елый год раньше. Конечно,  и  восемьдесят
девять лет жизни - вполне достаточно, стоит ли так упираться ради одного
года, тем паче прожитого наверняка  в  болезнях,  недугах  и  старческом
брюзжании, если и вовсе не в маразме. Но с другой стороны, это же  целый
год, двенадцать месяцев, в течение которых я смогу наслаждаться  жизнью,
читать книги, слушать музыку, а если повезет - то и в театры ходить.  Ну
пусть не ходить, а ездить в инвалидном кресле, но все-таки... Чем дольше
я шел, тем абстрактнее и  абсурднее  становились  мои  рассуждения,  тем
дальше они отходили от здравого смысла и обычной житейской логики, но  и
тем сильнее защищали мозг от паники, которая коварно  окружила  меня  со
всех сторон и заняла выжидательную позицию  в  надежде  улучить  момент,
когда я на мгновение утрачу  бдительность,  и  накинуться  на  одинокого
заблудившегося путника со сладострастием оголодавшего вампира.
   Что  это?  Мне  померещилось   или   действительно   впереди,   среди
темно-серых кустов, мелькнуло что-то ярко-желтое?
   Я сделал несколько шагов в направлении цветного пятна и с  изумлением
увидел  девочку  лет  двенадцати-тринадцати  в  джинсах  и   ярко-желтом
свитере, сидящую на стволе поваленного дерева. Я подумал было,  что  она
тоже заблудилась, но уже через мгновение понял, что ошибся. В ее позе, в
ее руках, в слегка склоненной  голове  не  было  напряжения,  вызванного
страхом или усталостью. Девочка, казалось, вслушивалась во что-то внутри
себя и тихонько улыбалась. В моих ушах на мгновение возникла музыкальная
тема для флейты и тут же исчезла.
   При моем приближении девочка повернула голову и  посмотрела  на  меня
без всякого удивления.
   - Привет, - произнес я как можно мягче, чтобы не испугать ее.
   - Здравствуйте, - вежливо откликнулась она.
   - Мечтаешь?
   - Нет, я никогда не мечтаю. Просто думаю.
   - Я тебе помешал?
   - Да, немного. Вас проводить?
   - Куда? - глупо спросил я, растерявшись.
   - В деревню. Вы же заблудились.
   - Как ты догадалась?
   - Вы не из нашей деревни, значит, вы из поселка. Из  поселка  в  нашу
деревню есть короткая дорога через лес, очень удобная, все по ней ходят.
А вы идете совсем по-другому, значит, вы той дороги не  знаете.  Значит,
вы здесь в первый раз и заблудились. Я почти каждую  неделю  кого-нибудь
здесь встречаю, вы не первый.
   Голос у  девочки  был  монотонным  и  каким-то  глуховатым,  лишенным
эмоций. Если бы таким голосом разговаривала взрослая женщина, я  бы  дал
голову на отсечение, что у нее тяжелейшая депрессия. Но у ребенка, да  к
тому же одетого в такой солнечно-желтый свитер...
   - А далеко до деревни?
   - Минут пятнадцать, если знать правильные тропинки.
   - А до поселка?
   - Отсюда? Очень далеко. Если возвращаться назад с этого места, то  до
поселка несколько часов идти, даже если знать дорогу и не плутать. Нужно
сначала выйти в деревню, пройти вдоль леса до короткой дороги и  по  ней
идти в поселок, тогда будет быстро. А отсюда долго.
   В географии я не силен, да и с пространственным воображением  у  меня
плоховато, но все равно  объяснение  девочки  показалось  мне  странным.
Как-то с трудом верилось, что через один и тот же лес можно пройти очень
быстро, а можно идти несколько часов.
   - Ну что ж, - обреченно вздохнул я, - тогда пошли в  деревню.  У  вас
там есть что-нибудь вроде бара или кафе? Мне нужно отдохнуть,  поесть  и
обсохнуть, я весь вымок в вашем лесу.
   Девочка  молча  кивнула  и  тяжело  поднялась  с  корявого  поросшего
зеленоватым мхом ствола. Так же молча, не произнося ни слова, она  пошла
вперед, и мне оставалось только послушно двигаться следом.
   Деревня появилась передо мной  внезапно,  словно  в  театре  за  одну
секунду сменили декорацию. Ведь только что меня окружали серо-коричневые
ветки, а ноги утопали в черно-коричневой опавшей и полусгнившей  листве,
и вот уже я иду по  твердому  грунту  по  направлению  к  переливающимся
неоновым вывескам. Я пожалел, что не надел очки, но я никогда не беру их
на прогулку. Теперь же из-за близорукости я не мог с большого расстояния
прочесть ни одну вывеску.
