впереди и тянуть за собой
хвост густого дыма. Снаряды рвались близко, но ни один не угодил в нас.
     По пути мы встретили миноносец "Свирепый", мощный буксир и спасательное
судно. Они спешили на помощь к покинутому теплоходу.
     "Не  поздно  ли  их  выслали?" - подумалось мне. Шторм  не унимался.  В
просвете  среди  рваных  облаков  показалось  тусклое  солнце.  Обледеневшие
корабли засверкали как бриллиантовые. Красота была зловещей.
     К Гогланду мы  подошли в темноте. В бухту не  войти.  Огромные  водяные
валы с пушечным грохотом и ревом разбивались о волнорез. Ветер дул в  корму.
Нас бросало из стороны в сторону. Катер подхватило высокой накатной волной и
боком внесло в проход бухты.
     Здесь первым долгом мы высадили укачавшихся пассажиров. Шторм и морская
болезнь сильно измотали ханковцев. Они едва брели, держась друг за дружку.
     Мои  ребята тоже  устали, но у  них хватило сил  произвести приборку  в
помещениях. Только  после  того, как была наведена чистота, мы повалились на
койки.
     На другой  день вернулся ходивший на  поиски миноносец  "Свирепый". Он,
конечно,  не нашел покинутый на минном поле теплоход. Куда тот делся - никто
не знал, так как рация теплохода перестала действовать.
     Доложив  о  себе  лишь  командиру  дивизиона,   я   никому  больше   не
показывался. Может быть, поэтому в течение  двух суток о нашем существовании
забыли. Мы как следует отоспались и подготовились к новому переходу.
     Шестого декабря  я получил  приказ  сопровождать в  Кронштадт миноносец
"Свирепый". Все корабли и войска в течение  двух  дней должны были  покинуть
Гогланд.
     От Гогланда  эскадра  шла  по чистой  воде.  За  островом  Лавенсаари -
встретило  сало, затем  корабли вошли  в  сплошной лед и  стали  проламывать
дорогу.
     Деревянный  МО  для  этого  дела не  приспособлен.  Командир  миноносца
просигналил, чтобы я перешел в кильватер ему. Я так и сделал, но от этого не
стало легче:  льдины  за кормой  миноносца смыкались и так сдавливали катер,
что он трещал.
     Я попросил взять катер на буксир и подтянуть как можно ближе к корме.
     На  буксире идти  было спокойней.  Но  длилось  это недолго. В  торосах
"Свирепому" приходилось  оставлять  мой катер  на месте, а самому с  разгона
проламывать  лед.  В  такие  минуты  катер  попадал  в ледяные тиски. Он так
кряхтел и трещал, что, казалось, вот - вот будет расплющен в лепешку.
     Во льдах корабли продвигались  черепашьей скоростью. В шестом часу утра
катер  дрогнул от удара и я услышал треск проламываемых досок. В  левый борт
ткнулась огромная льдина и поволокла катер в сторону.
     Я сыграл  аварийную  тревогу.  Механик обнаружил  пробоины  в  машинном
отделении и в районе бензобака.  Пришлось создать крен на  правый борт и  на
ходу заводить пластырь.
     У  Шепелевского маяка  нас встретил ледокол.  Он  помог  дотащиться  до
Кронштадта. Что будет  дальше  - не  знаю. Говорят, будто катера вытащат  на
берег, а нас  поселят в казармы. Значит, отплавались. Чего доброго, в пехоту
отправят.
     - А не хочется на сушу? - спросил я.
     - Нет, с детства мечтал плавать.
     - А ты из каких мест?
     - Город Николаев, столица корабелов.
     Я больше трех  месяцев знаком с Валентином Панцырным, но ни разу у  нас
не было разговоров о  личной жизни. Он украинец, но чисто говорит по-русски,
так  как много читает.  Каюта у него завалена художественной литературой.  К
писателям  лейтенант  относится  с  необыкновенным  уважением.  Может  быть,
поэтому он так откровенен со мной.

     Панцирный очень скромен  в быту:  он не  курит,  не  пьет.  В свободные
минуты сидит уткнувшись в книгу. Вместо папирос получает конфеты.
     - Я однолюб,  - признался он мне.  - Моя  жинка такая, что после нее на
других смотреть не захочешь. Ей двадцать один  год, медичка. Но любит петь и
выступать на сцене.  Пошла работать в поликлинику кинофабрики. Чего доброго,
актрисой сделается. Тогда я пропал, какой-нибудь знаменитый приглянется.
