енными 
христианами и существующие в наше время лишь на другом общественном полюсе — у 
социалистов. 

В самом деле, борьба с всесильным вначале миром и одновременно борьба новаторов 
между собой — одинаково присущи как первым христианам, так и социалистам. Оба 
великих движения созданы не вождями и пророками, — хотя у обоих имеется 
достаточно пророков; оба они — массовые движения. А массовые движения на первых 
порах по необходимости сумбурны; сумбурны в силу того, что всякое мышление масс 
вначале противоречиво, неясно, бессвязно; сумбурны они, однако, и в силу той 
роли, какую на первых порах еще играют в них пророки. Эта сумбурность 
проявляется в образовании многочисленных сект, борющихся друг с другом по 
меньшей мере с таким же ожесточением, как и с общим внешним врагом. Так было во 
времена первоначального христианства, так было в ранний период социалистического 
движения, как это ни удручало тех благомыслящих обывателей, которые 
проповедовали единство там, где никакого единства не могло быть. 

Разве сплоченность рядов Интернационала достигалась посредством какой-либо 
единой догмы? Напротив. Там были коммунисты в духе французской традиции периода 
до 1848 г., да и те опять-таки различных оттенков; коммунисты школы Вейтлинга и 
коммунисты другого рода, из возрожденного Союза коммунистов; прудонисты, 
преобладавшие во Франции и Бельгии; бланкисты; германская рабочая партия; 
наконец, анархисты-бакунисты, взявшие на короткое время верх в Испании и Италии, 
— и это были только главные группировки. Со времени основания Интернационала 
потребовалась целая четверть столетия для того, чтобы окончательно и повсеместно 
произошло размежевание с анархистами и могло установиться единство хотя бы в 
отношении самых общих экономических точек зрения. И это при наших средствах 
сообщения, при железных дорогах, телеграфе, гигантских промышленных городах, 
периодической печати и организованных народных собраниях. 

Первые христиане были также расколоты на бесчисленные секты, что как раз и 
служило средством вызывать споры и таким образом достигать впоследствии единства. 
Уже в этом нашем, несомненно, самом древнем документе христианства мы находим 
этот раскол на секты, и наш автор ополчается против них с такой же 
непримиримостью и ожесточенностью, как против всего греховного внешнего мира. 
Тут прежде всего николаиты — в Эфесе и Пергаме; далее, те, которые говорят, что 
они иудеи. а они не таковы, но сборище сатанинское — в Смирне и Филадельфии; 
приверженцы учения лжепророка, именуемого Валаамом, — в Пергаме; те, которые 
говорят, что они апостолы, по не являются ими, — в Эфесе; наконец, приверженцы 
лжепророчицы, названной Иезавелью, — в Тиатире. Подробнее об этих сектах мы 
ничего не знаем, только о последователях Валаама и Иезавели говорится, что они 
ели то, что приносилось в жертву идолам, и предавались блуду. Все эти пять сект 
пытались изобразить как христиан — последователей Павла, а все эти обращения — 
как обращения, направленные против Павла, лжеапостола, мнимого Валаама и “Николая”. 
Соответствующие весьма малоубедительные аргументы собраны у Ренана, “Св. Павел”, 
Париж, 1869, стр. 303—305, 367—370 (486). Все они сводятся к попытке объяснить 
эти обращения, исходя из Деяний апостолов и из так называемых посланий Павла, то 
есть сочинений, которые, во всяком случае в их теперешнем виде, написаны по 
меньшей мере на 60 лет позднее Откровения; в силу этого содержащиеся в них 
фактические данные не только крайне сомнительны, но к тому же они полностью 
противоречат друг другу. Однако решающим является то соображение, что нашему 
автору не могло прийти в голову давать одной и той же секте пять различных 
названий, притом два — для одного Эфеса (лжеапостолы и николаиты), для Пергама — 
тоже два (валаамиты и николаиты), и в каждом случае к тому же вполне отчетлива 
как двум различным сектам. Не следует, впрочем, отрицать вероятность того, что в 
состав этих сект входили и такие элементы, которых в настоящее время назвали бы 
как паулинистские. 

