.
     Я  затопил  круглую печь. Огонь  гудит, сотрясая дверцу.  Сухие  еловые
поленья потрескивают.  Приятно в такой день сидеть у огня, имея над  головой
крышу. А каково тем, кто в открытом окопе? Впрочем, вьюга донимает не только
наших бойцов, достается и фрицам.
     Сегодня  нет  ни  стрельбы,  ни воздушных  тревог.  Я бы  мог  спокойно
редактировать заметки, собранные на кораблях, но гложет тревога. Наши войска
отходят  к Москве,  они покинули  Вязьму.  Чего  доброго,  гитлеровцы  скоро
подберутся  и  к стенам столицы.  Не  потому  ли  они  притихли  у Невы, что
концентрируют силы на главном направлении?

     Получил  письмо от жены, написанное ровно  месяц  назад из Гаврилова  -
Яма. Эвакуированные женщины взволнованы первыми бомбежками Ленинграда.  Жена
ежедневно  ждет  телеграмм.  А их  не берут,  телеграф  перегружен  военными
депешами.
     Уезжая из Ленинграда, женщины были уверены, что скоро вернутся домой, и
не захватили зимней одежды. Как  они перезимуют без нее?  Гаврилов - Ям  уже
начали бомбить. Эвакуированных опять  погрузят в вагоны и  отправят в  глубь
страны. Куда же теперь писать Письма?
        "НА МИННОМ ПОЛЕ"
     В октябре 1941 года в открытое море ходили только наши подводные лодки.
Они плавали не под водой, а в чертовой ухе, насыщенной минами.
     Что же об этих походах можно найти в иностранных источниках? Я заглянул
в  книгу  Ю.Ровера  "Опыт боевого использования советских подводных лодок во
второй мировой войне". Автор явно нам не сочувствует, но вот что он написал:
     "Даже перемена мест швартовки подводных лодок  на  Неве или переходы  с
ленинградских судоверфей в Кронштадт были уже значительной боевой операцией,
поскольку  немецкая армия с  берега залива могла обстреливать Морской канал,
ведущий в Ленинград. Переходы из Кронштадта в передовую базу флота  - остров
Лавенсаари - также были во  многих местах  опасны из - за собственных старых
минных  полей,  новых  финских  и  немецких  минных  заграждений. У  острова
Лавенсаари  подводные  лодки  вынуждены  были  следовать  через минное  поле
"Зееигель",  которое  было особенно  насыщено минами, затем надлежало обойти
стороной  минное  поле, расположенное севернее мыса  Юминда-Нина, и  наконец
пройти минное заграждение "Нас-хорн".
     В  1943 году, в дополнение к немецким и финским минам,  была поставлена
противолодочная сеть между Таллинном и Поркала-Удом".

