и в
тот  же  день  подкинул  нам  пяток вяленых языков. Они оказались твердыми и
резиновыми, как  автомобильная  шина,  но  все -  таки -  мясо. Наш гарнизон
ликовал.
     Наконец  типаж  оперетты   прояснился.  Боцмана  Силыча  и  разведчицу,
комсомолку  с Выборгской  стороны, породил  Вишневский.  Сердцееда  Чижова и
молодых  матросов  ввел  в  действие  Крон,   а  Георгия  Бронзу,  одессита,
сражавшегося в  Ленинграде,  конечно, пустил  в плаванье я. Остальные  герои
образовались  как  -  то  незаметно. Словно  родились  из  пены  "трепа".  С
начинающим поэтом помог мне Крон. Он предложил  заменить  только одно слово:
вместо "не выдаст" поставил  "не выдадет", - и сразу стало видно,  что стихи
сочинил неопытный человек.
     Музыку к  нашему тексту писали  флотские  композиторы Николай Минх, Лев
Круц и Виктор  Витлин. Они приходили к нам и показывали заготовки. Наигрывая
на рояле  и подпевая дурными голосами, они наводили такой шум, что их слышно
было за  квартал, так как  окна у нас были раскрыты настежь. Однажды хозяйка
пришла встревоженной и предупредила:
     -  Под окнами собрались  рабочие "Линотипа". Они возмущаются,  говорят,
что  ленинградцы мучаются, гибнут от снарядов, а тут чуть  ли не каждый день
"тру - ля - ля" устраивают.
     Вишневский  мгновенно  надел   на  себя  китель  со  всеми  орденами  и
георгиевскими крестами, высунувшись в окно, обратился к рассерженным рабочим
почти с митинговой речью:
     - Дорогие  героические рабочие Ленинграда! Мне понятно ваше возмущение.
Я сам бы расстрелял гадов, которые устраивают пьянки и веселятся в блокадном
городе, когда рядом льется  кровь и люди  умирают  у станков. Но  у нас дело
особое.  Тут не "тру - ля -  ля". В этом  доме собрались драматурги, поэты и
композиторы.   По  заданию  командования  мы   пишем   музыкальную  комедию.
Гитлеровцы  полагают,  что под обстрелами и бомбежками  мы  хвосты  поджали,
дрожим  от страха  и  поедаем друг  друга. А мы не унываем,  даем им сдачи и
сочиняем сатирическую  оперетту  "Раскинулось  море  широко". Скоро  мы  вам
покажем ее в Александринке. Приходите к нам на премьеру...
     -  Да мы что... мы разве против,  -  стали  оправдываться  линотиписты,
выпускающие вместо машин пулеметы. - Просим прощения, если  помешали. Просто
непонятно было, чего люди веселятся, когда кругом горе.

     А теперь ясно. На премьеру придем... Желаем успеха.
     Премьера состоялась  в точно назначенный  день - 7 ноября 1942 года. За
нами  пришел  мотоцикл  с  коляской.  И  мы  втроем с  ветерком  подкатили к
Александринке.
     Спектакль прошел с успехом.  Зрители  прерывали  представление смехом и
аплодисментами.  Нашей  прима - балерине Пельцер  вместо  корзины  с цветами
преподнесли  корзину,  наполненную  свежей   морковкой,  репкой,  свеклой  и
помидорами. И  она такому подарку была больше рада, чем  цветам. Хотя были и
цветы,
     - Что же тебя из блокадных переживаний больше всего потрясло? - спросил
я у Севы Азарова.
     - Ты смеяться будешь,  не поверишь, но я действительно был  потрясен. И
все по глупости, стремлению пошутить. К Саше Крону перед Первым маем приехал
друг из Москвы. Привез немного муки, шоколаду и пару бутылок шампанского. Мы
решили  шикнуть  Первого  мая  -  устроить  праздничный пир.  Учти  - тысяча
девятьсот сорок второй год. Рита, артистка фронтовой бригады, взялась испечь
торт. Мы собрали весь, какой  был,  сахар, порошковое молоко и яйца и отдали
ей. Рита испекла на керосинке в печке "чудо" необыкновенной красоты торт: он
был румяный, похожий на спасательный круг и густо залит шоколадом.
     Придя на пиршество, я решил пошутить - спрятать этот чудо - торт. Отнес
его в дальний угол большой комнаты и уложил в мягкое кресло.