В тех двух случаях, где указаны некоторые подробности обвинение сводится к 
употреблению в пищу животных, приносимых в жертву идолам, и совершению блуда — 
два пункта относительно которых евреи — как древние, так и христиане — вели 
вечный спор с обращенными в иудейство язычниками. У этих язычников мясо 
жертвенных животных не только подавалось на праздничных трапезах, на которых 
отказываться от угощения было неучтиво, да и могло стать опасным, оно 
продавалось также на общественных рынках, где не всегда можно было разобрать, 
кошерное оно или нет. Под блудом же евреи понимали не только внебрачные половые 
связи, но и брак между родственниками, степень родства которых не допускала 
этого по иудейскому закону, а также брак между иудеями и язычниками; в таком 
именно смысле обыкновенно истолковывается это слово в гл. XV, 20 и 29 Деяний 
апостолов. Но у нашего Иоанна есть свой взгляд и на те половые связи, которые 
разрешены правоверным иудеям. В гл. XIV, 4, он говорит о 144000 пребывающих на 
небе евреев: 

“Это те, которые не осквернились с женами, ибо они девственники”. 

И в самом деле, на небе нашего Иоанна нет ни одной женщины. Он принадлежит, 
следовательно, к тому нередко встречающемуся и в других произведениях 
первоначального христианства направлению, которое вообще считало половые связи 
греховными. И если мы примем еще во внимание, что Рим он называет великой 
блудницей, с которой творили блуд цари земные, пьянея от вина ее блуда, а их 
купцы земные разбогатели от ее великого распутства, то мы никак не сможем 
понимать вышеуказанное слово в том узком смысле, который хотела бы ему придать 
теологическая апологетика, чтобы таким способом выискать подтверждение для 
толкования других мест из Нового завета. Напротив, эти места обращений ясно 
указывают на явление, общее всем эпохам глубоких потрясений, а именно на то, что 
наряду со всеми другими преградами расшатываются и традиционные запреты половых 
связей. И в первые века христианства наряду с аскетизмом, умерщвляющим плоть, 
довольно часто проявляется тенденция включить в понятие христианской свободы и 
более или менее неограниченные связи между мужчиной и женщиной. Так же обстояло 
дело и в современном социалистическом движении. Какой невероятный ужас вызвала в 
тридцатых годах в тогдашней Германии, этой “благонравной детской” , сен-симонистская 
“rehabilitation de la chair” , которая в немецком переводе превратилась в “восстановление 
плоти” [“Wiedereinsetzung des Fleisches”]! И больше всего пришли в ужас именно 
те господствовавшие тогда благородные сословия (классов у нас в те времена еще 
не было), которые как в Берлине, так и в своих поместьях и дня не могли прожить, 
не занимаясь постоянно восстановлением своей плоти! Что если бы эти 
достопочтенные люди знали еще и Фурье, который предусматривал для плоти и не 
такие вольности! По мере преодоления утопизма эти экстравагантности уступили 
место более рациональным и в действительности гораздо более радикальным понятиям; 
и с тех пор как Германия из “благонравной детской” Гейне развилась в центр 
социалистического движения, — над лицемерным негодованием благочестивого высшего 
света стали только посмеиваться. 

Таковы все догматы, содержащиеся в обращениях. В остальном это пламенный призыв 
к сотоварищам ревностно вести пропаганду, смело и гордо провозглашать себя 
приверженцами своей веры перед лицом противников, неустанно бороться против 
внешних и внутренних врагов, — и, поскольку речь идет об этом эти обращения с 
таким же успехом могли бы быть написаны каким-нибудь пророчески настроенным 
энтузиастом из Интернационала. 

ГЛАВА III 

Обращения являются лишь вступлением к основной теме того, что наш Иоанн 
возвещает семи малоазиатским общинам, а посредством их и остальному 
реформированному иудейству 69 г., из которого позднее развилось христианство. И 
здесь-то мы вступаем в святую святых первоначального христианства. 

