жертву, ничтожное существо (когда презрение к людям выражается 
отчасти и в виде надменного расточения того, что могло бы сохранить сотню 
человеческих жизней, а отчасти в виде подлой иллюзии, будто его необузданная 
расточительность и безудержное непроизводительное потребление обусловливают труд, 
а тем самым существование другого), такое предназначение ведет к тому, что 
осуществление человеческих сущностных сил мыслится только как осуществление 
чудовищных прихотей и странных, фантастических причуд. Но, с другой стороны, 
богатство рассматривается всего лишь как средство и как нечто заслуживающее 
только уничтожения. Поэтому наслаждающийся богатством в одно и то же время и раб 
и господин своего богатства, в одно и то же время великодушен и низок, капризен, 
надменен, предан диким фантазиям, тонок, образован, умен. – Он еще не ощутил 
богатство как некую совершенно чуждую силу, стоящую над ним самим. Он скорее 
видит в богатстве лишь свою собственную силу, и последней, конечной целью [для 
него является не] богатство, а наслаждение [...................]* 

* Рукопись здесь в нескольких местах повреждена; нижняя часть страницы оборвана, 
недостает трех или четырех строк текста. Ред. 

Этой... [XXI] блестящей, ослепленной чувственной видимостью иллюзии о сущности 
богатства противостоит деловитый, трезвый, экономически мыслящий, прозаически 
настроенный, просвещенный насчет сущности богатства промышленник, и если он 
создает для жаждущего наслаждений расточителя новые, более широкие возможности и 
всячески льстит ему своими продуктами – все его продукты являются низкими 
комплиментами вожделениям расточителя, – то он умеет при этом присвоить самому 
себе единственно полезным образом ту силу, которая ускользает от расточителя. 
Если, в соответствии с этим, на первых порах промышленное богатство выступает 
как результат расточительного, фантастического богатства, то в дальнейшем 
собственное движение промышленного богатства вытесняет расточительное богатство 
также и активным образом. Понижение денежного процента является необходимым 
следствием и результатом промышленного развития. Таким образом, средства 
расточительного рантье уменьшаются ежедневно в обратном отношении к увеличению 
средств и соблазнов наслаждения. Поэтому он должен либо проесть свой капитал, т.е. 
разориться, либо сам стать промышленным капиталистом... Правда, с другой стороны, 
непосредственно в результате промышленного развития постоянно повышается 
земельная рента, но, как мы уже видели, наступает необходимым образом момент, 
когда земельная собственность, как и всякая другая собственность, должна перейти 
в категорию воспроизводящего себя с прибылью капитала, а это является 
результатом того же самого промышленного развития. Следовательно, и 
расточительный землевладелец должен либо проесть свой капитал, т.е. разориться, 
либо сам стать арендатором своей собственной земли, т.е. превратиться в 
возделывающего землю предпринимателя. 

Поэтому уменьшение денежного процента, – рассматриваемое Прудоном как 
упразднение капитала и как тенденция к его социализации, – является 
непосредственно, наоборот, только симптомом полной победы работающего капитала 
над расточительным богатством, т.е. симптомом превращения всякой частной 
собственности в промышленный капитал. Это есть полная победа частной 
собственности над всеми по видимости еще человеческими качествами ее и полное 
подчинение частного собственника сущности частной собственности – труду. Конечно, 
и примышленный капиталист тоже потребляет и наслаждается. Он отнюдь не 
возвращается к противоестественной простоте потребностей. Но его потребление и 
наслаждение есть нечто только побочное; оно для него – отдых, подчиненный 
производству; при этом оно – рассчитанное, т.е. тоже экономическое наслаждение, 
ибо капиталист причисляет свое наслаждение к издержкам капитала, и он поэтому 
вправе тратить деньги на спое наслаждение лишь в таких пределах, чтобы эти его 
траты могли быть возмещены с лихвой путем воспроизводства капитала. Таким 
образом, наслаждение подчинено капиталу, наслаждающийся индивид – 
капитализирующему индивиду, тогда как раньше имело место обратное. Поэтому 
снижение процента является симптомом упразднения капитала лишь в том смысле, что 
оно является симптомом его завершающегося господства, симптомом завершающегося и 
потому устремляющегося к своему уничтожению отчуждения. Это вообще – 
единственный способ, каким существующее утверждает свою противоположность.> 

Поэтому спор политэкономов о роскоши и бережливости есть лишь пререкание между 
политической экономией, уяснившей себе сущность богатства, и той политической 
экономией, которая находится еще во власти романтических антипромышленных 
воспоминаний. Но обе стороны не умеют свести предмет спора к его простому 
выражению и потому не могут справиться друг с другом. [XXI] 