   - Ты покажешь  мне,  где  у  вас  бар?  -  повторил  я  свою  просьбу
молчаливой спутнице.
   - Конечно, - глуховато откликнулась девочка.  Мы  как  раз  проходили
мимо длинного двухэтажного дома, когда из окна послышалось:
   - Ты куда? Иди домой, скоро будем ужинать.
   -  Я  скоро  вернусь,  мама,  -   отозвалась   моя   провожатая,   не
останавливаясь.
   - Куда ты идешь? - настойчиво повторил женский голос. Я  посмотрел  в
ту сторону, откуда  слышался  голос,  и  увидел  красивую  светловолосую
женщину, стоящую в проеме распахнутого французского - до самого  пола  -
окна. Инстинкт сработал мгновенно,  несмотря  на  усталость  и  головную
боль, и я остановился.
   - Извините, ради бога, но я заблудился в лесу, и  ваша  дочь  любезно
помогла мне выбраться оттуда. А сейчас я попросил ее показать мне место,
где можно отдохнуть и обсохнуть.
   Женщина мягко улыбнулась.
   - Это  далеко.  Зайдите  к  нам,  обсохните,  отдохните.  Я  как  раз
собиралась кормить детей ужином.
   Я с благодарностью принял предложение. И в самом деле,  идти  куда-то
далеко у меня уже не было сил, а женщина  мне  понравилась...  Она  и  в
самом деле была очень красивой. И  голос  у  нее  такой  приятный,  чуть
бархатистый, и в то же время  в  нем  явственно  проскальзывали  звучные
ноты. Словно виолончель в дуэте с альтом. Именно такой дуэт я непременно
хотел вставить в свою новую оперу, которую надеялся все-таки написать за
время послебольничного отдыха.
   Я вошел в гостеприимно распахнутую  дверь.  Да,  небогато  живет  моя
новая знакомая.  Мебель  старая,  хотя  и  старательно  вычищенная,  так
старательно, что кое-где даже краска облезла.  Выцветшие  обои  стыдливо
замаскированы множеством вставленных в дешевые  рамочки  репродукций.  Я
заметил и несколько картин, настоящих и весьма, на мой взгляд, недурных.
И ни одной фотографии.
   - Меня зовут Анна, - хозяйка протянула мне руку. -  А  вы  можете  не
представляться, я вас узнала. Между прочим, как раз вчера по  телевизору
показывали ваш последний мюзикл "Падший ангел".
   Я прикоснулся к ее пальцам и невольно содрогнулся: они были  ледяными
и какими-то безжизненными. Словно тихий и  протяжный  звук  трубы  среди
буйства рояля и струнной группы.
   - И как вам понравился мой "Ангел"? - я  брякнул  первое  попавшееся,
чтобы скрыть смущение, хотя обычно никогда не задаю такого вопроса.  Что
толку спрашивать? Даже если человеку не понравилась моя музыка,  он  все
равно из вежливости начнет петь дифирамбы.
   - Музыка очень понравилась, а все остальное - ниже всякой критики,  -
со спокойной улыбкой ответила Анна. - Идемте со мной, я покажу вам,  где
ванная, и дам чистые полотенца и теплый халат.
   Интересно, что это  ей  могло  не  понравиться,  если  к  музыке  нет
претензий? В мюзикле главное - именно музыка, ну еще вокал, но  с  этим,
насколько я знаю, все обстояло благополучно, во  всяком  случае,  в  той
постановке,  которую  делали  для  телевидения.  Я  был  на   нескольких
репетициях, и те голоса, которые слышал, меня более чем устраивали, если
только к моменту записи исполнителей не  заменили.  Так  что  же  ей  не
понравилось?
   Мысли текли так же вяло и неспешно, как и не слишком горячая вода  из
старенького душа. Да, согреться в этой ванной мне, видимо, не  придется.
Ни напора, ни настоящего тепла.
   Я  тщательно  растерся  давно  полысевшим,  но  в  прошлом   махровым
полотенцем, закутался в халат, развесил в ванной  свою  сырую  одежду  и
вернулся в комнату, которая,  как  мне  представлялось,  выполняла  роль
гостиной. Анны не было, а ее дочь - девочка в солнечно-желтом свитере  -
сидела в углу на полу в точно такой же позе, в какой я видел ее в  лесу.
"Почему на полу?  -  удивленно  подумал  я.  -  В  комнате  есть  диван,
несколько стульев и два кресла, и все пустые".