Из каких людей вербовались первые христиане? Преимущественно из “страждущих и 
обездоленных”, принадлежавших к низшим слоям народа, как и положено 
революционному элементу. А из кого состояли эти последние? В городах они 
состояли из разорившихся свободных самого различного толка, подобных mean whites 
(белым беднякам) южных рабовладельческих штатов или европейским бродягам и 
авантюристам в колониальных и китайских портах, затем из вольноотпущенников и 
особенно рабов; в латифундиях Италии, Сицилии, Африки — из рабов; в сельских 
местностях провинций из мелких крестьян, все более и более попадавших в долговую 
кабалу. Для всех этих элементов абсолютно не существовало какого-либо общего 
пути к освобождению. Для них всех рай был утрачен, лежал позади; для 
разоряющихся свободных это был прежний полис, одновременно и город и государство, 
в котором их предки были некогда свободными гражданами; для военнопленных рабов 
— прежняя свободная жизнь до пленения и порабощения; для мелких крестьян — 
уничтоженный родовой строй и общность владения землей. Все это смел с лица земли 
нивелирующий железный кулак римского завоевателя. Самыми крупными общественными 
группировками, которых достигла античность, были племя и союз родственных племен; 
у варваров в основе их организации лежали родовые связи, у основавших города 
греков и италиков — полис, охватывающий одно или несколько родственных племен. 
Филипп и Александр придали эллинскому полуострову политическое единство, но этим 
еще не была создана греческая нация. Нации стали возможны только в результате 
падения римского мирового господства. Это господство раз навсегда положило конец 
мелким союзам; военное насилие, римское судопроизводство, аппарат для 
выколачивания налогов совершенно разрушили традиционную внутреннюю организацию. 
К потере независимости и самобытной организации прибавились насилия, грабеж со 
стороны военных и гражданских властей, которые сперва отнимали у покоренных их 
богатства, а затем снова давали им их взаймы под ростовщические проценты, чтобы 
дать им возможность выплачивать новые поборы. Налоговое бремя и вызванная им 
потребность в деньгах в местностях, где существовало только натуральное 
хозяйство или оно было преобладающим, все глубже ввергали крестьян в кабальную 
зависимость от ростовщиков, порождали крупные имущественные различия, обогащали 
богатых, доводили до полной нищеты: бедных. А всякое сопротивление отдельных 
мелких племен или городов гигантской римской мировой державе было безнадежно. 
Где же был выход, где было спасение для порабощенных, угнетенных и впавших в 
нищету — выход, общий для всех этих различных групп людей с чуждыми или даже 
противоположными друг другу интересами? И все же найти такой выход было 
необходимо для того, чтобы все они оказались охваченными единым великим 
революционным движением. 

Такой выход нашелся. Но не в этом мире. При тогдашнем положении вещей выход мог 
быть лишь в области религии. И тогда открылся иной мир. Продолжение 
существования души после смерти тела постепенно стало повсеместно общепризнанным 
в римском мире элементом веры. Точно так же все более и более общепринятой 
становилась вера в некое воздаяние или кару для умершей души за совершенные на 
земле поступки. Впрочем с воздаянием дело обстояло довольно неблагонадежно; 
древнему миру слишком был свойствен стихийный материализм, чтобы не ценить 
земную жизнь бесконечно выше жизни в царстве теней; у греков загробная жизнь 
считалась скорее несчастьем. Но вот появилось христианство, оно всерьез приняло 
воздаяние и кару в потустороннем мире, создало небо и ад, и был найден выход, 
который вел страждущих и обездоленных из нашей земной юдоли в вечный рай. И в 
самом деле, только надеждой на воздаяние в потустороннем мире можно было 
возвести стоико-филоновское самоотречение от мира и аскетизм в один из основных 
этических принципов новой мировой религии, способной увлечь угнетенные народные 
массы. Но этот небесный рай вовсе не открывается для верующих прямо после смерти. 
Мы увидим, что царство божие, столица которого — новый Иерусалим, завоевывается 
и раскрывается лишь после ожесточенной борьбы с силами ада. Однако в 
представлении первых христиан эта борьба ожидалась в близком будущем. Наш Иоанн 
в самом начале характеризует свою книгу как откровение того, “чему надлежит быть 
вскоре”; вслед за этим в стихе 3, он возвещает: 

