать  себя.  Вы  боитесь  оказаться
униженным и отвергнутым. Подумайте об этом. Если захотите, чтобы  я  вам
помогла, - телефон вы знаете. Всего доброго.
   Она ушла, а я еще долго сидел в  холле  на  диванчике,  ошалевший  от
услышанного. В восемь лет...  Откуда  она  узнала?  Тридцать  шесть  лет
прошло, и я никогда никому не рассказывал об этом, но  я  и  никогда  об
этом не забывал.
   Весь следующий день я  промаялся,  пытаясь  то  работать,  то  что-то
сделать на участке. И к вечеру не выдержал и позвонил Елене.
   На этот раз она пришла не сразу, я прождал ее почти полчаса.
   - Послушайте, - начал я с места в карьер, - я не собираюсь перед вами
исповедоваться и изливать душу. Чего я боюсь - это мое  личное  дело,  и
делиться с вами я не намерен. Но я был бы вам очень признателен, если бы
вы объяснили мне, как узнали про тот случай, когда мне было восемь  лет.
Меня интересует только это.
   Я  говорил,  неотрывно  глядя   в   ее   лицо,   произносил   заранее
заготовленные слова и с каждой секундой все отчетливее  понимал,  что  я
сейчас ей все расскажу. Мне это нужно. И это не  принесет  мне  никакого
вреда, потому что она умна и поймет все  Правильно,  и  не  станет  меня
осуждать, упрекать, объяснять, что я был не прав. Она просто выслушает и
поймет.
   Так в мою жизнь вошла Елена...
   И точно так же она вошла в нее второй раз, уже сейчас, когда я  снова
попал в ту ситуацию, которую она назвала экзистенциальной. Снова  пьяные
ублюдки, ищущие, кого бы обобрать и избить.  И  снова  острое  и  четкое
понимание того, что меня сейчас могут убить. А если  не  убить,  то,  во
всяком случае, унизить, заставить  испытать  такую  душевную  боль,  что
лучше бы умереть сразу.
   - Почему ты ничего не сказала  мне?  -  спрашивал  я,  не  переставая
обнимать ее, словно боялся, что ее снова отнимут у  меня.  -  Ты  видела
меня каждый день, ты сидела со мной за одним  столом,  ты  все  знала  и
молчала. Почему?
   - А какой смысл говорить, если ты все равно этого не  помнишь?  -  ее
рука все время гладила меня то по спине, то по плечу. - Мало ли кто  что
тебе будет  говорить,  пользуясь  твоим  беспамятством.  Ты  бы  мне  не
поверил, ты бы подозревал, что я  просто  сумасшедшая  фанатка,  которая
решила подсуетиться и удачно втереться к  тебе  в  доверие,  а  то  и  в
постель. Ведь ты бы именно так подумал, я тебя знаю.
   - Да, - соглашался я, - я бы подумал именно так. Но  каково  же  тебе
было...
   Я  осекся,  вспомнив   некоторые   детали.   Например,   как   Мимоза
расплакалась и убежала, когда я сказал, что не пришел  на  ужин,  потому
что ко мне приехала жена. Могу себе  представить,  каково  ей  было  это
слышать, ведь она нормальный человек и прекрасно понимала весь  подтекст
сказанного. И вообще она могла видеть, что каждый раз,  когда  приезжает
Лина, я пропускаю или бассейн, или трапезу,  а  потом  прихожу  с  таким
выражением лица, какое  бывает  у  сытого  кота,  нажравшегося  дармовой
сметаны. Уж ей-то, моей любовнице, отлично известно, какое лицо  у  меня
бывает после занятий любовью. И она молча терпела это.
   - Но зачем, милая моя? - я сгорал от стыда. -  Зачем  ты  так  мучила
себя? Зачем ты вообще устроилась в этот санаторий?
   - Чтобы быть рядом с тобой. А вдруг тебе понадобилась  бы  помощь?  А
вдруг мне удалось бы стать  тем  детонатором,  который  вернул  бы  тебе
память? Или амнезия прошла бы, а рядом никого из  близких.  Так  хоть  я
была бы под рукой. Ведь я  знала,  какие  именно  события  ты  забыл,  и
понимала, как больно тебе будет вспомнить об этом. Я  должна  была  быть
рядом с тобой в этот момент.
   Да, тут она была права. Кроме нее, о моем унижении не знал  никто.  Я
никому не рассказал. Поэтому никто не  рассказал  об  этом  мне  самому,
когда мое  сознание,  так  удачно  воспользовавшись  аварией  и  травмой
черепа, избавилось от неудобного воспоминания.
   - Это стоило тебе больших денег.
   - Я продала браслет, который ты  мне  подарил  на  Новый  год.  Этого
хватило на три месяца.
