из темноты, с треском пронесется
мимо сторожевика - и верхней команды как не бывало. Всех покалечит, а вторым
заходом сам катер подожгут. А шо за  катера, куда деваются, никто сказать не
мог. Авиацию посылали. Разведчик весь берег осмотрел, фотоснимки сделал. Нет
катеров, словно сквозь землю проваливаются.
     Вызывает меня к себе наш каперанг и говорит:
     - Иван Васильевич, дело серьезней, чем ты думаешь. Итальянцы и немцы на
Средиземном море катера, управляемые по радио, испытывали. Могли по железной
дороге  и  сюда  их подкинуть. Кронштадт и Морской  канал  у  них под носом.
Пойдет  из   Ленинграда   крейсер,   немцы  выпустят  такой  катер,  набитый
взрывчаткой, и в две минуты корабля не станет. И вообще в такой близи всякие
катера  опасны, даже штурмботы. Надо найти их и  уничтожить. Флот  не  может
рисковать. Пошли своих водолазов, пусть весь берег обшарят.
     Я  не  стал весь берег обшаривать.  Мои  хлопцы  приметили,  что ночные
катера у  стрельнинской бухты пропадают. Не под воду же они уходят. Но как в
Стрельну  пройдешь? Вокруг все заминировано, оставлен только, узкий проход у
края  дамбы. Правда, немцами почти не охранялась  заболоченная часть берега.
Они  считали ее  непроходимой.  Там  зимой были поставлены  клетки с колючей
проволокой.  Весной топь их  засосала, выглядывали  лишь колышки, а  колючая
проволока ушла в тину.
     Наш мичман Никитин  - бывший осводовец. До войны он  не раз дежурил  на
вышке Стрельны и  наблюдал за купающимися. Бухту  и побережье знает так, что
ночью может пройти куда надо. "Хотите, проберусь по болоту, - сказал он мне.
- Дайте только хорошего напарника". - "Выбирай сам хлопца по душе, - отвечаю
ему. - На такое дело добровольцы нужны".
     Нашел  Никитин напарника.  Мы  их вечером переправили  на  заболоченный
берег и две резиновые шлюпки оставили.
     Хлопцы через все  препятствия на  животах проползли. Правда, ободрались
сильно,  но штурмботы  нашли. Легкие суденышки были вытащены  под деревья на
берег  и  прикрыты  маскировочными сетями.  Взрывчатки у Никитина с собой не
было,  он не тронул  штурмботы,  но важное открытие сделал -  мыс  почти  не
охранялся. За ним только наблюдали из домика, стоявшего посредине дамбы.
     Ночи были темными, мы  решили пройти до стрельнинской  дамбы на шлюпках
отрядом в  четырнадцать человек: одни  должны были  катера взрывать,  другие
домик блокировать, а третьи немцев с берега не пропускать до конца операции,
а потом вплавь уходить. В легких водолазных костюмах это нетрудно.
     В первую ночь наша  диверсионная  группа  промахнулась. Шлюпки дошли до
Стрельны, а там в темноте не могли найти прохода и вернулись к катеру. Тогда
я решил, что первым  делом надо на мыс высадить сигнальщика.  Как бы  хорошо
компас ни  работал, ночью узкого  прохода  не найдешь -  то ветер  снесет  в
сторону, то течение подведет, то волна.
     Нашел хлопца смелого и смышленого. Он из студентов ко мне пришел, звали
его  Севой Ананьевым. Дал я  ему карманный  фонарик и  велел  надеть  легкий
водолазный костюм.
     День выдался дождливый. Тучи так опустились над заливом, что днем темно
стало.  Уселись мы на моторку и  понеслись к  Стрельне.  Осталось до  берега
каких-нибудь три кабельтовых. Вдруг тучи развеяло и  солнце  выглянуло. Наша
моторка как на  ладони.  Шо делать?  Я  говорю Ананьеву: "Ложись  по правому
борту и, как ближе подойдем, скатывайся в воду". Сам поднимаюсь во весь рост
и руками так машу, будто прошу разрешения ближе подойти  и что - то сказать.
А  воны,  видно, решили  -  моряк балтийский  пришел  в  плен  сдаваться, не
стреляют.
     Скоро мы приблизились  к мысу. Я негромко говорю Ананьеву: "На повороте
скатывайся" - и приказываю мотористу: "Право руля!"
     Я знал, где  у немцев пулеметы  замаскированы.  Вижу  - на  меня стволы
направлены. Сейчас ударят и насквозь  прошьют. От  страха,  наверное,  пятки
вспотели, а стою, не сгибаюсь.