“Блажен читающий и слушающий слова пророчества сего, ибо время близко”; 

Христос повелевает написать общине в Филадельфии: “Се, гряду скоро”. А в 
последней главе ангел говорит, что он указал Иоанну то, “чему надлежит быть 
вскоре”, и повелевает ему: 

“Не запечатывай слов пророчества книги сей, ибо время близко”; 

Христос же сам говорит дважды (стих 12 и 20): “Гряду скоро”. Дальнейшее 
изложение нам покажет, как скоро ожидалось это пришествие. 

Апокалипсические видения, которые теперь раскрывает перед нами автор, сплошь 
заимствованы, и большей частью буквально, из более ранних образцов. Они 
заимствованы частью у классических пророков Ветхого завета, особенно у Иезекииля, 
частью — из позднейших иудейских апокалипсисов, составленных по образцу Книги 
Даниила, в особенности из Книги Еноха, тогда уже написанной, по крайней мере 
частично. Критика детальнейшим образом установила, откуда заимствовал наш Иоанн 
каждую картину, каждое грозное предзнаменование, каждое бедствие, ниспосланное 
неверующему человечеству, — словом, весь материал своей книги; так что Иоанн не 
только обнаруживает полнейшее духовное убожество, но и явно показывает, что он 
даже в воображении не переживал своих мнимых экстазов и видений так, как он их 
описывает. 

Последовательность этих видений вкратце такова. Сначала Иоанн видит бога, 
сидящего на престоле с книгой за семью печатями в руке, а перед ним — закланного, 
но ожившего агнца (Христа), который признается достойным снять печати. При их 
снятии происходят всевозможные грозные чудесные знамения. При снятии пятой 
печати Иоанн видит под алтарем бога души христовых мучеников, убиенных за слово 
божие, и они возглашали громко: 

“Доколе, владыка, не судишь и не мстишь живущим на земле за кровь нашу?” 

После этого им дают белые одежды и уговаривают их подождать еще немного, так как 
нужно, чтобы было убито еще больше мучеников. — Итак, здесь и речи еще нет о “религии 
любви”, о призыве: “Любите врагов своих, благословляйте ненавидящих вас” и т. д.; 
здесь проповедуется месть, неприкрытая месть, здоровая, честная месть гонителям 
христиан. И так во всей книге. Чем ближе надвигается кризис, чем чаще 
обрушиваются с неба бедствия и кары, тем с большей радостью сообщает наш Иоанн, 
что огромная масса людей все еще не желает покаяться в своих грехах, что еще 
новые бичи божьи должны обрушиться на них, что Христос должен пасти их жезлом 
железным и топтать точило вина ярости и гнева бога вседержителя, но что 
нечестивцы все же будут упорствовать в сердцах своих. Это — естественное, 
свободное от всякого ханжества ощущение того, что происходит борьба и что a la 
guerre comme a la guerre (на войне, как на войне. Ред.). — При снятии седьмой 
печати появляются семь ангелов с трубами; каждый раз, как один из них вострубит, 
свершаются новые страшные знамения. После того как вострубил седьмой, на сцену 
выходят новые семь ангелов с семью чашами гнева господня, которые изливаются на 
землю; опять новые бедствия и кары, в основном это большей частью утомительное 
повторение того, что уже много раз говорилось. Затем появляется жена - Вавилон, 
великая блудница в багряной одежде, сидящая на водах, упоенная кровью святых и 
мучеников иисусовых; это — великий город на семи холмах, царствующий над всеми 
царями земли. Она сидит на звере с семью головами и десятью рогами. Семь голов 
означают семь холмов, а также и семь “царей”. Из этих царей пять пали, один есть, 
а седьмой еще придет, а после него еще придет один из первых пяти, смертельно 
раненный, но исцеленный. Последний будет царствовать на земле 42 месяца, или 3 1/2 
года (половина священных семи лет), будет преследовать верующих, предавая их 
смерти, и воцарится безбожие. Но затем последует великая решительная битва; 
святые и мученики будут отомщены разрушением великой блудницы - Вавилона и всех 
ее приверженцев, то есть огромной массы людей; дьявол будет низвергнут в 
преисподнюю и заключен там на тысячу лет, в течение которых воцарится Христос 
вместе с воскресшими из мертвых мучениками. Но по истечении тысячи лет дьявол 
снова освободится, и произойдет новое великое сражение духов, в котором он будет 
окончательно побежден. Затем последует второе воскресение из мертвых, когда и 
остальные мертвые пробудятся и предстанут перед судилищем бога (заметьте — бога, 
а не Христа!), и верующие вступят в новые небеса, на новую землю и в новый 
Иерусалим для вечной жизни. 