[XXXIV] Далее земельная рента была ниспровергнута как земельная рента, поскольку 
новейшая политическая экономия – в противоположность физиократам, утверждавшим, 
что земельный собственник есть единственный подлинный производитель, – доказала, 
что земельный собственник, как таковой, является скорее единственным совершенно 
непроизводительным рантье. Согласно новейшей политической экономии, земледелие 
есть дело капиталиста, который дает такое применение своему капиталу, если от 
этого применения он может ожидать нормальную прибыль. Поэтому тезис физиократов 
о том, что земельные собственники, в качестве единственно производительных 
собственников, должны одни платить государственные налоги и, значит, одни только 
имеют право вотировать их и принимать участие в государственных делах, – этот 
тезис превращается в противоположное утверждение, что налог на земельную ренту 
есть единственный налог на непроизводительный доход и, следовательно, 
единственный налог, не наносящий вреда национальному производству. Ясно, что при 
таком понимании вещей и политические привилегии земельных собственников уже не 
могут вытекать из того факта, что они – главные налогоплательщики. 

Все то, что Прудон считает движением труда против капитала, есть лишь движение 
труда в форме капитала, т.е. движение промышленного капитала, против капитала, 
потребляемого не в качестве капитала, т.е. не промышленным образом. И это 
движение идет своим победоносным путем, т.е. путем победы промышленного капитала. 
– Мы видим, таким образом, что лишь в том случае, если труд рассматривается как 
сущность частной собственности, можно уяснить себе действительную природу также 
и политэкономического движения как такового. 


Общество – каким оно выступает для политэконома – есть буржуазное общество, где 
каждый индивид представляет собой некоторый замкнутый комплекс потребностей и [XXXV] 
существует для другого лишь постольку, – а другой существует для него лишь 
постольку, – поскольку они обоюдно становятся друг для друга средством. Подобно 
политикам в их рассуждениях о правах человека, и политэконом сводит все к 
человеку, т.е. к индивиду, у которого он отнимает все определенные свойства, 
чтобы рассматривать его только как капиталиста или рабочего. 

Разделение труда есть экономическое выражение общественного характера труда в 
рамках отчуждения. Иначе говоря, так как труд есть лишь выражение, человеческой 
деятельности в рамках отчуждения, проявление жизни как ее отчуждение, то и 
разделение труда есть не что иное, как отчужденное, полагание человеческой 
деятельности в качестве реальной родовой деятельности, или в качестве 
деятельности человека как родового существа. 

Относительно сущности разделения труда, – которое, с тех пор как труд был 
признан сущностью частной собственности, естественно должно было рассматриваться 
как один из главных двигателей производства богатства, – т.е. относительно этой 
отчужденной формы человеческой деятельности как родовой деятельности, 
политэкономы высказываются очень неясно и противоречиво. 

Адам Смит: 