     Ананьеву удалось  на повороте незаметно в волны  скатиться. Тут  я  еще
выразительней руками засигналил: "Мол, не могу прохода найти,  разрешите под
прицел  другого пулемета  перейти".  Немцы молчат,  вроде соглашаются. Но ни
один гад не поднялся и прохода не показал.
     Так  мы  от пулемета к  пулемету чуть ли  не  до Петергофа дошли.  "Ну,
думаю,  сейчас  терпение  у  немцев лопнет  и  мне  капут.  Надо  как  -  то
выкручиваться".  Мой моторист ни жив ни мертв, едва румпелем ворочает. Я ему
говорю: "Дай полный и уходи мористей!"
     Как  только мотор взревел,  я повалился  и голову под  сиденье спрятал.
"Зигзагом, кричу, зигзагом!"  Немцы, конечно, из всех пулеметов затарахтели.
Пушка начала  бить.  Но  нам  все  же удалось  удрать, потому что опять небо
тучами заволокло и потемнело. Правда, моторку во многих местах пули прошили.
Удивляюсь, как нас не тронули.
     На ночную операцию старшим я назначил лейтенанта Кириллова. Сам идти не
мог, устал за день.
     До середины залива мои хлопцы на катере  добрались,  а  там пересели на
шлюпки и на веслах пошли. Гребут, а огонька не видно, "Не попал ли Ананьев в
руки  немцам?" - забеспокоился  лейтенант. Но  тут мичман  Никитин приметил:
блеснуло раз, другой... и замигало. "Ага, нам сигналят! А ну, хлопцы,  нажми
на весла! Ходче давай!"
     По огоньку быстро проход  нашли,  но к сигнальщику не приблизились, там
засада могла быть. Решили с другой стороны мыса высадиться.
     Как  только  шлюпки  подтянули  к  берегу  и хлопцы залегли на  откосе,
лейтенант послал  разведчика  к Ананьеву.  "Пусть кончает  сигналить и к нам
присоединяется".

     Ананьев  с другой  стороны своих хлопцев ждал. Видит, кто - то  с  тыла
подбирается. Хвать  пистолет и... бабахнул. Лишь  после вспышки понял, что в
своего  друга стреляет. Хорошо, прибойной волной выстрел заглушило.  И рука,
видно, у студента дрогнула, - пуля мимо просвистела.
     А  дальше  все пошло как договорились. Никитин свою  группу  к  катерам
увел. Хлопцы  Фролова,  набрав противотанковых  гранат, дом  блокировали,  а
автоматчики залегли под деревьями, там, где дамба с берегом соединялась.
     Штурмботы в этот раз почему - то на воде стояли, лишь сетями прикрытые.
Охраны  не было.  Мои хлопцы  подобрались  к  ним.  Под пушки  и  броню  тол
заложили.  После взрывов,  когда сорвало  надстройки  и  палубы разворотило,
забросали противотанковыми гранатами.
     В  это время  и  те, что дом блокировали, в ход противотанковые гранаты
пустили. Никому не дали выйти ни в двери, ни в окна.
     В  общем, без  потерь операция  прошла. Потому  что немцам  с  переляку
показалось, будто мыс авиация бомбит. Пошли прожекторами небо  обшаривать да
из зениток палить. Ну, а наши хлопцы мешкать не стали - столкнули шлюпки и -
тикать в залив. А там их катер подобрал.
     Рассказав   это,  Прохватилов  вдруг  взглянул   в  окно,   вскочил  и,
побарабанив пальцем по стеклу, выкрикнул:
     - Та не туда... не туда сгружаете, шоб вам повылазило!
     Попросив  у меня прощения, он  поспешил во двор,  куда прибыла грузовая
машина с какими - то тюками.
     -  Зимнее снаряжение привезли, -  определил  Маценко.  - Его  просушить
надо, а они его прямо в склад. Даст же им сейчас батя!
     Чтобы занять меня, замполит похвастался:
     - За стрельнинскую операцию участники награждены орденами.
     Я записал фамилии награжденных, и мы вместе с замполитом вышли во двор,
где Прохватилов наблюдал, как выворачиваются  для  просушки спальные  мешки,
облицованные серебристой непроницаемой материей.

     -  Они  только  называются спальными,  а  спать  в них  не  положено, -
объяснил Прохватилов. - Видите, все мешки надувные. Сами изобрели. Доставали
сбитые аэростаты и клеили. Разведчик на льду  спрячется в такой мешок и весь
день лежит.  Никакой  мех тепла не  удержит,  а воздух может. Он и холода не
пропускает.
