ты в военных делах что-нибудь понимаешь?
     - Смотря в каких.
     - Скоро немцы будут в Ленинграде?
     - Я думаю, что они попадут сюда только пленными.
     - Вы,  военные, льстите  себе. А мы думаем другое. Уже никто не верит в
то,  что будете воевать  на  чужой  территории. На  своей бы удержаться!  За
каких-нибудь полтора месяца немцы уничтожили нашу авиацию и
     танки...  Восстановить  потери невозможно.  В  Ленинграде  сами рабочие
разобрали  станки в цехах  и эвакуировались куда -  то на Урал. А ведь могли
выпускать и самолеты и танки.
     - Эвакуация заводов в тыл - мудрейшее решение, - возразил  я. - Они там
будут восстановлены и в спокойной обстановке начнут выпускать продукцию.
     -  А  разумные  люди говорят,  что  наша промышленность  разгромлена до
прихода немцев. Они идут беспрепятственно, а вы все хвастаетесь.
     Таких резких  суждений  о  ходе войны  я еще не слышал. Навряд  ли Туся
самостоятельно   пришла   к   таким  умозаключениям.  Она  и   прежде  умела
подхватывать чужие  мысли и  выдавать за  свои.  Значит, в городе существуют
люди, которые поддаются панике. Их надо терпеливо убеждать.
     -  И немцы  уже  близко, - подхватила Ауля. - Копальщиц противотанковых
рвов фрицы забросали листовками: "Ленинградские  дамочки, не копайте ямочки.
Убегайте, любочки, шейте модны юбочки. Скоро встретимся".
     - Ну и что же, дамочки вернулись домой и шьют новые платья для встречи?
- уже обозлясь, спросил я.
     - Мы  не шьем, как видишь,  ходим в старых. Но хотим, чтобы мужчины  не
пятились бесконечно,  -  так же зло ответила Туся. - Куда вы денетесь теперь
на своих кораблях?
     - Если плохо будет - пойдем воевать на сушу. Но этот ответ, конечно, не
успокоил сестер. Я ушел от них с недобрым чувством.
     21 августа. Я видел, как по Невскому, в сопровождении мамаш  и бабушек,
шли пешком на вокзал мальчишки и девчонки лет семи  - восьми. За их спинами,
как  у солдат, топорщились разноцветные  вещевые  мешки, на которых крупными
буквами были вышиты имена и фамилии владельцев. У  некоторых ребят и матерей
лица были заплаканными.
     У Тучкова  моста  шла  погрузка эвакуирующихся. На  длинную  деревянную
баржу по шатким сходням мужчины таскали чемоданы и большие мягкие тюки.

     Невдалеке дымил речной буксир. Это он, сперва по Неве, потом по рекам и
каналам Мариинской системы, потащит эту  баржу.  Против  течения  она  будет
ползти  по  воде  медленно.  Вот  ее - то могут  разбомбить  "юнкерсы". Цель
огромная, и маневрировать трудно.
     Вчера  на экстренном заседании  партийного актива  Ленинграда  выступил
командующий  Ленинградским  фронтом  Ворошилов.  Он  сообщил,  что  отчаянно
сражавшиеся войска лужской линии обороны обойдены гитлеровцами с юго-востока
и  юго-запада. Непосредственная опасность  нависла  над  Ленинградом.  Немцы
сосредоточили на подступах очень много самолетов и танков. Нужно ждать,  что
на  город обрушится  лавина огня.  Необходимо,  не  теряя  ни  одного  часа,
готовить все  мужское  население, способное взять в  руки оружие, к  боям на
ближних подступах и... на улицах города.
     Значит, опасность очень велика, раз открыто говорится об этом.
     Всех   подводников  инструкторы  обучают  штыковому  бою.  Неужели  нам
придется сойти с кораблей на сушу и драться на улицах?
     22  августа. Вчера  я  в  своей газете опубликовал  обращение  Военного
совета фронта, горкома партии и Ленинградского Совета депутатов трудящихся к
населению Ленинграда:
     "Встанем как один на защиту своего города, своих  очагов, своих  семей,
своей чести  и  свободы. Выполним наш  священный долг советских патриотов  и
будем неукротимы в  борьбе с лютым  и ненавистным врагом,  будем бдительны и
беспощадны   в  борьбе  с  трусами,   паникерами  и  дезертирами,  установим
строжайший революционный порядок..."
     Из  Ленинграда никакими  силами  нельзя  было  выдворить семьи военных.
Сопротивлялись  и  жены и  мужья.  Никто не верил, что гитлеровцы  могут так
близко подойти к городу. Теперь поверили, но... кажется, поздно.