     Другой военный историк, Юрг Майстер, тоже сообщает любопытнейшие факты:
     "5-й   флотилией  тральщиков   были  поставлены  большие  минные  поля,
простиравшиеся    от    южной    оконечности    Аландских     островов    до
литовско-латвийской  границы, и защитные заграждения  перед портами  Мемель,
Пиллау и Кольберг.  Эти заграждения "Вартбург" были совершенно не нужны, так
как  советские подводные  лодки никогда не заходили так далеко  на юг. Более
того, эти минные поля  затрудняли действия  немцев и были причиной гибели 10
немецких торговых судов и 2 военных кораблей еще в 1941 году.
     И это не все: по настоянию  немцев  шведы в пределах своих  собственных
территориальных  вод в дополнение к  немецким поставили свое минное поле, на
котором  подорвались и затонули три  немецких минных  заградителя. Между тем
русские не потеряли  ни  одного  корабля  на  всех  этих  минных  полях,  на
сооружение которых было затрачено столько средств".
     Финны  неохотно ставили мины,  стеснявшие  свободу действий собственных
кораблей,  но  гитлеровцы заставили  их  поставить минные  поля  "Капитола",
"Куола-маньярви", а позже - "Вальярви" и "Муолаа".
     После  захвата  эстонского побережья,  в  августе  1941  года, немецкие
корабли поставили добавочные заграждения "Юминда" и "Кобра".
     А  всего  в   Финском  заливе  и  Балтийском  море  было   девятнадцать
густонасыщенных минных полей.
     15 октября. После ухода флота из Таллинна подводным лодкам беда. Их под
конвоем в ночное время проводят из Ленинграда в Кронштадт, а из Кронштадта -
к  островам.  Там они день отстаиваются в  укрытии, а  на вторую ночь уходят
дальше - в просторы Балтийского моря. Это самая трудная часть перехода.
     12  октября  за быстроходными  тральщиками шли  в  надводном  положении
"малютки" и  "щуки", охраняемые катерами. МО - 311  шел справа  от подводной
лодки на  таком расстоянии,  чтобы рулевой  видел силуэт "щуки". На траверзе
острова Мохни катер словно наткнулся на огненную стену. От сильного толчка в
форштевень все, кто  был  на  мостике, полетели вниз. Остался только рулевой
Семенов, державшийся за штурвал.  Краснофлотцу показалось, что в  нос катера
попал  откуда  -  то  прилетевший  снаряд. Чувствуя, что катер  закружило  в
образовавшейся воронке, он поставил рукоятку машинного телеграфа на "стоп" и
стал вглядываться: куда же подевались его товарищи?
     Глухой взрыв со слабой вспышкой не вызвал тревоги у командира конвоя. В
эту ночь не  раз в параванах тральщиков рвались  минные защитники. Не снижая
хода, корабли уходили все дальше и дальше.
     На подорвавшемся катере рулевой с трудом разглядел командира, лежавшего
на палубе. Он спустился вниз и поднял лейтенанта. Тот был оглушен  падением,
так  как  ударился  лицом о крышку  люка.  Пробормотав  что  - то невнятное,
лейтенант Боков сделал два шага и, потеряв сознание, повалился на палубу.
     Хорошо, что на борту  были командир звена  старший лейтенант  Бочанов и
военком  дивизиона  старший политрук Жамкочьян.  Выскочив из кормового люка,
они не понимали, что произошло.  Приказав сыграть аварийную тревогу, Бочанов
поднялся на мостик и отсюда увидел, что нос МО начисто оторван.
     Началась  борьба за живучесть  катера. Под напором волн  могла  рухнуть
передняя переборка машинного отделения, в которое просачивалась вода. За нее
и  взялись в  первую  очередь: конопатили щели, подтащили  щиты, подпорки  и
клинья. Одновременно начала работать помпа.
     Очнувшись, командир катера прошел в радиорубку. Там светилась аварийная
лампочка. Радист Фарафонов, увидев кровь на лице лейтенанта, отдал  ему свой
носовой платок и спросил:
     - Сколько еще продержимся на плаву?
     Он был  уверен,  что катер  тонет, но не покидал своего  поста, так как
надеялся связаться с ушедшим вперед конвоем.
     - Не беспокойся, еще поплаваем, - ответил Боков. - Как у тебя связь?
     - Неважно.  Видно, что - то с антенной.  Фарафонов вышел на палубу и во
тьме  разглядел витки  антенны  на перебитой  рее. Вместе  с  командиром  он
распутал  антенну, натянул  ее и  закрепил.  Вернувшись в  рубку,  Фарафонов
принялся отстукивать свои позывные. Но ему никто не отвечал.
     "Может,  не понимают", - подумал  радист.  Руки  у него дрожали.  Чтобы
успокоиться,  он  сделал несколько  глубоких  вдохов и вновь взялся  стучать
ключом.
     Катерники,  крепившие   внизу  переборки,  с  опаской   поглядывали  на
прибывавшую воду. Помпа не успевала ее откачивать. К ним на помощь спустился
военком.
     -  А ну запустим вторую помпу!  - предложил  он и  сам  стал откачивать
воду.
     Механикам  удалось  запустить  два  мотора.  Катер  задрожал, как живое
существо. Это взбодрило моряков. Решили задним ходом выбраться на фарватер и
там дождаться возвращения конвоя.
     Определившись  по звездам, командир звена  высчитал, куда  и  на  какое
расстояние ветром  могло снести дрейфующий катер, затем поднялся на мостик и
осторожно кормой вперед повел подбитое судно.
     До  фарватера они  добирались долго - больше  часа. Помпы  не  успевали
откачивать воду. Она все прибывала и прибывала.
     Во  мгле  наблюдатели вдруг увидели  смутный  силуэт большого  корабля.
Решив, что это вражеский миноносец, Бочанов  сыграл тревогу и  обратился  ко
всем:
     - А ну, братцы, не подкачать! Живыми не сдадимся.
     Краснофлотцы  и  старшины  заняли  свои боевые  места  и  приготовились
встретить огнем во много раз сильнейшего противника.
     Но тревога  была напрасной. Краешек луны, выглянувший из - под облаков,
осветил свои тральщики,  возвращавшиеся на Гогланд. Бочанов принялся кричать
в мегафон и сигналить ручным фонариком.
     Тральщики прошли  мимо, но потом  один из них замедлил  ход, вернулся к
подбитому катеру и забрал пострадавших.
     18 октября. Вечером вместе с политотдельцами я смотрел старый кинофильм
"Большая жизнь".  Какой обаятельный актер  Алейников!  Смотришь  на недавнюю
нашу  жизнь и  невольно думаешь: "Сколько мы перенесли всего,  только начали
мало-мальски жить по-человечески - и опять все летит к чертям!"
     Война  идет в Донбассе,  в Крыму. Взорван Днепрострой. Вновь вылезли из
воды камни днепровских порогов. Гитлер стремится отбросить нас к лучине!
     В Москве патриоты целыми семьями уходят на фронт.