     - Не рано ли вы их сушите? - спросил я.
     -  Синоптики  гадают,  что  скоро  залив  замерзнет. Мы первыми  на лед
выйдем.
     И  тут  я  заметил  среди  водолазов,  суетившихся  у  мешков,  мичмана
Мохначева.
     - А вы что тут делаете? - спросил я.
     - На переподготовку прислали,  - хитровато  сощурясь, ответил он. - Мои
речные  трамвайчики  на  прикол  поставлены.  А  я  малость  на  передатчике
потренируюсь. Хочу в тыл к фрицам пробраться.
     - Желаю успеха.
     - К черту! Тьфу - тьфу, - плюнул через плечо  мичман.  Он, оказывается,
был суеверным.
     Пожимая на прощание руку, Прохватилов пригласил:
     - Приходите,  когда  залив замерзнет.  Один  спальный мешок  будет ваш.
Посмотрите, как наблюдатели работают.

        "УДАР ИЗ "КОТЛА""

     24 декабря 1943 года. В ораниенбаумский порт переброшено около тридцати
тысяч бойцов, полсотни  танков  и более четырехсот пушек разного калибра. На
этом перевозки не кончились, наоборот - усилились.
     Вначале  ораниенбаумскому плацдарму  отводилась незначительная роль, но
после  того как морем удалось незаметно  перебросить столько  войск,  Ставка
выбрала  "пятачок"  для мощного удара.  Ведь из  "котла"  противник не  ждет
наступления.
     Морскому  командованию  приказано  за две недели перебросить еще  почти
столько же войск и вдвое больше техники.

     28  декабря.  Темнота  занимает почти  две  трети  суток.  Быстроходные
тральщики могли  бы дважды сходить  из  Ленинграда в Ораниенбаум, но  мешает
непогода.  Северные  ветры  поднимают  высокую волну,  затрудняют буксировку
барж, заливают мелкие суда.
     30 декабря. Устье  Невы и  фарватеры покрыло льдом. Лед еще не толстый,
все же ломать его могут только приспособленные суда.
     В Неве стоит ледокол "Ермак", но он для Маркизовой Лужи не годится, так
как имеет солидную осадку и может застрять в пути. Ведь караваны ходят не по
Морскому каналу, а северным фарватером.
     Для  борьбы  со  льдами  приспособлены быстроходные тральщики,  имеющие
довольно прочную обшивку. Правда, после  походов  во льдах некоторые  из них
выходят из строя, но риск оправдан: победа стоит дороже.
     Командиры быстроходных  тральщиков в сутки спят по два - три  часа, так
как все время находятся на мостике. Они проламывают путь во льдах и тащат за
собой по две баржи. За ними тянутся  длинным караваном  малые суда. Пробитую
дорогу надо быстрей проходить, через час или два она застывает.
     3  января 1944 года.  Недавно  в  одну из  холодных ночей в Лебяженскую
республику отправились полторы дюжины различных судов с войсками и машинами.
Сперва  они  продвигались  по  узкому  проходу  спокойно  и прошли  довольно
изрядное расстояние.
     Неожиданно  поднялся  резкий  ветер,  погнавший из  Невы  с  повышенной
скоростью ладожские воды. Залив вспучился. Началась подвижка льдов: огромные
поля напирали одно на другое, дыбились, с треском разламывались...
     Суда не успели уйти из опасной зоны. В  трех милях от берега их затерло
в крошеве.
     На помощь  был послан еще один тральщик, на котором и я решил сходить в
море.  Но наш тральщик не смог  проломить  дорогу  в торосах, хотя  отчаянно
трудился более  двух часов. Мы  застопорили  машины,  только  когда  механик
доложил о полученной пробоине. Была сыграна аварийная тревога.
     Время  шло, близился  рассвет,  а караван  безнадежно  застрял  посреди
залива. Взгромоздившиеся  одна  на другую  льдины  не пускали  ни вперед, ни
назад.
     В  штабе   флота   забеспокоились:  "Что  делать?   Если   гитлеровские
наблюдатели заметят в заливе с войсками корабли, то заговорит артиллерия".
     По флоту объявили боевую тревогу. Всем дальнобойным  батареям приказали
быть  наготове и немедля подавлять противника, если он вздумает стрелять  по
кораблям.
     На аэродромах дежурные  истребители и штурмовики готовы были вылететь в
любую минуту, а бомбардировщикам под крылья подвесили бомбы.
