01.30.  Получил приказание с "Сурового"  подойти к  его правому  борту.
Отряд продолжает движение.
     01.35.  Ко мне на  борт с миноносца  "Суровый"  пересел командир отряда
капитан  второго ранга  Нарыков.  От  него  получил  приказ догнать  ушедшие
корабли.
     01.39. Лег на курс 288°, по которому ушел отряд.
     01.57.  Отряда  не  обнаружил. Получил  приказание повернуть  обратно и
найти "Сурового".
     О дальнейшем  рассказал  старший лейтенант Власов, пришедший  вместе  с
Федоровым:
     - На минном поле остались  только мы,  миноносец "Суровый" и  подводная
лодка Л  - 2. Начал подбирать людей с "Верпа". Они плавали в дымящейся воде.
Вытаскивать было трудно: все окоченели, сами ухватиться за спасательный круг
не  могли. "Суровый"  приказал  мне  подойти к его  левому  борту.  Даю ход.
Впередсмотрящий докладывает:  "По носу  мины". Делаю разворот  вправо. Опять
впереди мина и какой -  то буек. Невероятное скопление всплывших мин. Обхожу
"Сурового"  с  кормы.  Вдруг раздались  два  взрыва  около Л -  2. На  катер
полетели осколки. С  миноносца передали приказание:  подойти к Л - 2 и снять
раненых. Из воды  виднелась только рубка подводной  лодки. Люди толпились на
мостике.  Мой  сигнальщик заметил  всплывшие мины. С  подводной  лодки  тоже
предупредили:  "Не  подходите!  С   левого   борта  мины!"  Я  спрашиваю   у
подводников:  "Есть  ли у  вас  ход?"  - "Есть",  -  отвечают.  "Подходите к
"Суровому", -  посоветовал я и сам отправился  к  миноносцу.  В  темноте  не
заметил,  как краснофлотцы  с палубы "Сурового"  футштоками  отталкивали  от
борта  мину,  проводя ее  за корму.  Застопорить  хода  не смог, по  инерции
понесло бы прямо на футштоки. Выход единственный:  полный  вперед, право  на
борт. Так  и  делаю. При  повороте стукаюсь  кормой  о  шлюпку,  спущенную с
миноносца,  и  разбиваю  ее в  щепы.  Но  все  облегченно  вздыхают  -  мина
обойдена...