   - Тебя как зовут? - бодро спросил я.
   - Лаки, - глухо откликнулась та.
   - Лаки? По-английски это означает  "счастливая,  удачливая".  У  тебя
хорошее имя.
   - Лаки - это сокращенное от Лакримозы. Некоторые  зовут  меня  Римой,
некоторые - Мозой или просто Озой. У меня много имен.
   Она говорила, не  поднимая  головы,  и  голос  ее  уходил  куда-то  в
пространство между коленками. Господи, да кому же пришло в голову давать
ребенку такое имя, которое  в  переводе  с  латыни  означает  "Слезная"?
Неужели она с самого рождения все время плакала? Мне вдруг стало до боли
жаль эту хрупкую медлительную девочку и захотелось сказать ей что-нибудь
ободряющее.
   - Ну ничего, вот вырастешь - у тебя останется только одно имя:  Лаки.
И ты будешь счастлива и удачлива во всем.
   - Когда я вырасту, у меня будет совсем другое имя.
   - Почему? - удивился я.
   - У нас только взрослые имеют настоящие имена. А детей  все  называют
по особенностям характера или внешности.  Такие  детские  прозвища...  А
когда ребенок вырастает, ему дают нормальное имя. У нас так принято. И у
меня потом будет нормальное имя. Если я доживу.
   Боже мой, да что она такое говорит?! Как девочка в ее-то  годы  может
произносить такие страшные слова?  "Если  я  доживу".  Может  быть,  она
неизлечимо больна и знает об этом? Отсюда и подавленность,  и  медленные
движения, и голос, лишенный выразительности.
   - Ты чем-то болеешь? - участливо спросил я.
   - Нет, я совершенно здорова. Душа не считается.
   - А что с душой?
   - Болит. Болеет. Пойдемте на кухню, там мама ужин приготовила.
   И  снова  я  обратил  внимание  на  то,  как  тяжело,   без   обычной
подростковой резвости, поднялась она с пола.
   После маленькой гостиной кухня показалась мне огромной,  но  и  здесь
повсюду виднелись приметы старательной и опрятной бедности. Кажется,  ни
один предмет не был куплен за последние полвека, вся утварь,  тарелки  и
приборы были точь-в-точь такими же, какие я видел  в  раннем  детстве  у
своей бабушки и какие уже  давно  не  производят  и  не  продают.  Да  и
бабушка, помнится мне, сетовала на то, что все это уже совсем старое, и,
уговаривая меня  хорошо  учиться  в  школе,  частенько  повторяла:  "Вот
вырастешь, начнешь зарабатывать, купишь мне в подарок новую посуду, а то
я на эти тарелки уже смотреть не могу, всю  жизнь  у  меня  эти  розовые
цветочки перед глазами". Получается, что  Анна  за  всю  свою  жизнь  не
приобрела для кухни ни одного  нового  предмета,  ведь  ей  на  вид  лет
тридцать пять  -  тридцать  восемь,  не  больше.  Неужели  у  нее  такие
стесненные условия? Интересно, сколько у Анны детей?  Она  сказала,  что
собирается кормить детей ужином, значит, кроме грустной Лакримозы, у нее
есть по меньшей мере еще один отпрыск. Ну  и  зачем  было  рожать  двоих
детей, если жить не на что? Все-таки странные существа - женщины!
   Запахи,  однако,  витали  в  кухне  более  чем  просто  аппетитные  -
восхитительные.  Можете  мне  поверить,  я  хорошо  знаю,   как   пахнет
запекаемое со специями парное мясо и как пахнет мясо  перемороженное.  В
этой кухне готовилось именно парное. В гости меня не ждали, стало  быть,
Анна покупает такие дорогие продукты для себя и детей и при этом ест  из
тарелок столетней давности, с полустертым рисунком и щербатыми краями.
   А сама Анна, между тем, нравилась мне все больше и  больше.  Сидя  за
столом и наблюдая, как она режет свежие овощи и украшает ими  тарелки  с
солидными порциями мяса, я отметил изящество и экономность ее  движений,
горделивую осанку, длинную шею и четкую, совершенную линию подбородка. И
даже, следуя давней, еще  с  юношества,  привычке,  представил  себе  ее
полностью раздетой, ориентируясь на те формы,  которые  угадывались  под
узкими брючками и облегающим  свитером.  Собственно,  при  такой  одежде
ничего особенно и угадывать-то не нужно было, все на виду. А тарелок-то,
на которые разложено мясо, между  прочим,  шесть.  Анна,  Лаки,  я  и...