     Эти приготовления могли  спасти затертый во льдах караван от гибели, но
скрытность все же  нарушалась. Увидев войска я танки на палубах барж, немцы,
конечно,  сообразили  бы,  для чего перебрасываются войска.  В  штабе решили
караван прикрыть дымовой завесой.
     Ветер  дул с берега.  Чтобы  корабли прикрыло  завесой,  дымовые  шашки
следовало вынести далеко вперед. А  как  пройти  с тяжелой ношей по ледяному
крошеву?
     Нашлись добровольцы.  С помощью досок и легких деревянных тралов моряки
преодолели разводья и перетащили по торосам все дымовые шашки, какие нашлись
на кораблях, ближе к береговому припаю. Установив их  так, чтобы дым гнало в
сторону каравана, они оставили на льдине двух человек  с переносной рацией и
вернулись на корабли.
     Как только начало светать, на льду в двух местах заклубился белый дым и
высокой  завесой наполз на  нас и  другие застрявшие суда каравана.  Дым был
густым и едким. Радист нашего тральщика взмолился:
     - "Льдина"!.. "Льдина"! Мохначев! Спасибо. Благодарим! Перестарались...
Просим полегче. Дышать нечем...
     Так  я узнал, что и  на  льду  не обошлось  без Мохначева. Чтобы спасти
корабли  с  войсками,  он остался  управлять дымовой завесой  и поддерживать
связь по радио.
     Немцы,  конечно,  вскоре  заметили  странный  дым,   поднимавшийся  над
заливом.  Не понимая,  чем  мы занимаемся на  льду, они  послали на разведку
самолет. Но его встретили два истребителя и заставили убраться.
     На всякий случай немецкие артиллеристы  открыли пальбу  по задымленному
участку  залива.  Хотя  они  стреляли  беспредельно,  все же  вызвали ярость
авиации: на  стреляющие батареи  налетели морские бомбардировщики и засыпали
их бомбами. А дальнобойные пушки Кронштадта завершили разрушительную работу:
ни одна из обнаруживших себя батарей больше стрелять не могла.
     То  же  самое  произошло  и после  обеда.  Стоило  подняться  в  воздух
самолетам, как их  встречали  на  всех  высотах истребители. А новые батареи
безнаказанно  не  могли дать  и пяти залпов, их  тотчас  же  нащупывала наша
артиллерия  и  подавляла  более  мощным  огнем, а  затем прилетала штурмовая
авиация.
     Гитлеровцы,  видимо,  так  и  не поняли,  что  же  мы  с  такой яростью
оберегали в заливе, потому что дым не рассеивался до сумерек.
     Едва стало темнеть, на помощь пришли еще два тральщика. Они  пробили во
льдах дорогу и помогли каравану добраться до Ораниенбаума.
     Не знаю, куда сейчас деваются те войска,  которые мы перевозим. Это был
уже не "котел", а скорей - мина, начиненная спрессованной взрывчаткой.
     15 января.  Вчера в  девять  часов тридцать пять  минут  утра  началась
артиллерийская подготовка  из  "котла"  и с  моря.  Одновременно загрохотали
сотни орудий разных калибров. От  могучего залпа дрогнул  не только морозный
воздух, но и затряслась земля.  Грохот стоял такой, что рядом не слышно было
крика,  и  все  же  можно было  разобрать басы двенадцатидюймовок "Марата" и
близкое бабаханье тяжелых железнодорожных батарей.
     С  лесного  наблюдательного  пункта  видно было,  как  по  всей  полосе
вражеских укреплений взлетали вверх деревья, бревна блиндажей, камни, столбы
с колючей проволокой... На  несколько километров  в глубину  снег смешался с
землей, и это черное месиво дымилось.

     Немцы, конечно, не  ждали удара из  "котла". Ведь никогда еще в истории
войн  осажденные  не побеждали  атакой.  Только отчаянье  может  толкнуть на
безумный поступок. Но факт был фактом: стенки неожиданно  лопнувшего "котла"
развалились  и  в  образовавшуюся  десятикилометровую  брешь хлынули  танки,
самоходки, лавина автоматчиков.
     Жаль,  что  день был  пасмурным, бомбардировщики  и штурмовики не могли
помочь наступающим. Гитлеровцы быстро оправились и стали подтягивать резервы
для  контратак.  Они полагали, что силы блокадников скоро иссякнут,  поэтому
яростно отбивались, забывая, что сами могут попасть в "котел".
     А  сегодня с  Пулковских высот в наступление перешли части 42-й  армии.
Морская артиллерия участвует и в этой атаке.