     - Лучше тебя она навряд ли найдет, - без лести сказал я ему.
     Панцирный  атлетически  сложен,  строен  и по  - мужски  красив.  Таких
обаятельных парней не часто встретишь.
     На этом наш разговор прервался.  Вбежавший в  кают - компанию  дежурный
старшина доложил:
     - На пирсе командир  дивизиона  и комиссар.  С ними еще какие - то... к
нам идут.
     -  Надо встречать гостей, - поднимаясь,  со вздохом сказал лейтенант. -
Не люблю, когда на катере начальство  застревает. И я не хозяин, и  матросам
покоя нет. Командир дивизиона с Гогланда  с нами обеспечивающим  шел, теперь
благополучное возвращение празднует. Не боевой катер, а ресторан "Поплавок".
     С  командиром дивизиона капитан -  лейтенантом  Клиентовым и комиссаром
Молодцовым пришли пропагандист нашего политотдела Васильев, командир второго
дивизиона Бочан и береговой служака,  занимающийся кадрами, капитан третьего
ранга Грушин.
     Клиентов, который уже был на взводе, увидев меня, воскликнул:
     - Добро!  Банкет с представителем прессы. Панцирный, давай сюда кока. И
вытаскивай канистру. Сейчас приготовим коньяк "Три косточки".
     Лейтенант ушел и  вскоре вернулся с коком и двадцатилитровой канистрой,
наполненной техническим спиртом, раздобытым на Ханко.
     - Никак не  могу понять интендантское начальство, - сказал Клиентов.  -
Ведь сами  пьют,  а спирт портят. Заливают его черт  знает  какой  гадостью,
будто не знают, что русскому человеку все это нипочем. Он и с керосином пить
будет.  Принеси две  миски,  - приказал он коку.  - И  сообрази  закусон  на
шестерых.
     Когда кок принес две эмалированные миски, Клиентов одну из них наполнил
спиртом, остро пахнувшим бензином, и поджег.
     - Первым делом надо удалить бензин, - с видом знатока сообщил он нам. -
У бензина пламя белое, у спирта синее. Улавливай оттенок.
     Капитан - лейтенант выждал, когда в миске  исчезли белые язычки пламени
и появились голубые,  затем он накрыл горящий  спирт пустой миской и загасил
его. Сняв ложечкой, а затем  ваткой плававшие  на  поверхности жирные пятна,
Клиентов объявил:
     - Коньяк готов к употреблению.
     Он разбавил  приготовленный спирт водой и это  мутное,  почти молочного
цвета питье разлил по жестяным кружкам.
     Я  понюхал,  в нос  ударил запах жженой  галоши.  Меня  передернуло  от
отвращения. Это вызвало смех. А бывалый выпивоха Грушин посоветовал:
     - Перед употреблением зажимайте нос, тогда проходит как ликер.
     Мы чокнулись и залпом выпили содержимое кружек. Спирт, несмотря на свой
отвратительный  запах,  приятным теплом разлился внутри, а скоро ударил и  в
голову. За  обильной едой развязались языки. В тесной кают -  компании стало
дымно и шумно.
     Налив вновь разбавленного спирта, Клиентов признался:
     - Если бы предстоял  еще один такой поход, я, наверное бы, не выдержал.
Невозможно слышать, когда кричит тонущий человек.
     Он осушил свою кружку и, уставясь осоловелым взглядом в меня, спросил:
     -  Что  -  думаете,  слабонервный пьяница, не  способный  пойти в новый
поход?  Ошибаетесь! Пойду  как  миленький,  и других  поведу,  пусть  только
прикажут.  Ни  при  каких  обстоятельствах приказ  нельзя  нарушать, мы люди
военные. А напряженные нервы надо разряжать спиртным. Я это и делаю. Учуяли?
     - Вполне. Я вас не осуждаю, наоборот - удивляюсь.

     Панцирный  не пил  спирта.  Я заметил,  как  его кружку  подменил  кок.
Матросы  любили своего командира и помогали ему  оставаться таким,  каким он
хотел быть.
     Мы  просидели на катере  допоздна и  ушли не очень  пьяными, потому что
хороша  была закуска.  На  прощание катерники подарили  нам по банке шпрот и
пригласили через день на пироги. Они договорились  с  какой-то кронштадтской
старушкой, она будет им печь.
     Панцирный не провожал  нас. Он как  - то незаметно исчез из  накуренной
кают - компании, а когда я заглянул в его крошечную каюту, то увидел, что он
сидит на койке и с увлечением читает книгу.