     Выпив  по бокалу шампанского,  мы  развеселились:  читали  стихи,  пели
песни. Мне стало жарко. Голова немного кружилась. Чтобы охладиться, я прошел
в  конец комнаты и развалился  в кресле. И тут вдруг почувствовал  под собой
нечто мягкое. "Торт!" - вспомнил я и в ужасе  вскочил. Но  уже  было поздно.
Штаны мои пропитались шоколадом, а гордость хозяйки - торт  был  расплющен и
оголен.
     Проклиная  себя  за  стремление  к  дурацким  шуткам,  я  быстро  отнес
расплющенный торт на  старое  место,  а  сам  уселся  на  стул  и больше  не
поднимался, чтобы  меня  не выдали  аккуратно  отутюженные  флотские  брюки.
Хорошо, что они и шоколад были темного цвета.

     Ты представляешь, как я себя чувствовал,  когда был подан чай и хозяйка
с торжественным видом пошла за тортом. Я замер, и внутри у меня все дрожало.
Но произошло невероятное. Расплющенный  торт за прошедшее время выпрямился и
вновь стал  воздушным. На нем только мало  осталось  шоколада. Хозяйка  была
удивлена.
     - Смотрите, торт впитал в себя весь шоколад, - огорченно сказала она.
     А я  -  то  знал,  куда он впитался, и сидел  ни жив ни мертв. И  чай с
тортом пил без всякого энтузиазма.
     Когда гости расходились, я пятился в прихожую как рак  и быстро накинул
на  себя плащ.  Я боялся, что если хозяйка и  мои друзья заметят  коричневый
отпечаток на моем заду, то они разорвут меня на клочки.
     Странное дело, на войне почему - то больше всего запоминается смешное.
     В  навигацию  1942 года нашим  подводникам трудно было  проходить через
минные поля на коммуникации противника.  И все  - таки  они  ходили и топили
корабли. Я знал, что не все подводники вернулись назад. Но кто же погиб? Жив
ли мой ровесник - командир дивизиона "щук" Володя Егоров?
     - Нет,  он не вернулся, - ответил  Азаров. - Но подробностей я не знаю,
поговори  с Зониным. Александр Ильич  ходил в  поход с Грищенко и собирается
написать книгу о подводниках. Он уже накопил много материала.
     С Зониным у меня были давние хорошие отношения. Мы обычно разговаривали
с ним доверительно и откровенно, поэтому я поспешил встретиться с ним.
     Александр Ильич на восемь лет был старше меня и в жизни  хватил  больше
лиха, но  блокада мало изменила  его. Он, как всегда, подтянут,  худощав. На
опрятном  кителе алеют  два  ордена: боевого  Красного  Знамени, который  он
получил за подавление Кронштадтского  мятежа, и Красной Звезды  - за поход в
тыл противника. Расцеловавшись, я спросил:
     - Где же ты ютился на Л - 3?
     - Вместе с  механиком  в командирском отсеке... одна  койка над другой.
Нужно  сказать,  подводные   лодки  начинены  механизмами  до  чрезмерности.
Человеку остаются небольшие пространства, порой щели. Некоторые краснофлотцы
на  торпедах  спали.  Но  не  теснота  меня  донимала,  а  духота,  нехватка
кислорода. Температура  поднималась  до тридцати  градусов.  Лежишь  мокрый,
дышать  нечем,  и  сон не  идет. Видно,  сердце начало сдавать,  вижу,  ноги
отекают.  Я  про  это  -  никому, а про  себя  думаю: "Не раскиснуть  бы, не
оказаться  банкротом". Ведь нашему брату важно сойтись с людьми,  понять их,
вызвать на откровенность. А у меня сил нет из отсека в отсек ходить. Какая -
то  вялость охватывала, словно был  ватой  начинен. Как только всплывали, я,
конечно, с командиром - наверх.  Посмотрю на огромное небо, глотну  свежести
морской  и  сразу  бодрость  обретаю. Спускаюсь вниз,  чтобы  с  матросами и
старшинами пообщаться, а говорить не с кем. Один на вахте занят, другой спит
в провентилированном отсеке. Прямо страх охватывал,  что  ничего интересного
про экипаж не смогу написать...
     - А минных полей не боялся? Ты ведь знал, сколько их на вашем пути.
     - Знал. И врать не буду.  Как только  входили в минное  поле - невольно
начинало стучать сердце и дыхание учащалось. Прислушивались к каждому шороху
и ждали:  вот  - вот грохнет. Я даже сон  однажды увидел. Идем мы на большой
глубине, а над  нами мины колышутся.  И  впереди дно ими  устлано.  Нигде ни
прохода,  ни  лазейки.  Проснулся,  а  у  меня сердце  колотится  и  во  рту
пересохло... На  отсутствие  переживаний  не  жалуюсь,  за тридцать  два дня
автономного плавания их  было предостаточно. Мы ведь не зря в тыл противника
пробрались. Наши  торпеды  потопили гитлеровский  миноносец,  танкер  и  три
нагруженных  транспорта.  Кроме того,  на  минах,  которые  мы  поставили на
фарватере, подорвались, как стало известно, еще два корабля.
