е фигуры, но я  не  обратил
на них внимания, пока не услышал голоса, нетрезвые и хамоватые.
   - Ты гляди, у него там целый магазин. А пива-то! Залейся. - Я  понял,
что обсуждается содержимое салона моей машины.  Не  буду  встревать,  и,
может быть, все  обойдется.  Если  я  начну  реагировать,  то  возникнет
сначала перепалка, а потом, не  дай  бог,  и  драка.  Черт  меня  дернул
остановиться именно у этой палатки! Что, других мало? Ну почему я  такой
невезучий?
   - Будьте добры, три "Святых источника" по пять литров, - я протянул в
окошко деньги и удивился тому, что голос не дрожит, хотя  внутри  все  у
меня тряслось.
   Продавец молча взял купюры и скрылся в глубине палатки.
   - Слышь, отец, ты бы поделился с младшими товарищами.
   - Нехорошо, батя, - подхватил второй  голос.  -  Жируешь,  вон  хавки
сколько набрал, ты ж лопнешь,  если  все  съешь  сам.  И  пивасика  тебе
столько не выпить одному. Ща  мы  тебя  раскулачим  по-быстрому,  ты  не
боись, это не больно.
   - Ага, - снова включился первый, - ничего не почувствуешь. Было  ваше
- стало наше.
   С этими словами один из парней открыл заднюю дверцу, и я проклял себя
за то, что не запер машину и не включил сигнализацию. Сейчас  завыла  бы
эта верещалка во всю мощь, подонков как ветром  сдуло  бы.  Хорошо  хоть
ключи из замка зажигания вытащил и  в  карман  положил.  На  молчаливого
продавца, похоже, надежды нет, он здесь один, и нарываться на конфликт с
пьяными дебилами ему  не  резон.  Я-то  уеду,  даже  если  и  побитый  и
ограбленный, а он останется.
   Я стоял, будто  меня  заморозили,  и  смотрел,  как  парень  согнулся
пополам и полез в салон, чтобы вытащить упаковку пива. "Ты так и  будешь
стоять?" - мелькнуло в голове, и это было последним, что я осознал.
   Все остальное происходило на полном автомате. Вдох, выдох,  мысленный
круг, рука расслаблена... Дикий  вой,  который  проник  в  уши,  остался
неопознанным, я не понимал, что кричит тот, кого я ударил. Более того, я
даже не мог  точно  сказать,  куда  я  его  ударил  и  какой  именно  из
показанных мне Телком ударов нанес. Из меня, неподвижно  стоящего  возле
палатки интеллигентного немолодого и совершенно не агрессивного писателя
Андрея Корина, вылез,  даже  не  вылез  -  молниеносно  выскочил  кто-то
другой, тот самый, которому Нравилось Бить, и сделал все  то,  чему  его
научил добродушный охранник Гриша.
   Парень, полезший в машину, неловко развернулся и покачнулся, все-таки
он был нетрезв и потому плохо скоординирован.
   - Ты че... - начал было он, но уже  через  секунду  валялся  рядом  с
задним колесом.
   В боковой стене палатки открылась  дверь,  продавец,  по-прежнему  не
произнося ни слова, вынес и поставил на асфальт три пятилитровые  бутыли
с водой и протянул мне сдачу.
   Я-Корин продолжал неподвижно стоять. Я-Боец сладострастно пнул  ногой
сначала одного, потом другого алкаша-грабителя и неторопливо вернулся на
место. "Ну вот и все, дружок, - спокойно  сказал  Боец  Корину,  -  бери
воду, и поехали".
   Я открыл багажник, поставил  туда  баллоны,  завел  машину  и  уехал.
Заморозка  начала  отходить,  как  после  визита  к  стоматологу.   Меня
затошнило. Закружилась голова, и пришлось остановиться, чтобы  прийти  в
себя. Кирпичик с треском  вылетел  из  кладки,  стена  рухнула,  и  меня
погребло под руинами.
   Я вспомнил.

ГЛАВА 16

   До дачи я доехал еле-еле, кажется, даже медленнее, чем  если  бы  шел
пешком.  Никак  не  мог  сосредоточиться  и  принять  хоть  какое-нибудь
решение. Куда все-таки ехать, на дачу или в город? И если в город, то  к
кому? И что сказать? Или не говорить ничего и тихонько  сидеть  в  своем
уютном  загородном  доме  и  обдумывать  то,  что  случилось?   Или   не
обдумывать,  а  сделать  вид,  что  ничего  не  произошло,  и   спокойно
дописывать книгу? Или обдумывать и молчать?