     8  декабря.   Война   охватывает  весь  мир.   Япония  напала  на  базу
американского флота в  Тихом океане.  Был налет  и  на  английскую  крепость
Сингапур.
     9 декабря.  Пирогов нам не удалось отведать. На кораблях, вернувшихся с
Ханко, прошла  проверка. Все неучтенные продукты,  вывезенные самодеятельно,
изъяты. Катерники, отдавшие муку, консервы, рис и сушеные  овощи, садятся на
блокадный паек береговиков. После обильной и сытной походной пищи они тяжело
переносят недоедание.  Облазали  все  закоулки  на  катере  в  поисках -  не
осталось  ли  чего из  ханковских продуктов? Ведь  их  запихивали  в  каждую
свободную щелку. Нашли только пачку галет и несколько банок с витаминами.
     Ленинград,  говорят, получил отдушину:  действует  проложенная  по льду
Ладожского озера  дорога.  Машины по ней везут в Ленинград снаряды, горючее,
продукты и вывозят за кольцо блокады гражданское население.
     10 декабря. Еще не все наши корабли вернулись с островов. Многие из них
попали в тяжелое положение во льдах. Вчера я видел комиссара ТЩ-67 политрука
Соловьева. Он едва  волочит ноги, так как со всей командой "ижорца" проделал
пеший переход по торосам. Я записал его рассказ.
        "В ТОРОСАХ"
     Нашему дредноуту не повезло. Все время целыми из всех передряг уходили,
а вот во льдах попались.
     Послали нас на  Лавенсаари баржу с имуществом островитян отбуксировать.
Пришли на остров, смотрим - уголь кончается.  Где его  взять?  Хорошо, что у
островитян  кое - что в бункере осталось. Мы  тонны три мелочи наскребли, на
саночках в  мешках этот уголь на  свой  "ижорец"  переправили.  Пресной воды
ведрами в баки натаскали. В общем, кое - как заправились на обратный путь.
     Залив уже затянуло льдом.  Но лед оказался не очень крепким. Наш тралец
его с разгона проламывал. Пятнадцать метров вперед,  десять  назад.  Так всю
ночь. Чапали тем же ходом и следующий день. Измучились.
     На траверзе  Толбухина маяка,  в  трех милях  южнее  фарватера,  крепко
застряли в  торосистом  льду.  К  нам  на помощь  стал  пробиваться  ледокол
"Октябрь". Но он был маломощным, приближался черепашьим шагом.
     В это время "костыль" в воздухе появился. Покружил на высоте и улетел.
     "Октябрь"  пробился  к  нам,  когда   начало  смеркаться,  но  тут  два
бомбардировщика "Ю-88" с тем же "костылем" появились. Мы, конечно, огонь  из
пушки и винтовок открыли.
     "Костыль" спикировал на "Октябрь" и весь расчет у пушки перебил.
     Бомбардировщики, уже без опасений, принялись нас бомбить.
     Одна "двухсотка",  упав  на  лед,  закружилась  волчком  и  по  инерции
заскользила к нам.  Я показал  на нее командиру. Он втянул голову в воротник
полушубка и смотрел на нее как загипнотизированный. К счастью,  в этой бомбе
взрыватель не  сработал.  Она  подкатилась  почти к борту. Но  другие  бомбы
сделали свое дело: одна  утопила баржу, другая  пробила палубу  "Октября"  и
взорвалась внутри корабля. На ледоколе начался пожар.  Не успел я послать на
спасение  боцманскую команду,  как две  бомбы  проломили лед рядом  с  нашим
тральцом.  Взрывом корабль  подбросило  и  засыпало осколками льда. Но он не
сразу  утонул, а  сперва  повис  на  привальном  брусе.  Подпоркой  нам были
сомкнувшиеся торосы.
     Взрывом сдвинуло  с  мест машины и котлы.  Двух  машинистов  и механика
обварило паром. Мы их с трудом выволокли наверх.
     Корабль стал  медленно крениться.  Швы у него разошлись, в щели хлынула
вода. Командир приказал вынести раненых на лед.
     Нам удалось сбросить за борт одеяла, несколько  шинелей, компас, фонарь
и все, что было  в провизионке. И тут услышали новую команду: "Всем покинуть
корабль, сойти на лед!"