     Подводники  получили  несколько  вагонов для  эвакуации  семей.  Мне  и
комиссару "малюток" поручено проследить, чтобы не  были забыты жены  и  дети
погибших товарищей.  Взяв грузовую машину, мы с рассвета до полудня объехали
всех  вдов, помогли им  собрать по несколько чемоданов, узлов и перевезли на
Московский вокзал к эшелону.
     Все платформы  и  обширные дворы вокзала  переполнены  беженцами. Всюду
груды вещей. Утомленные лица женщин, детей. Многие из них не спали всю ночь.
Напуганные слухами, томимые  неизвестностью,  они  издергались, без слез  не
могут разговаривать.
     На Москву  поезда уже не идут, потому что гитлеровцы  подошли к Чудову.
Открыт путь  только по Северной дороге на Мгу.  Туда отправляется  эшелон за
эшелоном. Но успеют ли железнодорожники вывезти такую массу пассажиров?
     Рассказывают, что вчера вечером женщины повытаскивали  из вагонов каких
-  то  толстомордых парней,  стремившихся  удрать из  города,  избили  их  и
прогнали с перрона.
     Матери, спасающие своих детей, свирепы. Они никого не пощадят.
     Мы уехали на корабль, только когда убедились,  что эшелон действительно
отправился на Мгу. Успеет ли он проскочить опасную зону?
     Вечер сегодня необыкновенно темный,  над  Васильевским островом нависли
облака.  Самолеты  не  летают, поэтому  лучи прожекторов не  бороздят  небо.
Кажется,  что,   утопая  во  тьме,   Ленинград  затих,  вслушиваясь,  откуда
приближается враг.
        "КОРАБЛИ ИДУТ ПО МИННЫМ ПОЛЯМ"
     25 августа. Несколько недель балтийцы  сковывали  под Таллинном крупные
соединения гитлеровцев, не  давая  им  захватить Эстонию, но сил не хватило.
Дни  Таллинна сочтены. Гитлеровцы  прорвались  к  пригородам.  Не сегодня  -
завтра будет приказ об эвакуации базы Балтийского флота. А там в бухтах и на
рейдах скопилось более двухсот различных  кораблей. На них нужно перебросить
моряков и пехотинцев, оборонявших столицу Эстонии.

     Не устроят ли гитлеровцы второй Дюнкерк? Ведь в узостях Финского залива
они  смогут  по  всему  пути  обстреливать  корабли  из  пушек.  В  Дюнкерке
англичанам  помогала  авиация,  а наши истребители не долетят до Таллинна, а
если и долетят,  то  воевать не  смогут, у  них  не хватит горючего. Значит,
"юнкерсы" будут пикировать почти безнаказанно. Мощный  зенитный огонь только
на кораблях эскадры.
     28 августа.  Да, случилось то,  чего мы опасались.  Корабли Балтийского
флота, загруженные войсками сухопутной армии, покинули  Таллинн  и по минным
полям прорываются к Кронштадту. Какие там потери - неизвестно.
     На  помощь  отступающим из Ленинграда  идут  все  имеющиеся  в  наличии
спасательные  суда. Мне  удалось  устроиться на портовый морской буксир.  Мы
идем встречать наши подводные лодки.
     День пасмурный, но среди рваных облаков виднеются синие просветы. Порой
выглядывает солнце, которое не согревает  на ветру. Наш  буксир мощный.  Его
машины  развили  такую  скорость,  что  мы  обогнали  все  тихоходные суда и
вырвались вперед.
     Кронштадтский рейд выглядит пустынным, только кое - где виднеются баржи
с аэростатами да в стороне от фарватера высится брандвахта.  В ней, говорят,
хранятся мины.
     За островом Лавенсаари нас обогнала эскадрилья истребителей.
     - И  - 15...  "Чайки",  -  определил пожилой боцман буксира,  служивший
прежде на эскадре.
     Вскоре мы  увидели на  горизонте  много дымов, затем показались силуэты
кораблей. Их было много. Боцман смотрел в бинокль и вслух называл имена:
     - Крейсер "Киров"... Лидер "Ленинград"... Миноносец "Суровый"...
     Меня всегда поражало умение старых моряков узнавать корабли по силуэтам
издали. Я и в этот раз позавидовал боцману.
     Все, кто был на буксире, выстроились по борту, приветствуя израненные в
боях корабли.

     На  "Кирове" развевался флаг  комфлота.  Разбрасывая  форштевнем  воду,
крейсер шел полным ходом.