   - На три месяца? Но ведь ты ушла из санатория  раньше...  -  Я  вдруг
вспомнил Бегемота. Он разговаривал с Еленой  в  парке  санатория,  а  на
следующий день  она  объявила,  что  заканчивает  лечение.  Что  бы  это
значило? Мне стало муторно.
   - Меня попросил твой врач, Михаил Викторович.
   - О чем попросил?!
   - Чтобы я уехала. Он сказал, что в  ходе  длительных  бесед  с  тобой
выяснилось, что твое отношение ко мне и твои мысли обо мне как о соседке
по  столу  мешают  тебе  сосредоточиться   на   воспоминаниях,   которые
необходимы для успеха его лечения. Что я являюсь для  тебя  раздражающим
фактором. Одним словом, он попросил меня, чтобы я уехала из санатория.
   - Ничего не понимаю! Какие мысли?! Какое отношение  к  тебе,  если  я
тебя забыл? Что за бред? Ты чего-то не договариваешь?
   Елена помолчала, отошла к окну.
   - Я первая заговорила с Михаилом Викторовичем.  Кстати,  как  ты  его
называл? Наверное, Бегемотом, да?
   - Точно. Как ты угадала?
   - А его никак иначе нельзя назвать. Так вот, когда я заметила, что он
к тебе регулярно ходит, я выспросила у  сестричек,  кто  он  такой,  они
сказали, что психоаналитик. И я подошла к нему  в  парке  и  честно  все
рассказала. Про то, что мы давно знаем друг друга,  что  у  нас  близкие
отношения, что я специально устроилась в санаторий и что,  если  в  ходе
занятий с тобой он сочтет, что я могу быть хоть чем-то  полезной,  пусть
только скажет, и я все сделаю. Он обещал. А потом, когда вышло  интервью
с тобой, он сказал, что я мешаю и ему, и тебе. Я поверила и на следующий
день уехала.
   Муся! Ай да Муся! Она же обещала сделать так, чтобы Мимоза исчезла  с
моих глаз - и сделала. Ну искусница! Ладно, об этом потом...
   Я пробыл у Елены без малого пять часов, и только после того, как  она
накормила меня обедом, я приступил к рассказу о книге  про  коррупцию  в
милиции и обо всех связанных с этим событиях.

ГЛАВА 17

   - С этим надо что-то делать, - задумчиво  повторила  Елена,  когда  я
закончил повествование о собранных материалах и поездке в Германию.
   - Конечно, надо, - хмыкнул я, - кто бы сомневался. Но я хочу  понять,
что именно и как именно, чтобы самому себе не навредить. Ты же  работала
следователем, я хочу, чтобы ты прокомментировала те материалы, которые у
меня в компьютере.
   - Андрюша, я уже три  года  не  работаю  в  системе,  а  по  нынешним
временам это очень много, очень, поверь мне. Раньше, когда система  была
стабильной и люди сидели на своих должностях по десять лет,  можно  было
легко сориентироваться в ситуации, даже если ты выпадал из  нее  на  три
года. Теперь не то. Каждый  день  кого-то  снимают,  кого-то  назначают,
создают новые подразделения и новые должности, меняют подчиненность. Тем
более когда приходит новый министр и приводит с собой новую команду, под
которую начинает перекраивать всю структуру, чтобы всем друзьям дать  по
хлебной должности. Сегодня я для тебя не эксперт.
   - А кто может быть таким экспертом?  У  тебя  же  наверняка  остались
друзья-знакомые в МВД. Свяжись с ними.
   - Андрюша, - она грустно улыбнулась и ласково погладила меня по руке,
- ты же знаток человеческих душ, неужели ты не понимаешь  таких  простых
вещей? Когда  я  увольнялась  на  пенсию  по  инвалидности  со  страшным
диагнозом, все быстренько забыли меня.  Люди  не  любят  чужого  горя  и
стараются по возможности не общаться со  смертельно  больными.  Все  они
уверены, что меня давно уже нет в живых. Им даже в голову  не  приходит,
что я не просто жива, но и здорова,  что  я  полностью  вылечилась.  Мне
будет противно встречаться с ними, а им  будет  стыдно  смотреть  мне  в
глаза. Я не могу переступить через себя и обратиться к  ним.  Тем  более
что прошло три года и все они уже давно поменяли и  должности,  и  места
службы. И потом, есть сугубо деловые соображения. Если за  каждым  твоим
шагом наблюдают, то в самое ближайшее  время  они  поймут,  что  ты  все
вспомнил. И тогда тебе конец.
   - С чего это они поймут? - удивился я. - С  того,  что  я  приехал  к
тебе? Так я тебя знаю как соратницу по лечению,  мы  с  тобой  за  одним
столом почти три месяца сидели. Наши встречи ни о чем не говорят.