   И вообще: как мне теперь жить? Что мне со всем этим делать?

***

   С точки зрения среднестатистического мужчины, я вел себя  по  меньшей
мере странно, и это еще мягко сказано.  Меня  интересовала  Анна.  Очень
интересовала. Меня необъяснимо тянуло к ней, и в то же время  точно  так
же необъяснимо я сторонился ее, то ли напуганный рассказами Марии, то ли
отталкиваемый ее замкнутостью  и  равнодушием  к  детям,  вернее,  к  их
воспитанию. Каждое утро я совершал в  оздоровительных  целях  длительную
прогулку вокруг деревни, и прогулка эта  неизменно  заканчивалась  возле
дома, где жили многодетная мать и одинокая старуха.  И  каждое  утро  я,
исполненный самых решительных намерений зайти к  Анне,  познакомиться  с
ней поближе, разговориться, сворачивал за угол и заходил к Марии. Чепуха
какая-то!
   Сегодня я взял себя в руки и, зажмурившись, толкнул калитку  напротив
крыльца Анны. Я бы, наверное, и сейчас завернул к старухе,  но  заметил,
как молодая женщина вытаскивает  из  дома  что-то  тяжелое.  Ну  как  не
помочь! Вдвоем мы вытащили на крыльцо громоздкий старый буфет,  который,
сколько я помню, стоял в кухне.
   - Спасибо!
   Анна подержалась за поясницу и виновато улыбнулась.
   - Вот решила покрасить буфет, а то на него уже смотреть  страшно.  Не
хочу в кухне  с  краской  возиться,  она  очень  сильно  пахнет,  а  там
продукты, да и Эспера  химические  запахи  не  переносит.  А  здесь,  на
крыльце, запах будет не так заметен, да и выветрится быстрее.
   Я заметил два закрытых белых ведра с краской. Если верить надписи,  в
одном краска была светло-оливковая, в другом  -  голубая.  Она  что  же,
собирается красить эту развалину в два цвета? Оригинально!
   Анна будто перехватила мой взгляд и снова улыбнулась.
   - У меня сегодня день большой живописи. Раз уж купила краску, то буду
красить все, что нужно. И буфет, и веранду. Только не могу решить насчет
цвета. Как вы считаете, голубая, веранда - это не слишком  претенциозно?
Или лучше ее покрасить в оливковый, а буфет сделать голубым?  Мне  самой
ни тот, ни другой цвет не нравится, но в лавке были только эти.
   - А вы сами какие цвета предпочли бы? - поинтересовался я. - Вот если
бы был большой выбор, вы бы что купили?
   -  Я?  -  Анна  задумалась.  -  Наверное,  для   буфета   купила   бы
терракотовый, а для веранды - черный.
   Ответ сразил меня наповал. Кто же красит дом или хотя бы его части  в
черный цвет? Сколько живу на свете, а такого не видел. И что за  радость
сидеть на веранде за столиком с чашечкой кофе или бокалом вина и  видеть
вокруг черную стену, черный пол и черные перила? Не понимаю.
   -  У  вас  своеобразный  вкус,  -  осторожно  ответил  я.  -  Мне  не
приходилось видеть веранды, выкрашенные в черное.
   - Мне тоже, - она легко вздохнула и рассмеялась. - Я знаю, что это не
принято, но очень хочется.
   - Но почему? Откуда такое странное желание?
   - На черном фоне женщина всегда выглядит белокожей  блондинкой,  даже
если она смуглая  и  темноволосая.  И  вообще,  на  черном  фоне  меньше
заметно, если я плохо выгляжу, лицо серое, глаза ввалились.
   - Вы всегда выглядите прекрасно!  -  я  поспешил  с  комплиментом,  в
глубине души удивляясь Анне: такая необыкновенная, такая ни на  кого  не
похожая, странная, загадочная, а на поверку оказалась  обычной  бабой  с
обычными бабскими штучками и  стремлением  всегда  казаться  красавицей.
Подумать только, как я обманывался!
   - Вы идете к Марии?
   Вопрос прозвучал  дежурно,  никакого  скрытого  смысла  я  в  нем  не
услышал, собрался было ответить утвердительно, но неожиданно солгал:
   - Да нет, я просто гулял, увидел, как вы тащите буфет, зашел  помочь.
А хотите, я помогу вам красить?
   Это еще что за новости? Предложение помочь вылетело  из  меня  помимо
моей воли, и я теперь не знал, что с ним делать. На это утро у меня были
совершенно другие планы, и бытовая живопись в них никак не входила. Анна
испытующе посмотрела на меня.