     С Невы бьют корабли в сторону Пулковских высот.  Тяжелые снаряды воющей
лавиной проносились над домами. Ошеломленные жители повыскакивали  на улицы,
не понимая,  что происходит. За  всю  блокаду  им не довелось слышать такого
грозного гула и грохота. Но видя, что "входящие" снаряды не рвутся в городе,
ленинградцы поняли: наступил для оккупантов час расплаты.
     На  улицах  полно возбужденных  людей.  Они  машут  руками,  что  -  то
выкрикивают. Но в грохоте артиллерии их голосов не слышно.
     20  января. Оккупанты, засевшие в Петергофе, так и не дождались помощи.
Из  трех дивизий у них уцелело чуть больше тысячи  человек.  Я видел, как по
размолотой машинами  дороге вели сдавшихся в плен фашистов.  Опасаясь мести,
они брели понурясь, боясь смотреть в глаза.
     В городе догорали разбитые во время боя дома, распространяя едкий запах
дыма, от которого першило  в горле. Пожарища  для нас  стали не новинкой: за
войну нагляделись на них.
     У  Нижнего парка,  в том месте, где прежде высился Большой петергофский
дворец, я  увидел черные развалины: закопченные, с огромными трещинами стены
и зияющие пустотой дыры.

     Мы  подошли к  обрыву и  невольно отступили назад.  Там, где когда - то
вырывалась из раздираемой  бронзовым  Самсоном пасти льва высоко вверх самая
мощная струя воды, сейчас  виднелась огромная  обледенелая яма.  Вокруг  нее
валялись обломки мрамора. Не было ни позолоченных наяд, ни сирен, ни зеленых
лягушек, ни тритонов...
     Опасаясь нападений с моря, гитлеровцы заминировали Нижний парк, пляжи и
загородили  проходы несколькими  рядами колючей  проволоки. Всюду  виднелись
предостерегающие надписи на немецком языке: "Опасно. Мины!"
     А любопытный шофер нашего "козлика" не мог удержаться, ему не терпелось
поглядеть,  как  жили  здесь оккупанты. Он заглядывал  чуть ли  не в  каждый
блиндаж, пробирался в  глубокие  землянки и  выходил с  трофеями: то выносил
золенгеновскую бритву, то парафиновый светильник, то флягу.
     - Смотри, нарвешься на мину, - предупредил я его.
     - Я осторожно, не бойтесь,  - ответил он. - Тут фрицы до последнего дня
прятались, не успели поставить мины.
     Но  из  следующей  землянки  он  выскочил  как ошпаренный  и, заикаясь,
сообщил:
     - Та - там  ког  - го -  т - то душат! М - может, фрицы. Д - да - вайте
посмотрим.
     Вытащив  пистолет,  я  прошел  в  тамбур  землянки,  приоткрыл  дверь и
прислушался. Из  глубины помещения действительно доносились  странные звуки:
тонкое взвизгивание, стоны и  храп. Они мне  показались знакомыми. Не  желая
второй раз оказаться в глупом положении, я приказал шоферу:
     - Посвети своим фонариком!
     При свете нагрудного электрического фонарика, держа оружие наготове, мы
прошли  в довольно обширное помещение. Стены здесь были  обшиты полированной
фанерой  и  увешаны  картинами  в  золоченых рамах. Посреди стояла  печурка,
облицованная  старинными  изразцами. По  углам  виднелись  столики  красного
дерева, кожаные кресла, диваны. У задней стенки - пианино...
     Это, видимо, была офицерская кают -  компания, оборудованная вытащенной
из дворцов мебелью.

     На топчане,  покрытом толстым ковром, положив  под  голову ранец, лежал
богатырского вида  парень  и во всю мощь  своих легких  нахрапывал. Он был в
валенках, ватных штанах и довольно засаленном полушубке.
     Я заглянул в лицо,,  утонувшее в густом  мехе  поднятого  воротника,  и
узнал мичмана Мохначева.
     В землянке было  прохладно. Боясь,  что разоспавшийся мичман  обморозит
руки, мы растолкали его.
     Мохначев  первым долгом схватился  за  пистолет, спрятанный за пазухой,
но, разглядев меня, смущенно извинился:
     - Прошу прощения, товарищ капитан, думал - фрицы ожили.
     - Чего же ты тут залег? - спросил я его. - Другого места не нашел?
     - А в  другом месте мне бы не дали  отоспаться.., Сколько суток глаз не
смыкал! Был корректировщиком. Мне ведь эти места знакомы.
     Он угостил нас трофейными сигаретами и не без гордости сказал:
     -  Я последним уходил  из Петерго