     Наш  тралец зачмокал, засопел, черпая  бортом воду,  и через три минуты
затонул.  Вместе с пузырьками наверх всплыли  срез бочки,  шлюпка,  пробитая
самолетом, и два деревянных трапа.
     Мы выловили из майны несколько человек с затонувшего "Октября", дали им
сухую  одежду  и стали думать, что  делать дальше.  Оставаться на льду  было
рискованно. Радиопередатчика не было, а без него  как сообщишь, что мы сидим
на льду? Решили идти пешком к Кронштадту.
     Все имущество и раненых  мы уложили на трапы,  впряглись в  них,  как в
сани, и поволокли по льду. Впереди с компасом  и фонарем шел командир,  а мы
на некотором расстоянии от него. Он просматривал, нет ли впереди майн.
     По гладкому льду трапы скользили хорошо, почти тянуть не приходилось. А
на  торосах  беда:  то один,  то  другой  застревал. От  толчков  обваренные
вскрикивали и  просили:  "Полегче,  братцы, полегче,  и  так  терпежа  нет".
Приходилось всей  командой поднимать  трап на руки и  переносить  на гладкое
место.
     Измучились мы так, что ноги не держали. То и дело кто-нибудь валился на
лед  и  говорил: "Я  чуток  отдохну  и  догоню  вас".  Известно,  как  такой
измученный человек догонит. Уснет и вмерзнет в лед.
     Я, конечно, не позволил лежать. Даже прикрикивал на некоторых и в спину
толкал.  Простые  уговоры  уже  не  действовали.   Для  взбадривания   лгать
приходилось:  "Уже недалеко,  скоро дойдем". А  тащиться  нужно было  больше
двадцати километров.
     Машинист  Лобза в трещину провалился. Полные  ботинки  воды  набрал,  а
сразу не вылил.  Ноги у  него  обледенели,  стали  разъезжаться,  ступить не
может. Я помог ему содрать жесткие, словно  жестяные, ботинки и  отдал  свои
меховые рукавицы. Лобза приладил их на  ноги, подвязал бинтами и шагал как в
тапочках. И  матросы  с ледокола,  потерявшие ботинки,  шагали  окутав  ноги
тряпками.
     Со стороны мы, наверное, походили на цыган, переживших бедствие. Брели,
спотыкаясь, упавших поднимали и укладывали на трапы. Только к утру добрались
до форта Южный. Там нас сначала встретили окриком: "Стой, стрелять будем!" А
потом напоили горячим чаем, перевязали раненых и всех уложили спать в теплом
помещении на сухих матрацах.
     Так что  остались мы без  корабля. Будем теперь  служить  на  другом. А
может, в морскую пехоту спишут.
     Буржуазные  историки,  разумеется,  выискивают разные  причины,  почему
немцы были остановлены под  Ленинградом и  не сумели ворваться в город. Одни
это объясняют  тем, что Гитлер приказал перебросить некоторые танковые части
с Ленинградского фронта под Москву, другие ссылаются на бездорожье, третьи и
вовсе несут околесицу: немцы, видите ли,  не стали входить в  город, так как
была  опасность  погибнуть  под  руинами. Но и  среди  буржуазных  историков
находятся  люди,  которые  сумели  понять  главную   причину.  Генерал  Курт
Типпельскирх в книге "История второй мировой войны"  по -  своему откровенно
написал:
     "Немецкие  войска  дошли  до  южных  предместий  города,  однако  ввиду
упорнейшего  сопротивления   обороняющихся   войск,   усиленных  фанатичными
ленинградскими рабочими, ожидаемого успеха не было".
     Не  сумев захватить город  Ленина  с  ходу, штурмом,  гитлеровцы решили
сломить сопротивление ленинградцев  длительной  блокадой. В "Истории Великой
Отечественной  войны"  опубликован  документ оперативного  отдела  немецкого
генерального  штаба.  В  нем  было  расписано,  как  произойдет  расправа  с
непокорными ленинградцами.
     "...Сначала  мы блокируем Ленинград  (герметически)  и разрушаем город,
если возможно, артиллерией  и авиацией... Когда террор  и голод сделают свое
дело, откроем  отдельные  ворота  и  выпустим  безоружных  людей...  Остатки
"гарнизона  крепости" останутся там на  зиму. Весной мы проникнем в город...
вывезем все, что осталось живое, в глубь России или возьмем в плен, сровняем
Ленинград с землей и передадим район севернее Невы Финляндии".
     Вот что нам было  уготовано! Но Гитлера и этот средневековый людоедский
план не устраивал. Он приказал капитуляции не принимать, в город не входить,
а сровнять его с землей издали.