     -  Александр Ильич, а ты  бы  не  смог  подробней рассказать о том, что
происходило на  Балтийском море в  мое отсутствие, - попросил я.  -  Ну хотя
бы... что знаешь о  подводниках.  Я  ведь с первых  дней войны был  связан с
ними. Судьба многих интересует, особенно таких, как Дьяков, Володя Егоров.
     - Могу  и  о  твоих  знакомых,  -  вздохнув,  сказал  он. - Они первыми
открывали  навигацию сорок второго  года. В  конце  мая  командование сперва
капитан - лейтенанта Дьякова разведать путь послало.  Он отправился на  М  -
97. Дошел благополучно до Лавансари, там постоял дня два и вышел к Гогланду.
За  зиму мы второй раз остров отдали.  Ходил  Дьяков под водой  и  всплывал,
всматривался, вслушивался и... в журнал ничего не записал. Тихо было вокруг.
Больше недели курсировала М - 97  в  заливе и ни мин, ни сторожевых кораблей
hp. обнаружила.  Об  этом Дьяков и доложил по начальству. В штабе  проверили
штурманскую  прокладку  пути  "малютки"  и установили, что она несколько раз
пересекала кромки минных полей, но так удачно, что даже минрепов не задела.
     После  Дьякова  пошли  на  позиции  две "щуки" -  Афанасьева  и Мохова.
Капитан третьего  ранга Афанасьев, как ты знаешь,  был опытным, мог обойтись
без  обеспечивающих,  а капитан -  лейтенант  Мохов  впервые  самостоятельно
выходил  на  Щ-317,  поэтому  с ним  отправился  командир  дивизиона Егоров.
Владимир  Алексеевич к  этому времени получил звание капитана второго ранга.
Он   предложил  командованию  осуществить  смелый  проект:  выйти  одной  из
подводных  лодок  в  Балтику до заморозков, имея  повышенный запас  торпед и
снарядов, пробыть в  тылу  у противника  до  весны,  топя  на  коммуникациях
корабли, когда этого противник не ждет. Командование дало "добро", и  комдив
вышел  разведать, где  находятся  главные  пути перевоза грузов  из Швеции в
Германию.
     За  сто часов  Щ-317  скрытно  прошла сквозь минные поля  и  радировала
командованию, что вышла на свою позицию.
     Девятнадцатого  июня  наши  радисты  перехватили  паническое  сообщение
шведского  радио  о  том,  что  неизвестной  подводной лодкой потоплены  два
транспорта.  А Егоров молчал,  лишь десятого июля  он  доложил по радио, что
утопил пять транспортов и направился в базу.  Но вернуться ему  не довелось.
Видно, где - то в устье Финского залива Щ-317 наткнулась на антенную мину...
     Поход  Афанасьева  закончился  более благополучно,  но  и  он  с трудом
вырвался  из опасной  зоны.  В  середине  июня  двумя торпедами  он  потопил
транспорт,  охраняемый катерами. Далеко не ушел и на следующий день выпустил
еще  две  торпеды по  другому  транспорту, но  промазал.  Чтобы не  упустить
крупную  добычу, Афанасьев  в  азарте  приказал  всплыть и  обстрелять ее из
"сорокапятки".
     Лодка всплыла. Артиллеристы мгновенно заняли  места на верхней палубе и
принялись  палить. Транспорт  ответил  залпом  пушек более крупного калибра.
Этого,  конечно,  никто  не  ждал. Чтобы не попасть  под накрытие,  пришлось
стремительно погрузиться.
     Вскоре появились вызванные транспортом катера -  охотники. Слышно было,
как они ходят, прослушивая фарватер, и бомбят.
     Несколько   дней  Афанасьеву   не   удавалось   всплыть   для   зарядки
аккумуляторов. Ночи были  светлыми.  Стоило показаться из  -  под воды,  как
начинали тарахтеть моторы  преследователей. Уходя от них, лодка обо что - то
ударилась  на  глубине.  В  носу  образовалась  течь.  Только   туман   спас
Афанасьева. Он  смог провентилировать отсеки,  зарядить  аккумуляторы  и  по
радио сообщить  о своем  бедственном положении.  Ему  приказали вернуться  в
базу. И он это выполнил.