   - А вы умеете? Я думала,  композиторы  умеют  только  на  музыкальных
инструментах играть.
   Честно говоря, малярными работами я сроду не занимался, но  ведь  это
не должно быть бог весть  как  сложно.  Чем  там  они  орудуют,  кистью,
валиком или еще чем?
   - Но вы же меня научите, - самонадеянно заявил я. - В  конце  концов,
вы можете поручить мне работу попроще. В любом случае, лишние  руки  вам
не помешают.
   Ого! Я уже уговариваю ее принять мою помощь, как будто для  меня  это
вопрос жизни и смерти. И как это ей  удается,  произнося  минимум  слов,
заставлять мужчин делать то, что ей надо, да еще так, что  они,  наивные
идиоты, за счастье почитают и сами напрашиваются.
   - Хорошо, - Анна коротко кивнула, - я дам  вам  валик,  и  вы  будете
красить стену на веранде. А я займусь буфетом.
   Мы приступили. Не могу сказать, что получалось у меня ловко,  к  тому
же запах у краски  оказался  и  впрямь  далеко  не  цветочный.  Я  водил
рукояткой с насаженным на нее валиком вверх и вниз и проклинал  себя  за
неизвестно откуда взявшуюся отзывчивость,  которая  мне  же  во  вред  и
обернулась. И сдалась мне эта  Анна!  Пусть  другие  мужики  вокруг  нее
табунами вьются, а меня увольте.  Почему  я,  известный  композитор,  не
очень здоровый человек, недавно  перенесший  сильнейший  гипертонический
криз,  торчу  здесь,  изображая  из  себя  маляра,  вместо  того,  чтобы
предаваться приятной беседе с оригинально  мыслящей  старушкой,  попутно
попивая кофеек с вкусным, только что извлеченным  из  духовки  печеньем?
Вопрос был простым, а ответа на него не было.
   - Анна, а где ваши дети? - спросил я, идя на поводу у  мысли  о  том,
что матери в обустройстве дома помогать должны были бы именно они, а  не
посторонний, в сущности, человек.
   Она равнодушно пожала плечами.
   - Гуляют, играют. Эспера, как всегда, у Марии, а остальные  живут  по
своему распорядку.
   - И вы за них совершенно не волнуетесь? - Анна кинула  на  меня  чуть
удивленный взгляд.
   - Разве я должна волноваться за  них?  Им  никто  не  сделает  ничего
плохого. Я  знаю,  вам  уже  говорили  об  этом.  Так  почему  вы  опять
спрашиваете?
   - Я имел в виду несколько иное.  Мне  кажется,  вы  как  мать  должны
беспокоиться о том, чтобы ваши дети  получили  полноценное  образование.
Они у вас даже в школу не ходят. Только Эспера любит читать, а остальные
целыми днями болтаются без дела. Они у вас даже не приучены к тому,  что
матери нужно помогать по хозяйству. Неужели вас не беспокоит, что они  у
вас растут совершенно не приспособленными ни к жизни в семье, ни к жизни
в обществе?
   Снова пожатие плечами, только на этот раз она даже  не  обернулась  в
мою сторону и ответила, не прекращая водить тонкой кистью по  затейливым
изгибам, выпуклостям и впадинкам, украшающим дверцы буфета.
   - Разве дети должны помогать родителям  потому,  что  родители  этого
требуют? Дети должны помогать только тогда,  когда  этого  потребует  их
душа. Когда они сами осознают, что помогать - это хорошо, это  радостно,
это приносит удовольствие. Вот когда ребенок это поймет, родитель  будет
счастлив принять его помощь. А иначе будет рабский труд из-под палки,  и
грош цена тому родителю, который примет такую помощь, прекрасно понимая,
что его ребенок злится оттого, что его не пустили  гулять  с  приятелями
или в кино,  негодует  и  не  испытывает,  помогая  маме,  ни  малейшего
морального удовлетворения.
   - Вы правы, безусловно, - согласился я, -  но  мне  казалось,  что  в
таком возрасте, в каком находятся ваши дети, такое понимание уже  должно
быть. Да, пятилетний ребенок может не знать и не осознавать,  какая  это
радость - помочь папе с мамой, но годам к двенадцати, по-моему, пора  бы
уже начать взрослеть и соображать, что к чему. Именно это  я  и  имел  в
виду, когда спрашивал, не беспокоит ли вас это.
   - Вы сказали: "Годам к двенадцати пора взрослеть и соображать, что  к
чему". А кто сказал, что пора?  Где  это  написано?  Кто  установил  эту
норму? И потом, я прекрасно справляюсь сама,  а  если  дети  начнут  мне
помогать, я стану чувствовать себя  старой  и  немощной.  Между  прочим,
Мария каждый день собирает к обеду  гостей  и  отлично  справляется  без
посторонней помощи.