     Лейтенант Федоров только в третьем часу  разыскал оставленные на минном
поле миноносец и подводную лодку. Вот что он запомнил:
     -  Подошли  к "Суровому". Командир  миноносца в рупор доложил командиру
отряда Нарыкову  о серьезных  повреждениях в  корпусе  и пожаре в кочегарке.
Ликвидировать  пожар  можно   только  затоплением   кочегарки.  Своим  ходом
миноносец идти  не может,  а  на буксире  вести  некому.  На рыков  приказал
подготовить миноносец к затоплению, а мне велел очистить корму от  глубинных
бомб  и боезапаса,  чтобы  облегчить  катер.  Я  должен  был  взять людей  с
миноносца.  Но  сколько  мы  их возьмем  вдвоем  с  Власовым?  Куда  денутся
остальные?  Я приказал  боцману Огурцову  сколоть лед с  палубы.  Нарост был
толстым  - пять - шесть сантиметров. Первым пошел снимать  людей с миноносца
МО - 402. По пути он захватил четырех человек с Л - 2. На катер Власова село
человек  семьдесят.  В это  время  сигнальщик доложил, что с  правого  борта
показались  два неизвестных корабля. На  миноносце сразу  же  сыграли боевую
тревогу.  Но  это  были  наши  БТЩ. Нарыков приказал передать  светофором на
тральщики, чтобы они немедленно подошли и сняли с миноносца людей.
     -  Один из  тральщиков подошел к миноносцу и  начал  принимать людей. У
меня на  катере  собралось  больше ста человек, - вновь вступил  в  разговор
Власов. - Катер так  сел,  что  привальный брус  оказался  под водой.  Боясь
перевернуться, подошел ко второму тральщику  и попросил принять от меня хотя
бы часть людей. Командир БТЩ не возражал. Но не  успел я пересадить и сорока
человек, как  раздалась команда, чтобы все отошли от миноносца. Тральщик дал
ход, я тоже не стал задерживаться.
     - Издали мы смотрели на  красавца Балтики, и сердце болело, - признался
Федоров. -  "Суровый" словно  лебедь покачивается  на  черных  волнах.  Этот
корабль  мог  бы еще  воевать,  а  пришлось  его  губить.  Невольно хотелось
крикнуть: "Не взрывайте, пусть в бою погибнет!" Но мы молчали...  От первого
взрыва "Суровый" лишь вздрогнул и слегка накренился. Не желал тонуть.  Через
две  минуты  второй  взрыв.  "Суровый",  словно  живое  существо,   вздохнул
последний раз и начал погружаться. Вскоре воды Балтики сомкнулись над ним...
     Корабли, спасавшие людей, опять вынуждены были повернуть к Гогланду. На
траверз Таллинна удалось выйти только эсминцу "Гордый",  минному заградителю
"Урал", двум МО и тральщику.
     Об их судьбе я узнал от Радуна. Его  потрясла гибель военкома "Гордого"
батальонного комиссара Сахно и командира - капитана третьего ранга Ефета.
     В  четвертом  часу  ночи  "Гордый"  по  какой  -  то  причине  сошел  с
протраленной  полосы,  уклонился  влево  и  вскоре  наткнулся  на мину.  Она
сработала  у  него в  параване. Была сыграна аварийная  тревога. Повреждение
оказалось небольшим, его можно было устранить на ходу. Но эсминцу не повезло
- через несколько минут у того же левого борта раздался второй, более мощный
взрыв.
     Корабль подбросило, он зарылся  носом в волны и остановился.  Машины не
действовали.
     На мостик прибежал механик и доложил командиру, что в районе четвертого
орудия  огромная  пробоина.  Заделать  ее  невозможно.  А  с  кормы  и  носа
докладывали о  всплывших  минах, которые  ветром несло  на  корабль. Капитан
третьего  ранга  Ефет  приказал  выставить  по  борту  матросов с  шестами и
отводить   мины   за   корму.   Затем,  взяв   мегафон,  крикнул   командиру
приближающегося минзага:
     -  На  "Урале"!  Проходите  стороной.  Не  приближайтесь,  здесь  мины.
Пришлите катера МО. Пусть заберут людей!
     Своим офицерам Ефет скомандовал:
     -  Спустить шлюпки. Произвести  посадку людей.  Мы  с комиссаром уходим
последними.
     Один  из МО, подойдя к борту  "Гордого",  снял  семьдесят два человека.
Шлюпки  тоже  были  заполнены людьми. К эсминцу подошел  второй МО.  Едва на
катер успели перебраться несколько матросов, как раздался новый взрыв...
     Последняя мина нанесла  смертельную  рану.  Миноносец вздыбился и  стал
медленно погружаться в воду.
     Катерники  слышали, как  военком Сахно запел "Интернационал". Офицеры и
матросы, оставшиеся на эсминце, подхватили гимн. Их голоса были громкими.

     Катерники  сняли шапки. Кто  - то с  высоко  задранного носа  "Гордого"
надрывным голосом крикнул:
     - Прощайте, товарищи!
     И эсминец скрылся под волнами в семи милях севернее острова Найсаар.
     Подобрав  плававших  людей, катера помчались  догонять  ушедшие  вперед
корабли.
     К Ханко пришли лишь БТЩ - 215, "Урал" и два МО.

     16  ноября.  Я  вернулся  в Кроншлот  на  посыльном  катере.  Шторм  не
унимается, залив весь в барашках.
     Первым  делом я,  конечно, набросился на  центральные  газеты,  которых
накопилась целая пачка.
     Одна весть очень  неприятная:  гитлеровцы захватили  Тихвин. Перерезана
железная  дорога, по  которой  перевозились грузы к  Ладожскому озеру. Скоро
нечем будет кормить население. Сокращен и наш паек.
     Англичане и американцы обещают нам открыть второй  фронт. Сталин назвал
Черчилля "старым  боевым конем", тот тоже не  пожалел комплиментов. Рузвельт
желает  личных  контактов. Похоже, что у нас налаживаются  взаимоотношения с
союзниками.
     Гитлер  в  эти  дни выступал  по  радио, уверил, что он не хотел войны,
вступил  в  нее,  опасаясь  нападения, и  жаловался на  осеннее  бездорожье,
мешающее наступать.
     После отбоя тревоги я поспешил на свежий воздух.
     Над  отмелью  светился наш маяк. Воздух чист  и прозрачен. Небо покрыто
яркими звездами. И  не оттого ли, что после душного каземата легко дышалось,
на душе вдруг стало радостно, точно уже наступил перелом в войне и близилась
победа.
     Кроншлотские  матросы  и  командиры  тешат  себя  приятными  выдумками,
рассказывают о морских пехотинцах,  которые  по ночам пробираются в немецкие
траншеи и опустошают  их, о  похитителях генералов, о "катюше" - сверхмощном
миномете, который одним  залпом истребляет целый полк противника и мгновенно
исчезает. Что легенда, что правда - не поймешь.