   - Ни о чем, - согласилась Елена, -  до  тех  пор,  пока  я  не  начну
проявлять активность  и  собирать  для  тебя  информацию.  Вот  тут  они
забеспокоятся.
   - И  снова  ты  не  права.  Мы  познакомились  в  санатории,  ты  мне
понравилась, я тебя разыскал, тем более что при прощании ты оставила мне
свои координаты. Ты рассказала мне, что раньше была следователем, а я, в
свою очередь, поделился с тобой замыслом книги о милиции. Что может быть
естественней  в  таком  раскладе,  чем  твоя  готовность  помочь  мне  с
профессиональными деталями? Не вижу ничего опасного.
   - Андрюша, ты забываешь,  что  имеешь  дело  не  с  писателями,  а  с
офицерами МВД. Да, они будут думать точно так же, но потом  поставят  не
точку, а запятую, и продолжат; но на всякий случай надо  проверить,  так
это или не так. И если ты хоть одним взглядом, хоть одним звуком  выдашь
себя и дашь понять, что ты вспомнил или что мы с  тобой  давно  знакомы,
вся твоя конспирация полетит к черту.
   - Могу тебе гарантировать,  что  я  ничем  себя  не  выдам,  -  гордо
пообещал я. - О том, что память вернулась, будешь знать только ты.
   - Более чем достаточно, - усмехнулась она. - Я  могу  сделать  только
один неосторожный шаг, обронить одно неосторожное слово - и на этом  все
закончится. Конечно, я постараюсь быть максимально осторожной,  но  дать
тебе   стопроцентную   гарантию   не   могу.   Это    слишком    большая
ответственность. Ты даже не понимаешь, как легко нас с тобой  подловить.
Поверь мне, я же  все-таки  бывший  следователь.  Мы  будем  покупать  в
магазине  продукты  и  обмениваться  репликами,  а  рядом  будет  стоять
человек, вслушивающийся в каждое наше  слово.  Или  мы  будем  сидеть  в
ресторане, а за соседним столиком будут находиться слухачи. Пойми, мы не
сможем на двадцать  четыре  часа  в  сутки  перевоплотиться  в  парочку,
знакомую всего пять месяцев и практически не  имеющую  общего  прошлого,
кроме нескольких недель, проведенных в санатории.  Такое  перевоплощение
требует колоссального напряжения и постоянной  сосредоточенности,  чтобы
это суметь, надо долго учиться и тренироваться. Мы с тобой не сможем.
   - То есть ты боишься? - сердито уточнил я.
   - Это не трусость и не пессимизм, Андрюша, это трезвая оценка наших с
тобой возможностей.
   - Хорошо, - я принял решение и почувствовал даже нечто вроде  прилива
сил, - мы с тобой уедем на дачу. Там нас никто не  увидит  и  не  сможет
подслушать, пусть думают, что  я  с  тобой  закрутил  романчик  на  лоне
природы подальше от жены. И никаких резких шагов пока  предпринимать  не
будем.
   - Ты с ума сошел! - ахнула она. - Как это мы уедем на  дачу?  А  если
твоя жена приедет?
   - Не приедет.
   - Ты не можешь быть уверен... Ты хочешь скандала?
   - Я уверен. Она не приедет. А если даже и  приедет,  то  скандала  не
будет. На сегодняшний день Лина пока еще слишком сильно хочет оставаться
моей женой. Она все стерпит.
   - Я не понимаю тебя... Ты так странно говоришь.  Не  считаешь  нужным
объяснить мне свою позицию?
   Чего ж тут объяснять? Ох, лучше бы я не вспоминал! Не зря Елена почти
два года вдалбливала мне в голову, что с нами происходит только то, чего
мы боимся, что мы своими страхами сами навлекаем нежелательные  события,
что  мысль  обладает  невероятной   созидательной   силой   и   способна
формировать реальность. Это казалось мне заумным эзотерическим бредом, и
только тот факт,  что  Елена  смогла  вылечить  себя  сама,  без  помощи
хирургов  и  всякой  там  химиотерапии,  удерживало   меня   от   резких
высказываний. Елена без  конца  повторяла:  если  ты  боишься  оказаться
униженным, стало быть, ты считаешь, что  в  тебе  есть  такие  качества,
которые могут сделать подобную ситуацию возможной. Силач не боится  быть
побитым, потому что уверен, что у него нет слабых мест. Человек, который
боится оказаться побитым, думает, что слабые места у него есть. Если  он
воспринимает себя таким, то остальные люди именно так  и  будут  к  нему
относиться. Если человек не считает себя достойным любви, его никто и не
любит. Если человек считает, что  его  можно  унизить,  его  обязательно
унизят. Я боялся оказаться  униженным  и  вот  сначала  получил  четырех
подонков, а потом и историю с Линой и ее молодым любовником.