Неужели еще трое детей? Лихо!  Или,  может  быть,  здесь  ждут  к  ужину
гостей?
   - Лаки, зови детей, все готово, - Анна будто услышала мой  молчаливый
вопрос и ответила на него. - У меня, кроме Лаки, еще  трое,  -  добавила
она, повернувшись ко мне.
   - А муж?
   - Нет. И никогда не было. У нас это не принято.
   - То есть как не принято? Мужей иметь не  принято?  -  я  собственным
ушам не поверил.
   - Вообще жениться, регистрировать браки, - с улыбкой пояснила Анна, -
У нас тут свои порядки, они могут показаться вам странными, но  нас  они
устраивают. Здесь так живут веками.
   - Ну хорошо, - я не отставал, забыв про деликатность, - пусть  у  вас
нет мужа, но отец же  у  детей  есть,  я  надеюсь?  Или  согласно  вашим
порядкам дети появляются на свет без отцов?
   Анна молча расставила тарелки по  периметру  большого  прямоугольного
стола, разложила ножи и вилки, села напротив меня, скрестила пальцы  под
подбородком.
   - Вы не  должны  об  этом  спрашивать.  Это  не  правильно,  -  четко
произнесла она.
   Да, пожалуй, она права, меня явно занесло в чудовищную  бестактность,
но это не от недостатка воспитания, а  от  изумления.  В  течение  всего
пятнадцати минут мне дважды рассказывают о совершенно невероятных  вещах
и при этом говорят, что, дескать, здесь порядки  такие.  Как  это  может
быть? Деревня - в пятнадцати минутах ходьбы (если по короткой дороге) от
поселка, в котором порядки совсем  другие,  такие  же,  как  и  во  всей
стране, и во всем мире. Это же не одинокий остров в океане, куда никогда
не добиралась цивилизация,  это  деревня  в  центре  большой  страны,  с
барами,  ресторанами,  магазинами  и  телевидением.  Разумеется,  я  был
шокирован, оттого и полез со своими расспросами, куда не следует.
   -  Простите,  -  покаянно  пробормотал  я.  -  Но  вы   меня   просто
огорошили...
   Я собирался еще что-то объяснить в свое оправдание, но Анна приложила
палец к губам.
   - Т-с-с, тише, дети идут.
   Первой вошла Лаки и молча уселась рядом с матерью за стол. Следом  за
ней в кухне появились еще два мальчика  и  девочка.  Один  из  мальчиков
заметно прихрамывал. В первый момент мне показалось, что все они  одного
возраста,  во  всяком  случае,  при  взгляде  на  них  мне  не   удалось
определить, кто из них старше, а кто - младше. Все трое выглядели  точно
так же, как и Лаки, лет на двенадцать-тринадцать. И тут до  меня  дошло.
"Ну конечно, вот почему Анна не захотела развивать тему  отца  или  даже
отцов своих детей! Они же приемные. Кто-то  один,  вероятно,  родной,  а
остальные - нет, но они об этом не знают. Интересно,  кого  из  четверых
она родила?"
   Я с любопытством поглядывал на детей  и  пришел  к  выводу,  что  без
посторонней помощи мне на этот вопрос не ответить: ни один из подростков
не был внешне похож на Анну хотя бы немного. Может, они все -  приемыши?
Тем более непонятно, зачем при такой бедности усыновлять столько  детей?
Бред какой-то! Хотя как знать, может, в этой странной деревне еще  и  не
такое принято?
   И мне вдруг  страшно  захотелось  остаться  здесь  и  узнать  местные
порядки получше.  Давно  уже  у  меня  не  было  такого  чувства,  какое
возникало в детстве, когда отец приносил новую книгу: я  знал,  что  под
переплетом, на белых плотных страницах меня ждут необыкновенные чудеса и
удивительные приключения, и не мог дождаться, когда меня отпустят в свою
комнату вместе с этим источником нового и потрясающе интересного знания.
   - Анна, познакомьте меня с детьми, - попросил я.
   - Конечно. Лаки вы уже знаете, а это Эспера, моя вторая дочь.
   Анна кивком головы указала на болезненно  бледную,  но  с  блестящими
глазами и живой улыбкой девочку, сидящую рядом с собой.
   "Эспера, - подумал я, - это, наверное,  от  Эсперанцы,  что  означает
"Надежда". Хорошее имя. Интересно, как ее назовут, когда она вырастет?"
   - Рядом с вами сидит Буллит, - продолжала Анна.
   - О, так ты хоккеист? - оживился я.