     17 ноября. Ночью из Ленинграда на тральщике прибыл Власов. Он измучен и
голоден. Говорит, что гитлеровцы ночью и днем обстреливают город.
     Во многих домах  нет света и воды. Уголь кончается, дрова  не завезены.
Но хуже всего с едой. Нормы трижды  снижены, но  и этих продуктов не выдают.
Некоторые на день получают только сто пятьдесят граммов хлеба.
     От его рассказов испортилось настроение, спать уже не  хотелось.  А тут
еще обстрел начался: снаряды летят через Кроншлот и взрываются в Кронштадте.

     18  ноября. Недавно прекратилась навигация  на Ладоге.  Баржи вмерзли в
лед.  Это была опасная, но  единственная дорога, по которой шли  все грузы в
осажденный город. Сейчас в Ленинград можно попасть только по воздуху.
     Голод надвинулся и на Кронштадт.  Здесь еще недавно были большие запасы
муки,  мяса,  рыбы,  жиров,  квашеной  капусты.  Но  пришлось  поделиться  с
Ленинградом:  по  ночам на буксирах и  транспортах вывозятся мешки с  мукой,
бочки с рыбой и жирами, туши свинины. Склады и холодильники почти опустели.
     У нас тоже паек  сильно  урезан. На весь день  получаем триста  граммов
хлеба, а на  обед - мутный супчик да две -  три ложки  каши. Детские порции.
Картофеля  давно не видели.  Особо сильно страдают от  недоедания  здоровяки
комендоры,  которых подбирают на  флот по росту и могучим  бицепсам.  Пустые
супчики им  только  желудки растравляют, вызывают еще большее желание съесть
что-нибудь поосновательнее.
     На  Кроншлоте  зенитчики  поймали  бродячую собаку,  развели  костер  в
камнях, на шомполах нажарили шашлыков и съели. За это им влетело от Ильина.

     19  ноября.  Двенадцать командиров  и  краснофлотцев  наших  тральщиков
награждены орденами. Эти люди каждый день рискуют  жизнью. Тральщики идут по
минным полям впереди всех кораблей. Они взлетают на воздух первыми.
     Среди награжденных  командир отряда  тральщиков  капитан третьего ранга
Лихолетов и  военком  Корнилов.  В  двух последних переходах  они совсем  не
спали.  Мины рвались  в  тралах,  в  параванах  и под  кораблями.  Лихолетов
бессменно  стоял  на  мостике,  обдаваемый  брызгами,  а  когда  становилось
невмоготу   -  согревался  водкой.  Сейчас  командир   и  военком  охают  от
ревматических   болей  в  суставах.  Кроме  того,  у  Лихолетова  воспаление
седалищного нерва, а он шутит:
     - Не пойму, чего бы болеть седалищному нерву? Ведь ни разу за весь путь
не присел.
     У Лихолетова на груди орден Боевого Красного Знамени за участие в  боях
на стороне республиканской Испании. Он храбрый и бравый моряк.
     Военком Корнилов небольшого  роста.  У него опухшее,  болезненно желтое
лицо  и сильно поредевшая шевелюра. Полковой комиссар умеет постоять за себя
и за  своих людей. Когда его обвиняют в том, что в походах на  кораблях мало
проводится бесед и лекций, Корнилов не оправдывается, он вежливо приглашает:
     -  Сходите  с  нами  в поход  и  покажите, как  надо привлечь  внимание
слушателей, когда они сидят навострив уши и ждут: не послышится ли стук мины
о днище. У меня что - то не получается. Видно, таланта нет.
     На тральщиках больше, чем  на других кораблях, моряков торгового флота.
Это люди пожилые, вволю хлебнувшие морской скитальческой  жизни. Здоровье не
ахти  какое, да  и нервы  подрасшатались в переходах по минным полям.  Им бы
надо отоспаться, отдохнуть,  но обстановка  не позволяет. Надо опять идти на
Ханко, нельзя  же  оставлять ослабленный гарнизон зимовать  в  далеком  тылу
противника.
     Экипажам тральщиков говорят:
     - Сходите последний раз на Ханко - будете отдыхать всю зиму.