     Выход в  Балтику  Егорова послужил сигналом  для  других лодок  первого
эшелона.  В июне в море ушли  несколько "щук" и "эсок".  Прославились в этих
походах капитаны третьего ранга Осипов, Вишневский и  Лисин. Осипов, ни разу
не промазав, потопил  пять  кораблей противника, Вишневский  - три, а Лисин,
потопив транспорт,  сумел  захватить двух пленных, один из них был капитаном
судна.
     Наша  Л  -  3  во  втором  эшелоне  выходила  первой.  В  Лавансари  мы
встретились с "эской" Лисина и кое - что узнали  о проходах в  минных полях.
Это нам  помогло  пройти к  маяку Богшер и шведским берегам. Обо всем этом я
написал  брошюру,  выпущенную Пубалтом,  и  когда-нибудь сделаю  повесть,  с
наблюдениями над самим собой.
     Во втором эшелоне произошел невероятный случай с нашей подводной лодкой
"Лембит". Командир ее Алексей Матиясевич одним залпом торпедировал сразу два
корабля в караване противника. На него, конечно, накинулись катера, шедшие в
охранении. Бомбили так, что лодку бросало из стороны в сторону. Как - то так
получилось,  что  возникла искра  и от  нее  взорвались  газы  одной  группы
аккумуляторных батарей. Начался пожар.

     Ты понимаешь, в лодке под водой пожар!  Когда и так дышать нечем, а тут
еще клубы удушливого дыма.  Ничего страшней не придумаешь. Верная смерть  от
удушья.
     Взрывом обожгло  радиста  и разнесло радиоаппаратуру. Но подводники  не
растерялись: надев маски индивидуальных кислородных приборов,  они капковыми
бушлатами принялись глушить  пламя. Когда загоралась вата - бушлаты топили в
трюме и не позволяли огню разгораться...
     А  катера противника не  отставали. Сбросят  две - три глубинные бомбы,
остановятся и слушают. Пришлось угоревших отпаивать молоком и поддерживать в
них жизнь кислородом.
     Всплыть  удалось только ночью. Когда открыли  рубочный люк, то  в лодку
ворвалась  такая сильная струя свежего воздуха, что сбила нескольких человек
с  ног.  Отдышавшись, лембитовцы все же нашли  в  себе силы выбраться в наши
воды.
     Досталось  и  другим  подводным  лодкам.   Но  они,  потопив  несколько
кораблей, навели панику на "безопасных" коммуникациях противника, где многие
корабли ходили без охранения, и сумели вернуться.
     Гитлеровцам, чтобы не остаться без шведской руды и не потерять грузовой
флот, пришлось раскошелиться на  длинную стальную  сеть. Ею они перегородили
горловину залива.
     Первым   на  эту  сеть  наткнулся   капитан   третьего  ранга   Тураев.
Юго-западнее Колбодагрунда С - 12 с ходу наткнулась на какое-то препятствие.
Подводники  почувствовали легкий толчок,  а  затем услышали  резкий скрежет,
словно кто  -  то  скреб  по  корпусу  железными  когтями.  Не понимая,  что
произошло, Тураев стал отрабатывать задний  ход... Лодка осталась на  месте.
"Лево руля",  - скомандовал командир - результат тот же.  "Малый вперед!" Но
все было напрасно - "эска" потеряла управление.
     "Попались  в  противолодочную  сеть",   -  понял  Тураев.  Он  принялся
энергичней высвобождаться.
     Сеть,  видно,   имела  сигнализацию.  Послышались  два   глухих  взрыва
невдалеке, а затем еще три несколько дальше.

     К счастью, Тураеву удалось высвободиться  из стальных когтей и лечь  на
грунт. Примчавшиеся  сторожевики  сбросили  тридцать две бомбы вблизи, но не
точно. Приди  они на четверть часа  раньше, то  получили  бы легкую  добычу,
запутавшуюся в сети.
     В такую же западню угодила  и Д - 2, которой командовал капитан второго
ранга  Линденберг.  Подводный  корабль, наткнувшись  на что  -  то  упругое,
получил  опасный  дифферент  на  нос. Подводники при  этом услышали треск  и
скрежет, точно корпус лодки скребли ножами.
     "Корабль не слушается рулей, - доложил  боцман. - Дифферент  пятнадцать
градусов!" Не  успел  командир  что  -  либо предпринять,  как  Д -  2 носом
уткнулась в твердое дно.