     Заметно   было,  что  некоторым   кораблям   досталось  в   пути:  одни
неестественно зарывались носом в волны, Другие  шли кренясь, третьи  утеряли
ход,  их тащили  на буксирах.  Среди кораблей эскадры были и  наши "эски"  и
"щуки".
     Мы  хотели повернуть, чтобы присоединиться к ним,  но получили  строгий
приказ:  "Немедленно следовать  на  Гогланд,  в  распоряжение  спасательного
отряда".
     Эту  запись  я делаю на  высокой бухте манильского троса.  Видимо,  мне
повезло, нашему брату все нужно видеть собственными глазами.
     1  сентября. Три дня я не  мог  взяться за перо Не до этого было,  да и
руки дрожали. В ушах все еще звучат стоны и крики о помощи, рев выходящих из
пикирования "юнкерсов",  взрывы бомб, хлопанье зениток и  вой  сирен. За два
дня я такого насмотрелся, что и представить себе не мог.
     Сегодня я немного поспал и могу отнестись ко всему спокойней. Но с чего
начать? Мне, наверное, еще долго будут мерещиться барахтающиеся в море люди.
     Редактор  газеты "Красный Балтийский флот" полковой комиссар  Бороздкин
рассказал,  что 27  августа  Таллинн  уже  горел.  Стало  пасмурно. Невольно
охватывало тоскливое чувство, и было такое состояние, какое ощущаешь лишь во
время солнечного затмения.
     По улицам уже трудно  было  пробиваться.  Все  они  оказались  забитыми
отступающими войсками. Беспрерывными потоками к  гаваням двигались батальоны
потемневших  от  пыли  и  копоти  пехотинцев,  санитарные  машины,  фургоны,
повозки, походные кухни, пушки, двуколки...
     Журналисты  и  писатели  устремились   в  Минную  гавань,  где   стояла
"Вирония". Это судно, имевшее почти лебединую осанку, еще недавно плавало  с
туристами по линии Рига - Стокгольм -  Хельсинки. В дни войны его просторные
каюты  заняли  оперативные отделы  штаба  флота.  Писатели  не раз бывали на
"Виронии". Узнав, что штабисты ее  покинули, пишущая братия поспешила занять
освободившиеся каюты.  Приятней  эвакуироваться в комфортабельных  условиях!
Никому и в  голову не пришло, что штабной корабль в первую очередь привлечет
внимание противника.
     Ночь  провели  почти по-туристски. Утром литераторы  собрались в кают -
компании  позавтракать.  Здесь Бороздкин  встретил редактора  ленинградского
журнала   "Литературный   современник"   Филиппа  Князева  и  литературоведа
профессора Ореста Цехновицера. Они оба были  возбуждены, так как побывали на
самом краю обороны. Цехновицеру,  прибывшему в  батальон морской пехоты  для
"устной  пропаганды",  пришлось заменить  убитого  комиссара.  Взяв  в  руки
гранату, с которой не умел обращаться, он повел  моряков  в атаку и захватил
оставленные окопы.
     Среди   литераторов   Бороздкин   увидел   почти   всех  своих  штатных
сотрудников.
     - Вы  что - с  ума посходили!  - закричал он на них. - А если "Виронию"
подобьют,  кто  газету  выпускать будет? Немедля рассредоточиться  по другим
кораблям.
     Прозаику  Евгению Соболевскому и поэтам Юрию  Инге и Николаю  Брауну он
приказал отправиться в Купеческую гавань на ледокол "Вольдемарес". Остальных
же   распределил  по  другим  кораблям.  Его  сотрудники  неохотно  покидали
"Виронию", а  теперь  радуются, что  не  остались  на  ней,  так как  первым
кораблем,  утопленным  авиацией противника, оказалась  "Вирония". Правда,  и
"Вольдемарес" не дошел до Кронштадта, но он пострадал позже.
     Еще  в Таллинне, при  посадке на  корабли, многие  пехотинцы на  всякий
случай разулись и  сидели  на  палубе босыми.  Увидев  в  небе самолеты, они
свешивали ноги  за  борт. Стоило "юнкерсам"  пойти в  пике, как некоторые из
бойцов "солдатиком" летели в воду...
     Бомбы  в  корабли  не  попадали,  и  они продолжали  двигаться заданным
курсом. А те из пассажиров, кто поспешил прыгнуть за борт, оставались в воде
и кляли все на свете.