        "МЫ ПОКИДАЕМ ОСТРОВА"

     23 октября.  Вчера гитлеровцы  заняли  последний остров  Моондзундского
архипелага. Гарнизоны Эзеля и Даго, оставшиеся в  глубоком тылу  после ухода
нашего флота из Таллинна, героически сражались почти два месяца.
     Из  политдонесения  я  узнал, что  ленинградский  писатель  -  маринист
Всеволод Вальде в самые тяжелые дни вел в газете островов сатирический отдел
"Прямой  наводкой".  Его  стихи  и чуть грубоватые юмористические  миниатюры
вызывали  в окопах хохот. А позже, когда стало очень трудно, взял винтовку и
ушел к бойцам передовой линии обороны.
     Я хорошо знал этого спокойного и немногословного моряка,  попыхивающего
трубкой. Вместе с ним мы добровольно пришли на флот и отправились в Таллинн.
При мне  его назначили на  Даго, и мы распрощались с  ним в политуправлении.
Жив ли Всеволод? Удалось ли ему перебраться на Ханко? Впрочем, и на Ханко не
спасение. Пока держались Эзель, Даго и Осмуссар, все вместе они представляли
грозную силу и контролировали вход в Финский залив. Теперь ханковцы остались
одни.
     После  войны  стало известно,  что  для захвата островов Моондзундского
архипелага гитлеровцам пришлось собрать солидные силы. Была даже совместно с
финнами разработана  операция  "Северный  ветер". Для ее  проведения в  море
вышло  двадцать  три  корабля.  Два  финских  броненосца  -  "Ильмаринен"  и
"Вейнемайнен",  немецкий минный  заградитель  "Бруммер",  девять  сторожевых
кораблей, финские ледоколы "Екарху" и "Тармо" и другие вспомогательные суда.
Они должны были высадить десант на остров  Даго, в районе мыса Ристна, но не
дошли до него, потому что в  двадцати двух милях юго-западнее Уте броненосец
"Ильмаринен" вдруг подорвался на мине.
     Получив  пробоину в кормовой части, корабль мгновенно опрокинулся  и  в
течение  нескольких минут  затонул.  Спасти удалось только  сто тридцать три
человека, остальные двести семьдесят человек погибли.
     Потрясенные  финны,  боясь  новых  потерь,  приказали  своим   кораблям
вернуться.
     Юрг Майстер об этом походе написал:
     "Операция "Северный  ветер" была одной из самых бессмысленных, она лишь
вызвала потери и усилила в финнах отрицательное отношение к чересчур сложным
комбинациям".
     Опасаясь,  что  русская  эскадра  Балтийского  флота попытается  помочь
гарнизону Даго, а затем - прорваться на  запад,  гитлеровцы в конце сентября
создали  свой Балтийский  флот под  командованием вице-адмирала Цилиакса.  В
него  вошли  крупные  боевые  корабли,  такие же как  "Тирпиц",  "Нюрнберг",
"Адмирал Шеер",  "Кельн", и эскадренные миноносцы. Но, как известно, морской
бой не состоялся.

        "ПРОРЫВ НА ХАНКО"

     24 октября. Есть приказ Ставки  снять наши  войска с Ханко,  Бьеркского
архипелага и всех островов,  кроме Лавенсаари, и переправить в Ленинград для
концентрации сил. Морской фронт суживается.
     К  разведывательному  походу  на  Ханко   готовятся  три   быстроходных
тральщика и восемь катеров МО.  Их загружают  снарядами, бензином,  табаком,
подарками. На каждый тральщик по семьдесят тонн. Сумеют ли они пройти  через
минные поля?
     25 октября.  Чудеса творятся  на  этом свете. Уже  не гитлеровцы,  а мы
пошли в наступление. Наши тральщики и катера участвуют в высадке десанта  на
левый берег Невы.