   Мария, опять  Мария.  Даже  в  словах  Анны  я  отчетливо  чувствовал
старухино влияние. Интересно, как же это Мария ухитряется  вкладывать  в
голову соседки свои идеи, если они почти не общаются? Вот уже  несколько
дней подряд я просиживал у старухи с утра до вечера, и за все это  время
Анна только пару раз заглянула  буквально  на  минутку,  чтобы  угостить
Марию свежеиспеченным  пирогом  или  позвать  Эсперу  домой.  Совместные
посиделки  у  этих  двух  обитательниц   одного   дома,   очевидно,   не
практикуются. Тоже, кстати, странно. Ведь если Анна неглупая женщина, ей
должно быть интересно подолгу разговаривать с Марией. Впрочем, возможно,
раньше они много общались, а потом между  ними  кошка  пробежала.  Такое
бывает. Правда, я ни разу не слышал от Марии ни одного худого  слова  об
Анне, но это только  свидетельствует  об  уме  и  душевной  деликатности
старушки, а вовсе не об отсутствии конфликта.
   - Скажите, Анна, - я все-таки решился задать вопрос, который меня так
мучил, - вы помните мужчину, с которым танцевали несколько дней назад на
балу?
   - Конечно, - она обернулась и с улыбкой посмотрела мне прямо в глаза.
- Он умер, погиб, я слышала об этом по телевизору. Вы  хотите  спросить,
как я живу со всем этим?
   - Ну, в общем... -  все  нужные  слова  мгновенно  вылетели  из  моей
головы, ибо такой прямоты я, признаться,  не  ожидал.  -  Наверное,  это
очень трудно: знать, что любой мужчина, который вас полюбит, обязательно
умрет.
   Анна расхохоталась, звонко и переливчато.
   - Как интересно вы говорите! Любой  мужчина,  который  меня  полюбит,
обязательно умрет... Все  мужчины  обязательно  умрут,  это  закон,  так
устроена жизнь. И вы тоже умрете. В этом смысле на мне не лежит  никакой
ответственности. Просто те  мужчины,  которые  захотят  меня  завоевать,
увлечь, женить на себе и все такое,  вот  эти  мужчины  умрут  несколько
раньше. Но какая, в сущности,  разница,  раньше  или  позже,  все  равно
результат один и тот же.
   - И  вам  их  совсем  не  жалко?  -  подивился  я  такой  откровенной
циничности.
   - Их? Нет, не жалко. Они сами этого хотели. Их честно предупреждали и
посторонние люди, и я сама. Но они  сделали  свой  выбор.  Почему  нужно
жалеть людей, которые делают сознательный выбор и готовы пожинать  плоды
своих решений? По-моему, эти люди заслуживают не жалости, а уважения.
   - А вы? Разве вам себя не жалко?
   Анна посмотрела на меня с нескрываемым изумлением.
   - Почему я должна себя жалеть? Разве со мной что-то не так?
   - Но ведь вы не можете никого полюбить. То есть нет, не  так...  -  Я
отчаянно путался в словах, пытаясь выразить мысль, только что  пришедшую
мне в голову. - Вы можете встретить мужчину, к которому  потянется  ваша
душа, но вы будете знать, что если он ответит  на  ваше  чувство,  то  в
ближайшее время умрет и вы снова останетесь одна. У вас остается  только
два пути: или любить его и принести в  жертву  року,  который  над  вами
висит, и в итоге потерять любимого, или не пускать любовь в свое  сердце
и, сцепив зубы, вычеркнуть такого мужчину из своей жизни. Разве  это  не
страшная участь?
   Она аккуратно положила кисть на кусок картона рядом с ведром, сделала
несколько шагов и уселась на ступеньку, ведущую на веранду.
   - Вы правы, - негромко проговорила она, глядя куда-то вдаль, то ли на
дом с противоположной стороны дороги, то ли на  птичку,  спрятавшуюся  в
густой кроне дуба. - Но никто никогда не думал об этом так, как вы.  Все
говорят только о том, что случается с теми, кто приближается ко  мне.  О
том, как живу я и что происходит со мной, не думает и не говорит  никто.
Вы - первый. Знаете, меня никогда в жизни никто не пожалел. Ни разу.
   - Почему? Рядом с  вами  не  было  тех,  кто  мог  бы  вас  пожалеть,
посочувствовать вам?