     Вначале  плававших  подбирали  катера,  но  вскоре их палубы  оказались
переполненными.  Спасенных прямо на ходу пересаживали на  транспорты.  Вновь
попав  на судно,  поплававшие пехотинцы уже держались на  нем  до  последней
минуты. Быстро они постигли психологию моряков,  на практике убедились,  что
палуба всегда надежней моря.
     За двухсуточный  переход  многие  хлебнули  соленой  воды -  и не  всем
удалось  спастись.  Только среди сотрудников  флотской газеты погибло  более
двадцати человек. Из писателей в Ленинград не вернулись Евгений Соболевский,
Юрий Инге, Марк Гейзель, Орест Цехновицер, Филипп Князев, Андрей Селифонов и
молодой поэт Василий Скрылев.
     Я заглянул в воспоминания начальника штаба Краснознаменного Балтийского
флота адмирала Пантелеева, выпущенные военным издательством в 1965 году. Вот
что Юрий Александрович написал о таллиннском переходе:
     "Рано  утром  26 августа получаем  приказ Ставки: эвакуировать  Главную
базу флота, войска доставить в Ленинград для усиления его обороны.  Все, что
нельзя вывезти, уничтожить...
     Задача ясна, но в  нашем распоряжении так мало времени. За  одни  сутки
надо  подготовить  к переходу  весь флот. А это более  ста  вымпелов! За это
время войска  должны  отойти с  фронта, -  значит, потребуется  какое  -  то
прикрытие.  Надо погрузить на корабли десятки тысяч людей и наиболее  ценное
имущество, разработать маршрут и план перехода.
     Нам придется идти узким заливом, южный и северный берега которого уже в
руках противника, расположившего на них свои аэродромы и батареи...
     Серьезной  опасностью  на   переходе   в  Кронштадт  мы   считаем  мины
заграждения и авиационные бомбы. Днем можно маневрировать, уклоняясь от бомб
самолетов и  обходя  плавающие  мины.  А  как  быть  ночью,  когда  мины  не
разглядеть? Мнение единодушное: основное минное поле противника на меридиане
мыса  Юминда  форсировать в светлое время суток. Комфлот с этим предложением
согласился, утвердив наши расчеты...

     ...В те  дни комфлот авиацией не распоряжался. Более того, даже главком
Северо-западного направления  не  смог выделить  десяток истребителей, чтобы
прикрыть  флот  на переходе в  светлое  время  суток.  Ведь решалась  судьба
Ленинграда, и мы спешили  к  нему на помощь.  Флоту оставалось,  опираясь на
свои силы, быстрее прорываться на восток...
     ...Все транспортные  и вспомогательные суда мы  распределили  на четыре
конвоя. Каждый конвой имел свое непосредственное охранение и должен был идти
строго  за выделенными  ему тральщиками.  Боевые корабли находились в отряде
главных  сил, в  отряде  прикрытия  и в арьергарде.  Эти  три  отряда боевых
кораблей тоже  нуждались в тральщиках. Сколько же тральщиков требовалось для
обеспечения  перехода  ста  девяноста  различных   кораблей,  в   том  числе
семидесяти  крупных транспортов (больше шести тысяч тонн водоизмещением), по
фарватеру в три кабельтовых?
     Все наши флотские наставления и несложные расчеты очень быстро ответили
на  этот  вопрос: нужно не  менее ста  тральщиков!  Мы же имели всего десять
базовых и семнадцать тихоходных, немореходных тральщиков, то есть фактически
одну четверть потребности. Количество же мин,  поставленных  фашистами,  нам
никто не мог сообщить, но по нашим расчетам оно достигало  четырех тысяч. (К
сожалению, наши расчеты в дальнейшем полностью подтвердились.)"
     Как  проходили  последние дни  обороны  Таллинна  и переход кораблей, я
пытался  узнать  у  многих  людей.  Но   удалось   записать  лишь  несколько
воспоминаний.
        "РАССКАЗ МОРСКОГО ПЕХОТИНЦА"
     Совершенно  неожиданно   на  буксире  появился   старший   краснофлотец
Холоденко, плававший рулевым на торпедированной  М - 94. Он был в выгоревшей
и  сильно  потрепанной  форме  морского  пехотинца:  в  защитных  брюках   и
гимнастерке,  воротничок  которой был  распахнут,  чтобы  видны  были  синие
полоски тельняшки, в  серых от  пыли обмотках и грубых ботинках. На  плече у
него висел немецкий автомат, а на  флотском ремне - фляга, финский нож и две
гранаты.
     - Разыскивал своих  и вдруг вижу буксир подплавский, - сказал он. -  Я,
конечно, прямо с пирса - скок на корму. Приятно у своих очутиться!