     На  захваченном  плацдарме идет непрерывный  и ожесточенный  бой.  Даже
линкор "Октябрьская революция" из канала бьет по берегу главным калибром.
     Наши катера продолжают подбрасывать войска на  левый берег Невы. Потери
большие. Гитлеровцам удалось  сконцентрировать  огонь  на  этом  "пятачке" и
отбить  наше наступление.  Но  кровь пролита  не  зря.  Дивизии  противника,
которые  могли  быть переброшены под  Москву, скованы  активными  действиями
Ленинградского фронта.
     28 октября. Наши тральщики, ушедшие  на Ханко, вернулись  с  батальоном
автоматчиков. Но командирам досталось, они не  выполнили главной  задачи: не
проверили фарватер тралами.
     Как это было, я узнал у военкома БТЩ-118 Ивана Клычкова.
     - Наш  тральщик  был  загружен авиационным  бензином,  поэтому  мы  шли
концевыми,  - сказал он. - За  ночь добрались до  Сескара.  День отстояли  в
укрытии острова, а как только стемнело - пошли дальше.
     У Гогланда встретили однотипные тральщики нашего  дивизиона "Патрон"  и
217-й. Им поручено было проводить нас в самом опасном месте. Так как оба они
были без груза, то вышли  в голову, чтобы первыми прощупывать путь на минном
поле. Это невеселое занятие. Я знаю, что такое ждать удара рогатого дьявола.
Слух обострен, нервы напряжены.
     Все,  даже  кому положено отдыхать, в таком переходе  стараются быть на
верхней палубе,  потому что  при  взрыве из внутренних помещений  можешь  не
выйти. Но так как мы шли  концевыми,  а на мостике стоять в темноте скучно и
холодно,  я  спустился  в  каюту  погреться  и   сделать  запись  в  дневник
политработы.
     Так  увлекся  писаниной,  что  не  расслышал   глухого  взрыва  и  лишь
почувствовал, что машина заглохла. В это время за мной прибежал запыхавшийся
краснофлотец.
     - Капитан - лейтенант, на мостик просят! - сказал он.