Поскольку все это построено исключительно на иудейско-дохристианском материале, 
здесь содержатся почти только чисто иудейские представления. С тех пор как для 
народа Израиля наступили в этом мире тяжкие времена, начиная с обложения данью 
ассирийцами и вавилонянами, разрушения обоих царств Израиля и Иудеи, и вплоть до 
порабощения Селевкидами, следовательно, от Исайи до Даниила, всякий раз во время 
бедствия предсказывается появление спасителя. У Даниила, XII, 1—3 имеется даже 
предсказание о сошествии Михаила, ангела-хранителя евреев, который спасет их от 
великого бедствия; многие воскреснут из мертвых, произойдет своего рода страшный 
суд, и учителя, наставлявшие народ на праведный путь, будут вечно сиять как 
звезды. Христианским в Откровении Иоанна является лишь резкое подчеркивание 
близкого наступления царства Христа и блаженства воскресших верующих, главным 
образом мучеников. 

Объяснением смысла этого предсказания в той мере, в какой оно относится к 
событиям того времени, мы обязаны немецкой критике, особенно Эвальду, Люкке и 
Фердинанду Бенари. Благодаря Ренану это объяснение стало доступно также и 
небогословским кругам. Что великая блудница-Вавилон означает Рим, — город на 
семи холмах, —- это мы уже видели. О звере, на котором она сидит, в гл. XVII, 9—11, 
сказано следующее: 

“семь голов” (зверя) “суть семь гор, на которых сидит жена, и семь царей; из них 
пять пали, один есть, а другой еще не пришел, и, когда придет, года не долго ему 
быть. И зверь, который был и которого нет, есть восьмой и из числа семи и пойдет 
в погибель”. 

Здесь зверь означает римское мировое владычество, представляемое последовательно 
семью императорами, из которых один был смертельно ранен и больше не царствует, 
но исцелился и возвратится, чтобы в качестве восьмого установить царство 
богохульства и святотатства. Ему будет дано 

“вести войну со святыми и победить их, и поклонятся ему все живущие на земле, 
которых имена не написаны в книге жизни у агнца; всем, малым и великим, богатым 
и нищим, свободным и рабам, положено будет начертание зверя на правую руку их, 
или на чело их, и никому нельзя будет ни покупать, ни продавать, кроме того, кто 
имеет это начертание, или имя зверя, или число имени его. Здесь мудрость. Кто 
имеет ум, тот сочти число зверя, ибо это число человеческое. Число его 666” (XIII, 
7—18). 

Мы лишь констатируем, что здесь, таким образом, упоминается бойкот как одно из 
средств, применявшихся против христиан со стороны римской мировой державы, — 
следовательно, ясно, что это является изобретением дьявола, — и переходим к 
вопросу, кто же этот римский император, который уже однажды царствовал, был 
смертельно ранен и исчез, но вернется как восьмой по порядку и будет играть роль 
антихриста. 

Считая Августа первым по порядку, вторым был Тиберий, третьим — Калигула, 
четвертым — Клавдий, пятым — Нерон, шестым — Гальба. “Пять пали, один есть”. То 
есть Нерон уже пал, а Гальба существует. Гальба царствов