     Его  обступили матросы буксира,  угостили флотским табаком  и принялись
расспрашивать, кого Холоденко видел на сухопутном фронте.  Но тот  ничего не
успел  им рассказать,  так  как  раздался  сигнал тревоги и матросы  буксира
разбежались по местам. На корме остались лишь мы вдвоем.
     - Как же ты в морскую пехоту попал? - спросил я у Холоденко.
     -  Очень  просто,  -  ответил  он. - Еще в  Лужской  губе  наши  ребята
сговорились проситься на сухопутный фронт. Нанервничались мы на затонувшей М
- 94.  Казалось, что  в любом месте  на суше  безопасней. Особенно  старшина
трюмных  старался. Ну тот,  что  не  умел плавать, Линьков его фамилия.  "На
берегу, - говорит, - если ранят, то в  кусты можно спрятаться. Тебя подберут
и в госпиталь доставят. А у  нас,  у подводников,  - без царапины каюк. Один
ошибся - все погибай".
     Но нас не требовалось  уговаривать. Сами примерно так же думали. Каждый
рапорт  написал: "Прошу - де  откомандировать  на сухопутный фронт,  позор в
такое  время в резерве  отсиживаться. Заверяю командование, что  не  опозорю
звание моряка - подводника, покажу, как за честь родины дерутся балтийцы".
     Наши рапорты сперва и читать не стали, а потом вдруг, как припекло, нас
за  два  часа  переодели,  выдали винтовки,  гранаты,  каски и на грузовиках
отвезли к только что нарытым окопам последнего заслона.
     Ребята с М  -  94  решили не  разлучаться,  крайний блиндаж  заняли. Он
соединялся с общим окопом  узким  проходом.  Не успели мы расположиться, как
фрицы принялись передний край обрабатывать - закидали нас снарядами и минами
разных калибров.  Ох и противно  же  визжат стальные поросята! И рвутся так,
что душа в пятки уходит и в ушах звенит. Втиснули мы голову в плечи, пробуем
так  сжаться, чтоб всем телом под  каской укрыться, ждем прямого попадания и
думаем: "А на подводной лодке все же спокойней было".

     На нас камни, комки земли сыплются,  а  мы не шелохнемся. Фрицы, видно,
решили, что прихлопнули всех. Прекратили  из пушек и минометов палить, пошли
в атаку. На животах автоматы держат, шагают и поливают во все стороны. Я тут
и крикнул:
     - Братва, не торопись. Вспомни фильм "Мы из "Кронштадта". Подготовься к
встрече!
     Вставили наши ребята в  гранаты  запалы, патроны перед собой разложили,
финские ножи в песок повтыкали и ждут.
     Мы со старшиной  Митрофановым за пулемет легли.  Ленту вставили и ждем,
чтобы фрицы поближе подошли. Смотрим, где  они гуще идут. Совсем забыли, что
во время  опасности наш  Линьков  дуреет.  Он вдруг  поднялся  во весь рост,
заорал,  как психопат,  и  гранату  кинул.  Она,  конечно,  не  долетела  до
атакующих, разорвалась тут же за  бруствером. Но фрицы нас приметили и стали
обходить, брать в клещи. Пришлось отбиваться не в лоб, а с перебежками.
     Кое  -  как  атаку  отбили.  Автоматчики  откатились  и,  видно,  опять
попросили свою артиллерию по нашим окопам шандарахнуть.
     Вторым или третьим снарядом наш пулемет накрыло. Меня  землей засыпало.
Очухался я, выплюнул изо рта песок, глаза протер и спрашиваю:
     - А где же мой напарник старшина Митрофанов?
     Линьков, казалось, спокойно  поднял лежавшую рядом  со  мной  еще живую
оторванную руку старшины... Да, да, живую! У нее шевелились пальцы и, видно,
каждая жилка тряслась. И крови было немного.
     - Вот что от Митрофанова осталось, - сказал старшина трюмных. Сам вдруг
затрясся, в  голос заплакал и принялся каяться: - Простите меня, ребята, что
я вас на сухопутный сманил. В лодке не разорвало бы.
     Мы его, конечно, успокаивать не стали, не до переживаний было.
     -  Надо,  ребята, уходить,  -  сказал  Малышенко.  - Без  пулемета  нам
несдобровать - живыми в плен попадем.
     Отошли мы в общий окоп, а там  пусто - не предупредив -  нас, пехотинцы
отошли.  Артиллерийская  пальба  прекратилась,  видим,  автоматчики  с  тыла
обходят.

     - А ну, ребята, п