        "НЕВЕЗУЧИЕ"

     Есть люди, о которых говорят, что они  невезучие, с ними опасно плавать
- обязательно что - либо случится.
     В  отряде траления застрял в резерве старший политрук.  Кто - то из его
приятелей в  шутку пустил слух, что стоит Никифорову появиться на тральщике,
как корабль в  скором  времени взлетает на воздух. Некоторые это  восприняли
всерьез. Командиры тральщиков, услышав, что к ним хотят прислать Никифорова,
бегут к военкому отряда Корнилову и просят:
     -   Выручи,  пожалуйста.  Пусть  пришлют   любого  другого,  только  не
Никифорова. Сразу дух команды подорвете. Он невезучий.
     - Ну что с ними делать? - спросил как - то у меня Корнилов. - Не должен
я  поддерживать  суеверных. И  в  то  же  время  понимаю  командиров.  Такое
назначение определенно  вызовет уныние  среди матросов,  в поход пойдут  как
обреченные. А комиссары у нас для другой цели - должны поднимать боевой дух.
     - А вы пустите слух, что он  везучий, - посоветовал я. - Ведь  другие в
этих же обстоятельствах гибли, а он остался жив.
     Мой путь однажды  пересекся с путем  Никифорова.  Он  был замполитом на
тральщике  "Бугель", который в  памятное для меня  туманное  утро  прямо под
носом "Полярной звезды" затралил немецкую мину и уничтожил. Если бы "Бугель"
не сумел ее  подцепить, то от "матки" подводных лодок остались бы одни щепки
да клочья. Наши трюмы были  начинены  торпедами.  Тральщик нас спас, но  сам
через несколько недель подорвался.
     Об этом случае Никифоров рассказывал посмеиваясь:
     - Я прошел на корму выкурить папиросу.  Затянулся раза два, и вдруг так
толкнуло  в  ноги,  что  я  взлетел  выше  брызг,  взметнувшихся от  взрыва,
перекувырнулся и в воду вошел головой. Всплываю - вокруг темно. Надо мной не
то  крыша, не  то какое - то помещение. Что за чертовщина? Барахтаюсь. Вдруг
вижу  -  светится  щель. Я  к  ней.  Голова пролезает, а  туловище не очень.
Пришлось продираться в дыру  с острыми, рваными краями.  Все брюки  на  себе
разодрал. Едва  вырвался  из железных  когтей,  как попал  в  образовавшуюся
воронку: закружило и на такую глубину  затянуло, что я рывками гребу, гребу,
а конца  нет... У  меня уж и в висках стучит,  грудь распирает... Вот  - вот
разорвет  или глотну воды.  Сознание  стал терять... И  тут меня  вынесло на
поверхность...
     Кругом плеск, стоны,  крики, а я отдышаться не могу. Подплывает  ко мне
начхим и кричит:  "Василий Никифорович, вы что - ранены?" А я и сам не знаю.
Ощупал  ноги  - целы, только  на бедре  саднит.  Вдруг в боку кольнуло. "Ну,
думаю, беда - кишки вывалились". Хватаюсь за живот, а он упругий, мышцы смог
напружинить. Потрогал лицо - нос и подбородок на месте. На радостях подобрал
я два буя и поплыл с ними спасать тонущих...
     Его, оказывается, накрыло кормой, так как корабль от взрыва переломился
пополам. Хорошо, что в днище  оказалась  рваная дыра.  Никифоров через нее и
выбрался  наружу. Спасти  удалось  только половину команды.  Все, кто был  в
нижних отсеках, погибли.
     -  Не  верьте  травилам, что тринадцатое  число,  да еще в понедельник,
несчастливое. Суеверная чепуха! - уверял, посмеиваясь, Никифоров.  -  У меня
все перемены и несчастья связаны с другим числом:  двадцать четвертого марта
я пришел на "Бугель", двадцать четвертого августа тонул на нем, из госпиталя
выписали двадцать  четвертого сентября, а на  "Патроне" подорвался  двадцать
четвертого октября. Для меня это число памятное, только не могу установить -
везучее оно или наоборот.
     Второй  раз Никифоров тонул  в  такой  холод,  что  люди через десять -
пятнадцать минут плаванья в холодной воде  превращались  в мертвые поплавки.
Они не  шли  на  дно только  потому, что на поверхности  их держали капковые
бушлаты. Никифоров был выловлен последним. От холода так  свело челюсти, что
он  не мог вымолвить слова.  Пришлось черенком ложки  разжимать  рот,  чтобы
вылить в него стакан водки.
     Переодевшись в сухое, Никифоров завалился спать. Утром он встал с койки
таким, словно и не плавал в ледяном месиве и не превращался в сосульку. Даже
головной боли он не почувствовал, лишь лихорадка обметала губы.
     Здоровяку  Никифорову,  конечно,  везет.  После  всех  передряг старший
политрук краснощек, бодр, не жалуется ни на расстройство нервной системы, ни
на бес"жницу. И смеется громче других, чем коробит слух моряков,  оставшихся
без кораблей.
     - Ему бы не смеяться, а всплакнуть  надо, - сказал  один из них. -  Это
все отзовется, пусть не радуется.
     Но  Никифоров  не унывает.  Он  получает назначение на  лучший тральщик
отряда - БТЩ - 205. Как его встретят на корабле?
     Самое важное, что он жив, не утерял боевого духа и полон энергии.
     Вот  другому балтийцу  - капитан  - лейтенанту Дьякову - потрясающе  не
везет.
     Я уже писал в дневнике, как спасся  он и его товарищи с торпедированной
подводной лодки М - 94.
     Нового корабля Дьякову не дали, а послали служить старпомом на "эску" -
более  крупную подводную лодку.  На этой "эске" дела не ладились, за какие -
то   нарушения  командир  и  военком  получили  по  выговору.  Наказание  их
расстроило, а позже заставило пойти на ненужный риск.
     Перед  самой годовщиной  Октябрьской революции  "эска" получила  приказ
выйти на позицию. И тут, словно  нарочно, у механика корабля флюсом  раздуло
щеку, а командира -  капитана  третьего ранга Рогачевского - свалил грипп. У
обоих   поднялась   температура.  О   происшествии  следовало  бы   доложить
командованию, но не  решились. "Нужно же  так,  чтоб сразу оба заболели! Еще
подумают - струсили или хотим праздник дома встретить".
     - Все же на два - три дня следовало бы задержаться, - настаивал старпом
Дьяков.
     - Нет, нет, у меня грипп всегда  затяжной - недели две  держится, -  не
принимал возражений командир. - Как-нибудь перемаюсь.
     За весь  переход  Рогачевский  ни  разу  не  вышел  на мостик и механик
отлеживался на койке, измученный зубной  болью. Дьякову пришлось работать за
троих. Хорошо, что он был опытным человеком.
     Когда пришли  на позицию, разыгрался шторм небывалой силы.  Трудно было
ходить под перископом:  подводную  лодку раскачивало, вдавливало  волнами  и
выбрасывало на поверхность.