     "Прорвали  сети, -  догадался  Линденберг.  -  Только бы  не  сработала
сигнальная  система  противника".  Он попросил  акустика  прислушаться.  Тот
послушал в шумопеленгатор и доложил, что нигде не слышно шума винтов.
     Линденберг приказал всплывать. Но вскоре  он почувствовал, что  какая -
то  тяжесть  мешает  кораблю   подняться  на  поверхность  моря.  "Под  сеть
забрались, что ли?" - не мог понять он.
     Опустившись  на  грунт,  Линденберг стал обдумывать  с  механиком,  что
предпринять. "Может, мы оборвали кусок сети и она зацепилась за надстройку?"
- стал строить предположения механик.
     Гадание в таких делах - занятие опасное. Решили  выпустить для  осмотра
корабля легких  водолазов.  Добровольцев оказалось больше, чем  требовалось,
хотя  всех предупредили, что в случае появления  противника лодка  уйдет  на
глубину и оставит водолазов в море.
     После нескольких попыток наконец Д -  2  удалось при  - всплыть. Легкие
водолазы обнаружили большой  обрывок  тяжелой  сети, который подводная лодка
тащила  на рулях. Чтобы освободиться от него,  водолазы трудились в холодной
воде почти пять часов.
     Только на рассвете сеть была стащена с корабля и брошена на дно.
     Сообщив по радио о случившемся, Линденберг подремонтировал свой корабль
на западном  гогландовском плесе,  затем форсировал Финский залив и  вышел в
Балтийское море. Там  он,  утопив два транспорта и  большой шведский  паром,
настолько встревожил противника,  что  по северным  портам был  отдан приказ
остановить на время движение транспортов.
     Гитлеровцы принялись выслеживать и охотиться за Д - 2.  Линденбергу все
же удалось оторваться от преследователей и вернуться домой.
     Но не всем так  везло. Вот взять  хотя бы Щ-308.  Утопив три транспорта
противника, она где - то нашла и свою смерть. Погиб и твой невезучий Дьяков.
Но подробностей его гибели не знаю.
     Весной  этого  года  противник,  конечно, подновил свои  минные поля  и
усилил охрану ограждений.
     Первой  на  разведку пошла Щ-303.  За  неделю  осторожного движения  ей
удалось форсировать  минное  поле и  за Гогландом. "Щука" вплотную подошла к
наргенскому  противолодочному заграждению, но пробиться  дальше  не удалось:
"щуку"  заметили  сторожевые катера и  кинулись  бомбить. Чудом  ей  удалось
оторваться от преследователей и вернуться в Лавансари.
     В мае попыталась пройти заграждения вторая подводная лодка  - Щ-408. Но
она  добралась лишь  до маяка  Вайндло, а  тут  ее  приметили  "охотники". В
течение трех  дней не  давали  всплыть.  На лодке  кончалась электроэнергия,
нечем было дышать.
     25  мая Щ-408 передала  по радио в  штаб сообщение о том, что противник
непрерывно бомбит, не дает всплыть для зарядки. Лодка просила оказать помощь
авиацией.
     К  маяку  Вайндло  полетели  наши  штурмовики.  Они  утопили  один   из
"охотников",  остальных  разогнали.  Но  как  только  самолеты  ушли,  немцы
прислали новые сторожевые корабли.
     На четвертый день в подводной лодке уже совсем нечем было дышать. Чтобы
не  погибнуть от удушья,  командир "щуки" капитан - лейтенант Кузьмин принял
решение всплыть и, если понадобится, принять бой. Другого выхода не было.
     Как только Щ-408 всплыла, вслед за капитан -  лейтенантом в  отдраенный
люк наверх устремились комендоры и заняли места у пушек.

     "Щуку"  заметили  сторожевые  катера.  Все  же  первыми  открыли  огонь
подводники.  Им удалось подбить ближайший катер. Дав ход,  Кузьмин попытался
уйти из  опасного места, но ему отрезали  путь другие сторожевики. Завязался
неравный бой: две пушки отбивались от дюжины катеров.
     Подводникам удалось подбить еще два сторожевика. Но и сами они получили
много  пробоин.  Вода  хлынула  в отсеки.  Кузьминцы  не спустили  флага, не
попросили  пощады,  а стреляли  до  тех пор,  пока  не  погрузились вместе с
кораблем в кипящую пучину.
     Посылать  на  гибель новые корабли не имело  смысла. Подводников решили
поберечь, теперь не отправляют прорываться в Балтику. Они еще пригодятся для
предстоящих боев.
     - Александр  Ильич, а ты не  мог бы по  секрету сказать:  к чему сейчас
здесь готовя