   У Лины в буквальном смысле слова  отказали  тормоза.  Она  ничего  не
соображала и совершала ошибку за ошибкой до тех пор, пока  я  больше  не
смог старательно закрывать глаза на ее роман. А видит бог -  я  старался
изо всех сил, разборки и конфликты мне не нужны, и  я  уговаривал  себя,
что мне все это только кажется, что я  себе  напридумывал,  что  Лина  -
верная жена и прекрасная  мать.  Да,  она  поехала  в  Швейцарию  делать
пластическую операцию, омолаживаться и стройнеть, но ведь любая  женщина
хочет хорошо  выглядеть,  ничего  удивительного.  Да,  она  окончательно
перестала интересоваться сексом со мной, но мне-то это только  на  руку,
как женщина она меня давно не будоражит. Да, ей чаще, чем обычно, звонит
один и тот же мужской голос, но Лина  вообще  крутится  в  бизнесе,  где
мужчин  больше,  чем  женщин,  и  все  разговоры  у  нее  по   делу,   а
прислушиваться к интонациям не в  моих  правилах.  Да,  она  уже  дважды
ездила отдыхать без меня, приводя  при  этом  разнообразные,  но  весьма
убедительные мотивы. Да, она перестала приезжать на дачу, когда я уходил
в трудовое подполье, хотя прежде навещала меня как  минимум  раз  в  три
дня, готовила еду, стирала мое белье и рубашки и убирала  дом.  Но  ведь
она так занята, она работает с утра до  ночи,  а  я  прекрасно  обхожусь
своими силами, да и от  работы  не  отвлекаюсь.  И  таких  "да"  и  "но"
набралось несколько десятков. Пока в один прекрасный день я не  вернулся
с  дачи  "вне  расписания"  и  не  застал  ее  с  любовником   в   самой
недвусмысленной ситуации. Его возраст меня шокировал, совсем мальчишка.
   Разумеется, никакого скандала не было, я  молча  повернулся  и  уехал
назад, на дачу. Через час туда примчалась Лина и заявила, что разводится
со мной. Вообще-то она умная и  интеллигентная  женщина,  но  стресс  от
пережитого полностью снес ее мозги, и она говорила такие  вещи,  которые
мне лучше бы не слышать. В частности, я узнал, что мое  рыхлое,  дряблое
тело не вызывает у нее ничего, кроме отвращения, что рядом со мной ей не
интересно быть привлекательной женщиной, потому что  ей  до  судорог  не
хочется привлекать меня. Что рядом с этим юным могучим самцом она обрела
вторую жизнь. Что я не имею права упрекать ее ни в чем, потому что  сам,
своими руками превратил нашу семейную жизнь в унылую, серую  рутину:  мы
никуда не ходим, нигде не бываем, я  отказываюсь  от  девяти  из  каждых
десяти  приглашений  на  театральные  и  кинопремьеры,  а  на   светские
мероприятия хожу чаще всего один, и ей даже некуда надеть свои наряды  и
бриллианты; я ни с кем не дружу, и к нам не приходят гости, а перед моей
матушкой ей неинтересно придумывать всяческие затеи, дабы показать  себя
превосходной и изобретательной хозяйкой; я перестал разговаривать с ней,
делиться своими проблемами и обсуждать их, я всем своим видом показываю,
что высокодуховному писателю скучно рядом  с  бизнесменкой-торгашкой.  И
далее по пунктам... Мне-то казалось, что я так удачно  организовал  свою
жизнь, веду себя так, как мне нравится, и Лину это полностью устраивает,
а выяснилось, что все далеко не безоблачно.
   Разумеется, я тут  же  согласился  дать  ей  развод.  Лина  несколько
поостыла, поблагодарила меня за понимание и сказала, что через несколько
дней  уезжает  в  Шотландию  на  месячные  языковые   курсы,   а   после
возвращения, в  середине  мая,  займется  расторжением  нашего  брака  и
устройством новой семейной жизни со своим неоперившимся птенчиком. Я  со
всем соглашался, высказав единственную просьбу ничего пока  не  говорить
родителям: она-то уедет в свою Шотландию,  ее  там  не  достать,  и  все
коллективные усилия по пропиливанию черепа достанутся мне одному. А  то,
что  пропиливание  начнется  и  будет  чрезвычайно  интенсивным,  я   не
сомневался, и родители Лины, и моя матушка встанут  в  мощную  оппозицию
нашему решению развестись.
   Когда в голове  у  моей  супруги  созрел  этот  чудовищный  по  своей
безнравственности план? Наверное, когда ей позвонила моя Ольга Андреевна
и сообщила, что  я  потерял  память.  Дело  в  том,  что  ее  прекрасный
сексуальный Ромео в