     Пришлось волей - неволей  уйти на глубину и  лечь на грунт. Но и на дне
моря не было покоя, "эску" встряхивало, ворочало, подбрасывало.
     На подводном  корабле без кислорода долго не продержишься. Прошел день,
два... дышать стало трудно. Да и определиться требовалось - корабль течением
могло снести с курса.
     В  ночь на  7  ноября  Рогачевский почувствовал облегчение. Температура
почти пришла в норму. Он пригласил к себе старпома и сказал:
     - Разбудите меня на рассвете, в шесть. Надо всплывать,  а  то люди едва
шевелятся. Да и на поиск пора.
     Ровно в шесть утра Дьяков разбудил  капитана третьего  ранга, но  тот с
трудом поднял голову.
     - Мутит, - пожаловался Рогачевский. - Неважно себя  чувствую, часок еще
полежу.
     Но, видно, ему было не до сна. К семи часам  он оделся по - штормовому,
прошел в боевую рубку и слабым голосом отдал команду:
     - По местам стоять... к всплытию!
     Подводный корабль оторвался от грунта и медленно всплыл.
     Шторм не унимался.  Тяжелые волны набросились  на  высунувшуюся из воды
"эску". Они  с  грохотом разбивались  о рубку и бурно  перекатывались  через
надстройку. Все же Рогачевский приказал отдраить верхний рубочный люк.
     Дьяков,  как  положено в  таких  случаях старпому,  занял свое  место в
центральном отсеке. Он видел, как  в  люке один за другим скрылись командир,
штурман  и два вахтенных матроса.  В  это время  тяжелая волна с такой силой
обрушилась на  подводную  лодку,  что  вниз полетел сигнальщик,  не успевший
выбраться наружу, и "зека" стала проваливаться...
     В центральный  отсек  водопадом хлынула холодная морская вода. Стоя уже
почти по колено в ней, Дьяков услышал тревожный голос:
     - Проваливаемся... Четыре... шесть метров.
     - Задраить верхний рубочный люк! - закричал  старпом. - Продуть главный
балласт аварийным!

     Другого решения в такой момент не примешь. Старшины и матросы не мешкая
выполнили приказание. Подводная лодка быстро  выровнялась и  по  -  прежнему
стала покачиваться на