     Позже,   на  Нюрнбергском   процессе,  выискивая   оправдание,  военный
преступник Йодль так объяснял причину появления чудовищного приказа:
     "Верховный  главнокомандующий  группы  армий  "Север"  под  Ленинградом
фельдмаршал фон Лееб  сообщал нам,  что  он  будет абсолютно  не в состоянии
обеспечить  питание  и снабжение миллионов ленинградцев,  если они попадут в
его руки,  поскольку  положение со снабжением  его  собственной группы армий
стало в то время катастрофическим. Это была первая причина. Однако незадолго
до того русские армии  оставили Киев, и едва  только мы заняли город,  как в
нем  начались  один  за  другим  взрывы  чудовищной   силы.  Большая   часть
внутреннего  города  сгорела, пятьдесят тысяч  человек остались  без  крова,
немецкие солдаты понесли значительные  потери, поскольку подрывались большие
массы взрывчатых веществ...  Приказ преследовал только одну цель -  оградить
немецкие  войска  от таких катастроф,  ибо в Харькове  и Киеве  взлетали  на
воздух целые штабы..."
     По его словам, это и породило директиву гитлеровского командования от 7
октября  1941  года. В  ней говорилось,  что  беженцев из Ленинграда следует
отгонять огнем,  если только они приблизятся  к немецким позициям, но всякое
бегство "отдельных  лиц" на восток,  через небольшие бреши в блокаде, должно
поощряться, поскольку оно  может  лишь  усугубить хаос в восточной России. И
дальше объяснялось, как обстрелами и бомбардировками надо разрушить город.
     Юрг Майстер, который выдает себя за  объективного историка,  потому что
он - де уроженец не Германии, а Швейцарии, так оценил ханковскую операцию:
     "Русские части  под  командованием  генерала Кабанова проявили во время
обороны  Ханко,  а  также  при  организации  проведения  конвоев  совершенно
необычную  для  советских  войск  инициативу.  Вывоз  гарнизона  был  первым
тактическим и стратегическим успехом Советского флота".
     И тут же этот "объективный" историк пишет:
     "Положение  Ленинграда  было  исключительно тяжелым.  Численный  состав
гарнизона  был  невелик,   недоставало  продовольствия,  горючего  и  прочих
предметов потребления. Правда, из сильно потрепанных дивизий, отступивших из
Ревеля и Ханко,  были выделены  для ленинградского гарнизона подкрепления, а
зимой  в  окопы  отправлены даже моряки.  Однако  и  немецкие войска  уже не
располагали  достаточными  силами для  занятия  ослабшего  и  павшего  духом
города".
     Юрг Майстер и через пятнадцать лет не пожелал заметить, что ленинградцы
отнюдь  не  пали духом, а наоборот  - были  полны решимости разорвать кольцо
блокады и изгнать оккупантов со своей земли.
     Американец Леон Гурэ не жалуется на то, что не был допущен к нужным ему
материалам. Много дней он  провел в  крупнейших советских библиотеках. Кроме
того,    пользовался   официальными    документами    нацистской   Германии,
воспоминаниями  известных  гитлеровцев,  армейскими   анекдотами   и  просто
сплетнями.  И выпустил скандальную книгу "Осада Ленинграда". В ней он как бы
заново переигрывал битву за Ленинград  со стороны гитлеровского командования
и, конечно,  пришел  к  выводу, что  город  Ленина  выстоял  не  потому, что
мужественны  и непреклонны  были его защитники, а вследствие "роковых ошибок
Гитлера".  Даже враждебные советскому строю рецензенты вынуждены были не без
иронии отметить,  что и "великий стратег"  Леон  Гурэ, заняв  на  время пост
Гитлера,  как  ни старался, опять проиграл битву за Ленинград, потому что не
понял, какие  идеи и  силы помогли защитникам  города в  минуты  смертельной
опасности показать чудеса храбрости, непонятные многим западным историкам.
     Мы,  кронштадтцы, в ту пору ни на минуту не сомневались в победе и ради
нее готовы были вынести и голод, и холод, и тьму.




        "БЛОКАДНАЯ ЗИМА"
     13 декабря 1941 года. Репродуктор у  нас включен круглые сутки, так как
тревоги объявляются по радио.
     Первые утренние известия слушаю сквозь сон. Три дня назад передали, что
мы отбили. Тихвин, а сегодня вести такие, что я скатился с по