   -  Никому  в  голову  не  приходило,  что  я  нуждаюсь  в  жалости  и
сочувствии. Все думали, что я такая сильная, самостоятельная, никогда не
жалуюсь, не плачу, не ною, значит, у меня все хорошо. А вы могли бы меня
пожалеть?
   - Я уже это сделал.
   Я тоже оставил валик и присел на ступеньку рядом с Анной.  Неожиданно
она прислонилась ко мне и уткнулась лбом в мое плечо. Я осторожно  обнял
ее за плечи и начал  тихонько  покачивать,  словно  ребенка  баюкал.  Ее
обнаженная рука была холодной, но в  этот  раз  она  не  показалась  мне
ледяной.  Просто  прохладной.  Так  мы  и  сидели,  обнявшись  и   молча
покачиваясь, и я поймал себя на том, что в этом объятии не было ни капли
эротики, ни грамма чувственности. Я  перестал  видеть  в  Анне  желанную
красавицу. Странно, но в тот момент я чувствовал себя ее другом.
   И тут же предательски зашевелились сомнения: а не слишком ли близко я
подошел к Анне? Ведь злому року  неизвестно,  с  какими  намерениями,  с
какими мыслями я сейчас обнимаю ее. Вдруг он решит, что и я должен пасть
жертвой необъяснимой трагической закономерности?
   Я невольно отстранился и убрал руку.
   - Ну что ж, будем продолжать? - в моем голосе было,  видимо,  слишком
много наигранной веселости, и Анна все поняла.
   Она поднялась и снова взялась за кисть.  Я  тоже  вернулся  к  своему
валику, но теперь наш разговор потек  куда  живее  и  касался  он  всего
подряд, на что натыкалась свободно  гуляющая  и  ничем  не  ограниченная
мысль. Начали мы с того, чем отличается любовь от жалости  и  что  между
ними общего, а закончили проблемой выращивания цветов и  деревьев.  Анна
делилась собственным опытом,  я  же  рассказывал  ей  о  садово-парковых
дизайнах  в  разных  странах  мира,  в  которых  побывал  за  много  лет
гастрольных поездок. Когда Анна закончила красить буфет, а я - стену, мы
вдвоем принялись за перила и пол на веранде, не переставая болтать.
   - Спасибо вам, вы так меня выручили!  Вдвоем  мы  управились  гораздо
быстрее, я как раз успею приготовить обед. Вы останетесь?
   Мне показалось, что Анна говорит искренне и будет рада, если я сейчас
не уйду.
   - С удовольствием, - я не кривил душой. - Моя помощь вам нужна?
   - Не могу злоупотреблять ею, - она  с  улыбкой  покачала  головой.  -
Знаете что? Вы сходите пока к  Марии,  отдохните,  она  будет  рада  вас
видеть. А когда обед будет готов, я вас позову. Вообще-то...
   Анна посмотрела на часы и задумалась.
   - Ленч мы уже пропустили, а до обеда я, пожалуй, не дотяну, очень  уж
голодна. А вы как?
   - Умираю от голода, - весело признался я. - Какие будут предложения?
   - Тогда идите за Марией, пусть берет с собой все, что у нее есть  уже
готового, и приходит сюда. А я сейчас  быстренько  посмотрю,  что  можно
разогреть или подать холодным.
   Меня поразило, с какой уверенностью Анна отдавала свои указания. Она,
похоже, ни минуты не сомневалась в том, что Мария примет  приглашение  и
придет. Меня же начали одолевать сомнения:  а  вдруг  Мария  только  что
закончила  ленч  и  не  голодна?  А  вдруг  у  нее  в  разгаре   процесс
приготовления блюд к вечернему обеду с гостями? А вдруг у нее просто нет
настроения идти в  гости  к  соседке?  И  я  буду  выглядеть  совершенно
по-дурацки.
   Но мои опасения оказались зряшными.  Старуха,  выряженная  в  розовое
кружевное  длинное  платье,  перехваченное  красным  пояском,   тут   же
подхватилась, побежала на  кухню  и  принялась  составлять  на  огромный
поднос  тарелки  с  нарезанными  кусками  холодного  мяса  и   какими-то
салатами.
   - Как кстати,  -  приговаривала  она,  открывая  дверцы  шкафчиков  и
складывая в отдельный пакет сдобные булочки, печенье и куски  вчерашнего
пирога, которым потчевала меня накануне, - Эсперу я  покормила,  а  сама
увлеклась фильмом по телевизору и решила подождать, пока он  закончится.
А  фильм  оказался  длинным,  две  серии,  но  таким  интересным,  таким
захватывающим, что я  оторваться  не  могла.  И  кушать  хочу,  и  фил