     Одеваюсь потеплей и поднимаюсь наверх. Командир корабля взволнован.
     - Только что впереди подорвался "Патрон", - вполголоса сообщил он.  - А
мы без хода. Поршень заклинило. Нам нельзя отставать. Подумают, струсили.
     Я, не мешкая, -  в машинное отделение. Там жарища, механики  полуголыми
копошатся. Спрашиваю:
     - Почему хода нет?
     -  Перегрев,  -  отвечает  механик.  -  Шли   самым   полным...  машина
раскалилась. Чуть остынет - наладим. Через десять минут пойдем.
     Чтобы не сидеть над  душой, я поднялся на мостик. Тьма  была такой, что
мы с командиром ничего не могли разглядеть впереди.
     Скоро  машина  заработала.  Обходя   БЩ-217,  мы  видели,   как  катера
вылавливают  из воды людей  затонувшего "Патрона".  "Ух и холодна же  сейчас
вода!" - подумалось мне. И от одной мысли по коже мурашки заходили.
     Головные  тральщики  оторвались от  нас  на  изрядное расстояние. Чтобы
нагнать их, мы шли полным ходом и трала, конечно, не поставили.
     Нагнали  не  скоро, часа  через  полтора. Дальше  двигались  вместе три
тральщика в  кильватер и охотники по бокам. Оказывается, и передние  шли без
тралов, хотели до рассвета форсированным ходом пройти мимо опасных берегов.
     У  ханковских минных  полей нас  встретил  сторожевик  "Лайна".  Финны,
видно, не ждали, что кто-нибудь  дерзнет пройти по минным полям в эти места,
и  не погасили  своих  маяков.  Поэтому  мы  благополучно  прошли к Ханко  и
укрылись за скалами.
     Утром    пристань   стала   людной.   Ханковцы   приходили   убедиться:
действительно ли  к ним пробились  корабли из  Ленинграда? Радовались бурно:
обнимали, качали нас, при этом выкрикивали:
     - Теперь мы не одни. Балтийский флот с нами!
     Сначала  на  тральщики  хотели  погрузить женщин, детей и  раненых,  но
пришел приказ взять на борт батальон хорошо вооруженных пехотинцев.
     Мы приняли на  борт двести пятьдесят бойцов со всем вооружением, другие
корабли примерно столько же. Как только стемнело, двинулись в обратный путь.
И опять проскочили опасное место полным ходом.
     У  Лавенсаари  нам   навстречу  попались  свои  БТЩ.  Увидев,   что  мы
возвращаемся с Ханко  невредимыми,  да еще  с войсками,  командиры  кораблей
выстроили свои команды по бортам и встретили нас приветственным "ура!".
     Приятно, когда тебя так встречают.
     Конец ночи мы простояли на якоре  в Кронштадте. А на  рассвете высадили
батальон ханковцев в Ораниенбауме. Прямо с кораблей они двинулись в бой.
     30  октября. После ужина я на катере отправился в Кронштадт, был в Доме
флота.  Там  видел   Всеволода  Вишневского  и  всю   писательскую   группу,
приписанную  к  политуправлению. Флотские литераторы  собираются  вместе  со
штабом покинуть Кронштадт и поселиться в Ленинграде на Васильевском острове.
     По  неосторожности я  сказал, что  не  понимаю писателей -  маринистов,
обитающих на суше  и  появляющихся на  кораблях в роли  пассажиров и гостей.
Надо иметь конкретное дело, быть участником, а не наблюдателем.
     Вишневский вспыхнул и спросил:
     - Надеюсь, ко мне это не относится?
     И, не дождавшись ответа, горячась, принялся рассказывать,  где и  когда
он плавал и на каких кораблях. Я не рад был, что затеял этот разговор.
     Все  крупные  корабли покидают Кронштадт. Они  будут рассредоточены  по
Неве и станут плавучими артиллерийскими батареями обороны города.
     Переезд штаба и политуправления Балтийского флота в Ленинград расстроил
некоторых кронштадтцев  и  вызвал разговоры:  "Не к  добру начальство удочки
сматывает. Видно, зимой нам достанется. По льду к Котлину легче пробраться".
     1 ноября. Сегодня мягкий зимний день. Снег влажный, тает.
     Все пристани и пирсы в Кронштадте заняты  разгружающимися транспортами,
баржами,  прибывшими с Бьеркского архипелага.  По  трапам  выводят  на берег
лошадей,  выкатывают легкие пушки, повозки. Лебедки  и краны  вытаскивают из
трюмов ящики, бочки, мешки.
     Многие   из  островитян  в  странной  форме:  шинели  на  них  серые  -
солдатские, а  брюки и шапки  черные -  матросские. Лица бледные, небритые -
видно,  во  время  перехода  сильно качало,  многих  пошатывает,  как  после
болезни.
     Встретил лейтенанта Панцирного. Он рассказал, как проходила эвакуация:
     - Прошлой  ночью  сильно  штормило. Мой  МО  шел в  охранении  сетевого
заградителя  "Азимута".  К  утру  ветер стих. Мне  приказали  войти в  бухту
Тиуриссари и  связаться  с  начальством на  берегу.  Этой бухты я  не  знал,
поэтому сыграл аврал и вошел со  всеми предосторожностями и пришвартовался к
пристани.
     Сойдя  на  остров,  -  продолжал  Панцирный, - я  доложил начальству  о
прибытии кораблей. Мне сказали, чтобы я на катер никого не брал, на нем - де
пойдет  командный  состав  - штабные  работники.  Надо  подготовить  каюты и
восьмиместный кубрик.
     - Есть, - сказал я. - Будет сделано.
     Возвращаюсь в бухту, а  там  уже  полно  разных судов. К  моему  катеру
швартуются  чумазые "ижорцы".  Думаю: "зажмут, не выберешься". И  пока  была
узенькая лазейка, я по этой  полоске свободной  воды выскользнул из  тесного
окружения и стал в сторонке, почти посреди бухты, на якорь.
     Суда  подходили  к пристани, принимали людей, снаряжение и,  не мешкая,
уходили из бухты.
     Зная, что катеру  придется торчать здесь до конца  погрузки, я разрешил
команде пообедать, а свободным от вахты - отдохнуть.
     У  самого,  после штормовой  ночи,  глаза  тоже  слипались. Оставив  на
мостике  помощника, я, не раздеваясь, завалился на  койку  и минут семьдесят
задавал храпака.
     Когда меня разбудили,  все транспорты, "ижорцы" и буксиры с баржами уже
ушли. Бухта опустела, кроме моего МО - ни одного корабля. А войска подходят.
Постепенно на берегу скопилось много пехотинцев.

     Ночь холодная. Светит луна. Пехотинцы, постукивая сапогами, толпятся на
пристани и ждут. Наконец они теряют терпение и кричат:
     - Эй, морячки! Чего вы там чикаетесь? Подходите, забирайте нас.
     - Мы не вас ждем, - отве