"Разделение труда обязано своим происхождением не мудрости человеческой. Оно 
есть необходимый результат медленного и постепенного развития склонности к 
обмену и взаимной торговле продуктами. Эта склонность к обмену есть, вероятно, 
необходимое следствие способности рассуждать и дара речи. Она свойственна всем 
людям и не встречается ни у одного животного. Животное, как только оно достигло 
зрелого возраста, живет само по себе, совершенно независимо от других. Человек 
же постоянно нуждается в помощи других людей, и он тщетно ожидал бы такой помощи 
от одной только их доброжелательности. Гораздо надежнее будет апеллировать к их 
личной заинтересованности и убедить их в том, что их собственная выгода диктует 
им делать то, чего он от них желает. Имея дело с другими людьми, мы взываем не к 
их человечности, а к их эгоизму. Мы никогда не говорим им о наших потребностях, 
а говорим всегда о их выгоде. – Так как, стало быть, мы получаем большинство 
взаимно необходимых нам услуг благодаря обмену, торговле, купле-продаже, то 
именно эта склонность к обмену и породила разделение труда. Например, в каком-нибудь 
племени охотников или пастухов какой-нибудь человек изготовляет луки и тетивы 
проворнее и искуснее, чем другие. Он часто обменивает эти продукты своего труда 
на скот и дичь своих соплеменников. Скоро он замечает, что таким способом он 
может добыть их себе легче, чем если бы он сам ходил на охоту. Движимый 
соображениями расчета, он делает поэтому своим главным занятием изготовление 
луков и т.д. Различие природных дарований у индивидов есть не столько причина, 
сколько следствие разделения труда... Не будь у человека склонности к обмену и 
торговле, каждый индивид был бы вынужден сам изготовлять себе все необходимое 
для существования и жизненных удобств. Каждому приходилось бы выполнять одну и 
ту же повседневную работу, и не было бы того огромного разнообразия занятий, 
которое только и может породить значительное различие в дарованиях. – Как эта 
склонность к обмену порождает среди людей различие дарований, так та же самая 
склонность делает это различие полезным. Многие породы животных, хотя они 
принадлежат к одному и тому же виду, имеют от природы столь различный характер и 
столь различные предрасположения, что эти различия являются более разительными, 
чем различия, наблюдаемые среди необразованных людей. От природы между философом 
и грузчиком различие и в половину не столь велико – и смысле дарования и ума, – 
как различие между дворнягой и борзой, между борзой и лягавой, между лягавой и 
овчаркой. Тем не менее эти различные породы животных, несмотря на их 
принадлежность к одному и тому же виду, не приносит почти никакой пользы друг 
другу. Дворовый пес, обладая преимуществом своей силы, [XXXVI] не получает 
никакой пользы от быстроты и легкости борзой, и т.д. Вследствие отсутствия 
способности или склонности к торговле и обмену результаты деятельности этих 
различных дарований или ступеней интеллигентности не могут быть собраны вместе и 
ни малейшим образом не способствуют выгоде или общим удобствам всего вида. 
Каждое животное вынуждено само себя содержать и защищать, независимо от других; 
оно не может извлечь ни малейшей пользы из различия тех способностей, которыми 
природа наделила других животных того же вида. У людей, наоборот, самые 
различные дарования оказываются полезными друг другу, потому что, благодаря 
склонности всех людей к обмену и торговле, различные продукты их различных 
деятельностей собираются, так сказать, в одну общую массу, где каждый человек 
может, сообразно своим потребностям, купить себе известную часть продуктов труда 
других людей. – Так как источником разделения труда является эта склонность к 
обмену, то отсюда следует, что рост этого разделения труда всегда ограничен 
способностью к обмену, или, другими словами, размерами рынка. Если рынок очень 
мал, то никто не захочет отдаться целиком одному какому-нибудь занятию – за 
отсутствием возможности обменивать излишек продуктов своего труда, ненужный для 
его собственного потребления, на подобный же излишек тех продуктов чужого труда, 
которые он хотел бы получить...". В цивилизованном состоянии "каждый человек 
живет обменом и становится своего рода торговцем, а само общество есть, 
собственно говоря, торговое общество" (см. Дестют де Траси. "Общество, это – ряд 
взаимных обменов; в торговле – вся суть общества" [7]). "...Накопление капиталов 
растет вместе с разделением труда, и наоборот".

Так говорит Адам Смит [65]. 

"Если бы каждая семья производила всю совокупность предметов своего потребления, 
то общество могло бы существовать и при отсутствии какого бы то ни было обмена. 
– Хотя обмен не является основой общества, без него, однако, нельзя обойтись в 
цивилизованном состоянии нашего общества. – Разделение труда есть умелое 
применение сил человека; оно умножает продукты общества, увеличивает его мощь и 
его наслаждения, но оно же ограничивает, уменьшает способность каждого человека, 
взятого в отдельности. – Производство не может иметь места без обмена".

Так говорит Ж. Б. Сэй [66]. 

"Присущие человеку от природы силы, это – его разум и его физическая способность 
к труду. Силы же, проистекающие из общественного состояния, заключаются в 
способности разделять труд и распределять среди различных людей различные работы... 
и в способности обмениваться взаимными услугами и продуктами, образующими 
средства существования. Мотив, по которому один человек оказывает услуги другому, 
– эгоистического порядка: человек требует вознаграждения за услуги, оказанные 
другому. – Право исключительной частной собственности является необходимым 
условием для того, чтобы среди людей мог установиться обмен". "Обмен и 
разделение труда взаимно обусловливают друг друга".

Так говорит Скарбек [67]. 

Милль изображает развитой обмен, торговлю, как следствие разделения труда: 

"Деятельность человека можно свести к весьма простым элементам. В сущности 
говоря, он может делать только одно: производить движение; он может передвигать 
вещи, [XXXVII] чтобы приблизить их друг к другу или удалить друг от друга; все 
остальное делают свойства материи. Применяя труд и машины, люди часто замечают, 
что эффект может быть усилен путем умелого распределения операций, а именно 
путем отделения друг от друга операций, друг другу мешающих, и соединения всех 
тех операций, которые том или иным способом могут друг другу содействовать. Как 
общее правило, люди не могут выполнять множество различных операций с такой же 
быстротой и ловкостью, с какой они благодаря навыку научаются выполнять 
небольшое число операций. Поэтому всегда бывает выгодно как можно больше 
ограничивать количество операций, поручаемых каждому отдельному индивиду. – Для 
наивыгоднейшего разделения труда и наивыгоднейшего распределения сил людей и 
машин в очень многих случаях необходимо действовать в крупном масштабе, другими 
словами, производить богатства большими массами. Эта выгода является причиной 
возникновения крупных мануфактур. Иногда небольшое количество таких мануфактур, 
основанных при благоприятных условиях, снабжает не только одну страну, а 
несколько стран всем требующимся там количеством производимых ими предметов".