   - У нас здесь нет льда и в хоккей не  играют,  -  отозвался  мальчик,
которого назвали Буллитом. Голос у него был по-детски звонким и  чистым,
но мое чуткое к звукам ухо уловило в нем  враждебность  и  готовность  к
немедленной атаке.
   - Значит, болельщик? По телевизору смотришь матчи?
   - Нет. Я просто бью. Прямо, сильно и больно,  -  звонко  отрапортовал
мальчуган, одарив меня холодной и злой улыбкой.
   - Да, - вздохнула Анна, -  Буллит  у  нас  драчун,  его  вся  деревня
боится. А вот его брат, - она указала на мальчика, который  прихрамывал,
- никогда ни на кого руку  не  поднимет,  а  вечно  ходит  в  синяках  и
ссадинах. Про таких, как наш Акси, говорят: ребенок-катастрофа. Если  во
всем лесу есть хотя бы один ржавый гвоздь, Акси обязательно наступит  на
него, распорет ногу и занесет инфекцию. Если во всей деревне  есть  хотя
бы один балкон в аварийном состоянии, то можете  не  сомневаться,  куски
облицовки оторвутся и упадут  именно  тогда,  когда  под  этим  балконом
проходит Акси.
   "Акси - Аксидент, несчастный случай, вот  что  означает  его  имя,  -
догадался я. - Что ж, возможно, это  и  неплохая  идея  -  давать  детям
имена, исходя из особенностей их характера. Во всяком случае, забавно".
   - Скажите, а гостиница в вашем городе есть? - поинтересовался я.
   - Конечно, и не одна. Здесь всегда много приезжих.
   - Почему? Здесь есть исторические достопримечательности?
   - Нет, ни одной. Но здесь свои особые порядки, и они  создают  особую
атмосферу, в которую многие хотели бы окунуться. Вот и  вам  захотелось,
верно ведь?
   - Верно, - подтвердил я. - Но мне вот что  непонятно:  я  никогда  не
слышал о вашей деревне, и если бы не заблудился сегодня, так  никогда  и
не  узнал  бы  о  вас  и  ваших  особых  порядках.  Откуда  же  все  эти
многочисленные приезжие узнают о них? Ведь я  живу  в  поселке  уже  две
недели, и никто ни разу не обмолвился  о  вашей  деревне,  хотя  поселок
совсем рядом. Похоже, там  никто  о  вас  не  знает.  Откуда  же  другие
узнают?
   - Это и есть одна из наших особенностей. Люди попадают сюда,  как  им
кажется, совершенно случайно, они задают себе тот же вопрос, что и вы, и
остаются, чтобы понять, как сюда попадают другие. У нас  тут  интересно.
Вам понравится.
   При этих последних словах глаза Анны как-то странно блеснули,  и  мне
почудилось, что из них буквально вырвался и окатил меня с головы до  ног
бледно-голубой холод...

ГЛАВА 8

   Так всегда бывает: тянутся похожие друг на друга дни, и уже  начинает
казаться, что именно так и будет всю оставшуюся жизнь, и ты привыкаешь к
этому, перестаешь напрягаться в ожидании перемен, больше  не  волнуешься
при мысли о том, а что будет, если вдруг... Мы все  -  ярые  приверженцы
стабильности, мы чувствуем себя  комфортно  только  тогда,  когда  точно
знаем, что будет завтра, что послезавтра, а что - через три месяца.  Нам
начинает казаться, что мы - истинные хозяева  своей  жизни,  потому  что
можем  ею  управлять,  а  иллюзия  способности   к   управлению   жизнью
проистекает именно из того, что  мы  наивно  полагаем,  будто  можем  ее
прогнозировать.
   А потом начинают сыпаться события. Обычно это происходит как-то сразу
и подряд.
   Я  настолько  втянулся  в  занятия  с  Бегемотиком  и  в  копание   в
собственных мозгах, что на какое-то время утратил  ощущение  реальности.
Проще говоря - забыл, что за пределами санатория есть  и  другая  жизнь,
которая как-то течет и куда-то движется. Мне показалось, что  вся  жизнь
отныне  и  навсегда   сосредоточена   исключительно   на   моих   личных
переживаниях, воспоминаниях и прочих внутренних процессах. Более того, я
случайно  поймал  себя  на  ощущении,   что   все   это   уже   утратило
первоначальную цель: вернуть мою заблудившуюся в потемках  память,  дабы
попытаться обезопасить мою неожиданно кому-то помешавшую  жизнь.  Искать
нечто внутри себя оказалось настолько увлекательным само по себе, что не
нуждалось в дополнительном целеп