Так говорит Милль [68]. 

Однако все современные политэкономы согласны между собой в том, что разделение 
труда и богатство производства, разделение труда и накопление капитала взаимно 
обусловливают друг друга и что освобожденная от пут, предоставленная самой себе 
частная собственность одна только может создать наиболее полезное и 
всеобъемлющее разделение труда. 

Рассуждения Адама Смита можно резюмировать следующим образом: 

Разделение труда сообщает труду бесконечную производительность. Оно коренится в 
склонности к обмену и торговле, специфически человеческой склонности, которая, 
вероятно, не случайна, а обусловлена применением разума и языка. Мотив, которым 
руководствуются обменивающиеся между собой люди, это – не человеколюбие, а 
эгоизм. Разнообразие человеческих дарований – скорее следствие, чем причина 
разделения труда, т.е. обмена. Только обмен и делает полезным это разнообразие. 
Особые свойства разных пород животных одного вида различаются между собой от 
природы больше, чем различаются между собой у разных людей те или другие 
способности и деятельности. Но так как животные неспособны к обмену, то ни 
одному животному индивиду не приносят никакой пользы отличающиеся от его породы 
свойства животного того же вида, но другой породы. Животные не могут складывать 
имеете различные свойства своего вида; они не могут ничего сделать для общей 
пользы и для общих удобств своего вида. Иное дело человек. Здесь самые 
разнообразные дарования и виды деятельности оказываются полезными друг другу, 
потому что люди умеют собирать свои различные продукты в одну общую массу, 
откуда каждый может покупать себе то, что ему нужно. Так как разделение труда 
возникает из склонности к обмену, то оно растет и удерживается в определенных 
границах в зависимости от размеров обмена, рынка. В цивилизованном состоянии 
каждый человек является торговцем, а общество является торговым обществом. 

Сэй считает обмен чем-то случайным, не основным. Общество могло бы существовать 
и без него. Обмен становится необходимым в цивилизованном состоянии общества. 
Тем не менее производство не может иметь места без обмена. Разделение труда есть 
удобное, полезное средство, умелое применение человеческих сил для создания 
общественного богатства, но оно уменьшает способности каждого человека, взятого 
в отдельности. Это последнее замечание является шагом вперед со стороны Сэя. 

Скарбек отличает индивидуальные, от природы присущие человеку силы – разум и 
физическую способность к труду, от сил, проистекающих из общества, – обмена и 
разделения труда, которые взаимно обусловливают друг друга. А необходимой 
предпосылкой обмена является, по Скарбеку, частная собственность. Скарбек 
выражает здесь в объективной форме то, что говорят Смит, Сэй, Рикардо и др., 
когда они указывают на эгоизм, частный интерес, как на основу обмена, или когда 
они называют торговлю существенной и адекватной формой обмена. 

Милль изображает торговлю как следствие разделения труда. Человеческая 
деятельность сводится, по его мнению, к механическому движению. Разделение труда 
и применение машин способствуют богатству производства. Каждому человеку следует 
поручать возможно меньший круг операций. Со своей стороны, разделение труда и 
применение машин обусловливают массовое производство богатства, следовательно, 
продуктов. Это и является причиной возникновения крупных мануфактур. 

[XXXVIII] Рассмотрение разделения труда и обмена представляет величайший интерес, 
потому что это – наглядно отчужденные выражения человеческой деятельности, как 
родовой деятельности, и человеческой сущностной силы, как родовой сущностной 
силы. 

Сказать, что разделение труда и обмен покоятся на частной собственности, 
равносильно утверждению, что труд является сущностью частной собственности, – 
утверждению, которое политэконом не может доказать и которое мы намерены 
доказать за него. Именно то обстоятельство, что разделение труда и обмен суть 
формы частной собственности, как раз и служит доказательством как того, что 
человеческая жизнь нуждалась для своего осуществления в частной собственности, 
так, с другой стороны, и того, что теперь она нуждается в упразднении частной 
собственности. 

Разделение труда и обмен, это – те два явления, при рассмотрении которых 
политэконом кичится общественным характером своей науки и тут же, не переводя 
дыхания, бессознательно высказывает заключающееся в ней противоречие, а именно 
обоснование общества при помощи необщественных, частных интересов. 

Нам надлежит рассмотреть следующие моменты: 

Во-первых, склонность к обмену, о